Читать книгу Башня спящих голосов - Евгения Мулева - Страница 4

Велеты-волоты

Я неслась по коридору, подобрав треклятые юбки, на пути моём вырастали колонны, падали пыльные гобелены. Я наступала на тряпки, на доски, ноги скользили. Я бежала в полумраке, прижимая к груди заветный камешек, тонкий зеленоватый свет вырывался из-под скрещенных пальцев недостаточно яркий, чтобы осветить коридор, едва различимый, хрупко преломленный. Только бы шорохи нас не учуяли. Только бы. Только бы! Камешек грелся в ладонях. Коридоры не заканчивались. Путаный лабиринт, нутро змеиное. Господи! Не бывают же башни такими огромными. Слышался рокот, точно вода на камни падала, точно грохотало по дороге огромное, железное, многотонное, точно в стены бились тысячи озлобленных молотов. «Беги, – кричали мысли, – Беги, Аринка!». Жуткая птичья комната всё ещё клокотала во мне, отзывалась тревогой, холодом.

Я что-то сделала, что-то неправильное. Беги. Камешек тёпленький мелко подрагивал, точно сердце. Тук. Туки-туки. Тук. Два желтых глаза в беспокойном сумраке. Я свернула, я едва не упала.

Если бы я знала хоть какой-нибудь заговор, молитву, заклинание…

Пришла. Посреди коридора стоял шкаф, большой такой метра два в высоту, да и вширь не меньше, едва-едва влез, только что стены не царапает. Ну и что мне теперь в шкаф лезть? Сначала в окно, теперь вот так? Но коридор этой махиной явно не заканчивался: с левой стены на меня поглядывала обветшалая фреска грязно-зелёная в свете камешка. На фреске вокруг дуба-великана выплясывали человечки с непропорционально длинными руками, половина дуба пряталась за шкафом. А люди те, кажется движутся. Движутся тени, бьются крылья ближе и ближе. Либо в шкаф – спрятаться, закрыться; либо…

Ох! Я отшагнула в сторону, хотела вздохнуть, а дышать больно, и спину точно иней схватил. Тень, бесплотная дымчатая мерзость, ударила меня в спину. От неё темно и холодно, а вокруг дым расползается, вязкий, сырой, как мокрая паутина. Что за гадость-то? Тварь вторая кинулась, эту я уже видела. Пригнулась да не выстояла, тихо пискнула, завалилась плечом на шкаф. Я слышала, как падало что-то внутри шкафа, как стеклянным звоном, глухим грохотом наполняя коридор. Тени вились, стрекотали, вот-вот кинутся.

Я забилась в узкую щель между шкафом и стеной. Закрою глаза и всё закончится? Не закончится.

«Прочь пошли! Прочь!»

Я ползла, обдирая юбки и локти, не видя куда. Мне бы спрятаться, мне бы выйти, выбраться. Шкаф закончился. Кряхтя и охая, я поднялась. Дёрнула платье, юбка застряла, юбка порвалась. Впереди темнел тупик. Это всё, да? Меня съедят призрачные птицы? Ради этого ты звал, неизвестный? Ради этого!

Камешек светил тускло, будто от страха моего выгорел.

Там дверь впереди? Я сделала шаг и чуть снова не рухнула. Что эта тень со мной сделала? Магия? Я такой магии не хочу. Тени бесновались за шкафом, не догадались ещё проклятые в щель протечь. Медленно-медленно, держась за стену, я удалялась от них. Дышать стало проще, но спина и ободранные ноги саднили, а в голове гремел птичий стрёкот.

В конце коридора действительно оказалась дверь: полукруглая арка из белого мрамора расколота посередине. За такой дверью должен быть тронный зал, колоны высокие потолки и неизвестный, который всё объяснит. За дверью узкий чулан сверху донизу забит разломанными ящичками, коробками, деревяшками, а в углу стол, а на столе шкатулки, а вокруг щепки, стружки, пыль. Воздух в чулане спёртый, пахнет дурно гнилью и сыростью.

Зачем мне дышать, если дышать больно? Зачем говорить, коль никто не услышит, не сядет на стул, не сложит ладони, не будет медленно, медленно качать головой. Не посмотрит. Аринка, опомнись. Нет дела, девочка, им до тебя. Шкатулка открылась, щелкнула створка. Внутри у шкатулки зелёненький мох. Послушай, Аринка, послушай, как тихо.

Я сунула руку, прикрыла глаза. Змеиные корни, ромашки и камни – стою на поляне, кругом тишина.

Шкатулка пропала, а Башня осталась. Как без неё? Стоит треклятая, верха не видно, своды в облака упираются. А я ведь и не видела её снаружи. Другой представляла. Но вот она: стены круглые, большими каменными блоками выложена, камень старый порос мхом и диким виноградом, красно-бурым по осени. Разве осень сейчас? И Башня изнутри больше была, шире уж точно. Сколько я по коридорам плутала? И окошек внизу не было, и двери этой заколоченной. Неизвестный меня в другую привел.

– Ты кто? – проскрипел голосок.

Я испуганно охнула. Нет, не тени. Теней здесь нет. На мне даже платье другое, длинное, но без корсета, воланов и чертовых юбочек.

У подножья холма там, где заканчивалась моя поляна и начиналась роща, как бы выступая из общего массива, возвышался раскидистый дуб. Листья его совершенно жёлтые, точно светились изнутри. За дубом кто-то прятался, кто-то невысокий и босой.

– Мирианна, – я научилась врать.

– Вот и хорошо. – Мне на встречу вышел низкорослый мохнатый коротышка в сером кафтанчике. Он будто вышагнул прямо из дуба, и листья стали просто жёлтыми. Тело коротышки, все покрытое короткой шерстью, переливалось серо-голубым, по меху расходились волны точь-в-точь как по озерной глади. – У тебя есть колбаски? – И глаза у него тоже голубые-голубые.

– Колбаски? – я растерянно ощупала юбку. – У меня даже карманов нет.

– Ты в путешествии? – как ни в чём не бывало, поинтересовался голубоглазый, наклоняя голову в сторону.

– Можно и так сказать.

– Дела-дела-дела, – затараторил человечек, переминаясь с ноги на ногу. Что его так взволновало? Отсутствие колбасок? Где интересно я должна была их взять? У местных чудищ одолжить? – В следующий раз, когда будешь собираться в путешествие, бери мешок холщовый, одеяло, свитер, шапку, полголовки сыра, хлеба каравай и копчёные колбаски.

– Я мясо не ем.

– Я ем, – объяснил человечек. Есть что-то милое в его наглости. – Так нету?

– Нет.

– Тогда туда пойдём, – он меня за руку и, не дожидаясь согласия, повёл к ручью. – Праздник посмотрим. Сегодня третий звёздный дождь. Надо танцевать.

– Я не умею.

– Думаешь, они умеют? Вот дедушка мой – да, умелец был, а эти! – он тяжело вздохнул. Поднялся ветер, затрепетали травинки, вздыбились мои надоедливые юбки. – Ха! – хмыкнул голубоглазый человечек. – Я ветровой, слуга велетов. Пра-праправнук, – добавил он с небывалой гордостью, аж нос задрал.

– А-а, – я закивала. – Ветровой.

Кто такие велеты, некрасиво, наверно, спрашивать. Мы шли да шли, а ручей не приближался. Мне казалось, что он ближе. Я точно слышала его ещё у дуба на полянке и даже видела серебряный блеск сквозь траву. Чудно у них тут, но всё лучше, чем в Башне.

– Что притихла? Хочешь бурю покажу?

– Нет, спасибо. Буря – это слишком.

Бурю я не выдержу. На той стороне луга, расцветив небо фиолетово-алым, опускалось солнце, не круглое, но сдвоенное – пара слепяще ярких звёзд.

– А ты можешь мне про бога рассказать?

Человечек-ветровой нахмурился.

– Что про него рассказывать? Нечего. – Отвернулся, шаркнул ногой, а потом тихо-тихо шепнул: – Он был великим, господин мой, – ветровой развёл руками, приосанился и замер. – Чуешь, как поёт ручей? – Я ничего не слышала и не чуяла. Ручей как ручей. – Это он сделал.

– И горы? – и небо, и города, оставленные, забытые – пыль, пустота.

Будто кто-то другой за меня говорил.

– Его, его! А что не сам, то слуги подсобили. Слушай меня, Мирианна. Юна твоя душа, не помнит, – голос его шелестел, что жухлые листья. – Не сама земля родилась. Велеты-волоты горы строили, великаны огромные. Лежат теперь в своей же земле, корнями обросли. Прогневался на них наш бог, мол, силушки много, а ума мало. Отобрал медные молоты и в дрёму вечную погрузил. Спит теперь наша земля, некому строить, ухаживать некому. Не смотри так, светлая, не гневайся.

Не гневайся. Молчи.

– И что теперь? Как вы без него жить будете?

Голубоглазый шумно вздохнул, качнулись листья тонкого боярышника.

– Как сейчас живем, так и будем. Погуляй, да иди своей дорогой, светлая. Нечем тебе нам помочь.

– Но…

– Поклонись старому дубу и ступай. И колбасок в следующий раз взять не забудь. – Не было злости в его словах, не было жалости, только грусть одна и смирение.

Журчит его ручей! Бежит холодный, чистый. Слышу. Только тихо так, точно баюкает.

– Я запуталась. Я… Ты не говори некому, пожалуйста. – Ветровой оживился, где гарантия, что он не проболтается? Можно ли ему доверять? Но с другой стороны, что ещё со мной станется? – Я не совсем не отсюда. – Совсем не отсюда. – Мой дом далеко, он другой. Там… там солнце другое. Там люди все, как я. – Голубоглазый нахмурился. – Не все, но… Там не так…

– Ты не там.

– Знаю. Я, то помню, то забываю.

– Что ты не там? Это ж просто – оглядись и поймёшь!

– Не это, – я покачала головой, наземь упала ещё одна шпилька. Не держатся кудри. – Я забываю, – как бы это лучше сказать? – себя прежнюю. Как жила, как… я не ношу таких платьев. – Это, в общем-то ещё терпимое, простое, хоть и длинное и корсет не так жмёт. Оно чем-то на кафтан голубоглазого похоже, та же ткань: серое сукно, расшитое дубовыми листьями. – Я запуталась.

Вдруг настоящая я – это выдумка. Ведь той меня почти не было, в этом мире так уж точно.

– Это видно, – понуро кивнул ветровой. – Сколько ты здесь? Ходишь-ходишь, а дороги всё нет. Не дело, Мирианна. Тебе к свету надо, на самую вершину.

Он поднял голову, я тоже задрала.

– Той горы?

Гора парила в облаках: леса и снежники, а наверху, самом-самом недосягаемом, острые каменные зубья небо царапают.

– Неа, – крякнул мой дивный знакомец. – Скажешь, тоже, ещё. Как ты дойдёшь туда? Не смеши меня, светлая. В Башню тебе надо.

– Не хочу туда.

– Ишь какая! Я тоже, много чего не хочу, – ветровой комично нахмурился, на его мохнатом лице брови почти не выделились. Но, кто ж нас будет спрашивать, – хохотнул в рукав, будто кашлянул. – По-другому не выберешься. Он всё исковеркал. Встреться с ним. Авось и выйдет чего. И колбасок, колбасок не забудь.

– Колбасок, – повторила я растерянно, не то хотела сказать. Он закивал.

Ну и во что же я впуталась?

Человечек выпустил мою руку, как раз вовремя, тропинка сузилась так, что и одному здесь непросто пройти. Он шагал впереди, чуть подпрыгивал, ловко взбирался на крупные, поросшие жухлой травой и рыжим лишайником валуны, ни одна колючая ветка его не затронула, ни один репей не прицепился на кафтан. Ветровой все шагал да шагал, легонько подпрыгивал, и, казалось, камни сами поворачивают к нему шершавые бока. Я же, то и дело оскальзывалась, то в грязь наступлю, то завалюсь в ручей. Платье вымокло, покрылось снизу бурыми да зелёными пятнами, вроде и травы тут нет, а я испачкалась.

«Поспеши, поспеши, Мирианна, – подгонял ветровой. – Ночь зреет, вон какая заря! Станешь копаться, ни почто не поспеем».

Я спешила, как могла, но человеку, да и ещё в такое платье разодетому, ни почто не поспеть за ветром. Ручей всё вился, и кругом стояло столько дубов, что считать устанешь, а мы всё шли и шли. Темнело. Густая красная заря быстро сменилась сизо-серыми сумерками. Ветровой то и дело оборачивался, чтобы поторопить меня, он волновался, он раздражался, подпрыгивал на месте, поднимал в воздух облачка пыли, ручей шёл рябью, он успел вырасти в неглубокую речушку. Ветровой настороженно огляделся. Где-то неподалёку слышалась музыка, дикая, ломанная, вся состоящая из каменного перестука, из шелеста и хлопков, из долгих гортанных звуков, воя ветра и стона сухих ветвей. Она, точно была прародительницей, давнем предком привычных мне мелодий. В ней чудилось что-то лесное, но не звериное. Она, то рассыпалась неясным шумом, то вновь срасталась. Ветровой мчался, боле не оглядываясь на меня.

«А теперь танцевать!» – выдохнул ветровой, поднимая клубы пыли.

Ночь ещё не наступила, мы пришли в самый краешек сумерек и всё равно опоздали.

Возле толстого дуба выплясывали дивные голубоглазые создания. Мой провожатый лихо встроился в хоровод. Я осталась стоять рядом. Их маленькие серые тела выгибались просто немыслимым образом, так могут гнуться ивовые веточки, травинки на ветру. Существа кружились, крепко сжимая лапки, топали, хохотали.

Ветви дуба покачивались в такт их движением. К шуму, созданному человечками, добавилось мерное шуршание. Созданьица топотали, хлопали, дерево – трясло ветками, всё это и служило им музыкой, воздух наполнялся диким колотым ритмом и дуб оживал.

– Кто ты? – юркий голубоглазый выскочил из хоровода. – Назовись!

– Вихрь, – отвечали ему.

– Зачем ты здесь? – подбоченись, выходил второй.

– Я пришёл рощу будить, дрёму разбить.

– Будить! – вторили созданьица.

– Разбить, – подплясывали.

– Будить! – принялись топать ещё громче.

Ой, до рассвета не видеть чудес —

Рощу заполнила тьма.

Спит в звёздном кружеве буковый лес

Близится, братья, зима.

Дни всё короче, да гуще туман,

Клевер увял луговой.

Дрёма ползет, опадает бурьян.

Встань, братец, рядом со мной!

Горы могучие помнят лета,

Полные добрых чудес.

Знаю вернутся, вернутся, когда

С дрёмою справится лес.

Хэй! Напевай! Чары снимай!

Крошится звёздная пыль!

Хэй, напевай! Кончится, знай!

Сами соткём свою быль!

Звёзды здесь огромные, со спелое яблоко величиной, складывались в совсем незнакомые мне созвездия, и спутница-луна у них белела другая: какой-то неправильной изломанной формы, точно помятая с боков.

Первую звезду я проглядела, но услышала, как лихо засвистели вихри. Проглядела бы и вторую: несколько мгновений и яркий шлейф погас. Они вспыхивали яркие и тут же гасли. Вихри ликовали. Дуб вытягивал скрюченные ветви, топотал под землёй. Но пляска закончилась, закончился и звездопад, первый из всех мною виденных, и дерево вновь онемело. Вихри потерянно глядели на небо, притихшие маленькие. После шума и топота тишина повисла тяжёлая.

– А ты кто, девочка? – маленький вихрь дёрнул меня за подол.

– Я… – я не успела ответить.

– Волосы, какие красивые! – охнул второй. – Жаль не золотые. Подаришь прядь?

– И мне!

– И мне!

– Девичий локон из тьмы выведет. Поможешь, а?

– Мне бы самой отсюда выбраться.

– Так поможем! – захлопали хором. – Подсобим!

– Прядку дай?

– Тише-тише, – шикнул человечек. В руке посох, кафтан серый. Ветровой? Нет, не он. Да и голос другой, шерсть бирюзой отливает, – Темень, вон какая собралась! Незачем так шуметь, лихо звать.

Толпа притихла.

– Далеко лихо, не учует нас, – покачал головой человечек, тот, что локон первым спросил.

– За хребтами бродит, – подсказал другой.

– До хребтов рукой подать, – пожурил их, который с посохом. – Мы и без того лихо растревожили.

– Пляска важна!

– Важна!

– Важна!

Загомонили созданьица.

– Важна, – согласился тот, что с посохом. – А теперь расходиться пора. Проводи башенную, – он ткнул своей палкой куда-то в толпу. Созданьица расступились, не хотелось им, видимо, меня провожать. Они переглядывались, пихались, указывая друг на друга:

– Тебя выбрали.

– Нет, тебя.

– Тебя!

И наконец, ко мне вышел совсем низенький вихрь, меньше метра ростом.

– Ты Мирианна? – спросил он зачем-то.

– Я, – врать, так врать.

– Тогда идём. До опушки провожу, а дальше сама. Там до Башни близко, не заблудишься. Но нам в Башню нельзя. Он запретил.

– Ваш господин… – так называл его ветровой. – Давно вы его не видели?

– С алой мори не показывался. Мы-то вихри помним его, наш век долог, а другие и лик его позабыли. Спроси у дуба, как владыку нашего звать, не ответит ведь ничего. Спят деревья, травы дремлют, прорастают по весне, ибо велено, умирают по осени спящими. Мы их будим на равноденствие, хороводы водим как встарь. С каждой стужей труднее и трудней дрёму сбрасывать. Раньше на половину года песни хватало, теперь если час прободрствуют, считай, повезло. Дед говорит, это морь виновна, а я думаю, он дрему наколдовал. Кто ж ещё? Он велетов в камень обратил. Он! Ты слушай меня, светлоокая.

– Светлоокая?

– Светлоокая, – подхватили голоса.

Сколько ещё вихрей и ветерков в рощи прячется, идёт по моим следам?

– Ты спасешь нас, Мирианна. Ты справишься.

– Справишься, – подхватили ветра. Знать бы ещё, с чем справляться.

– Вот и пришли. Рощу пройдёшь, и будет Башня. Недалеко тут, – взмахнул рукой вихрь, указывая направление.

– Спасибо.

Вихрь поклонился, но уходить не спешил. Ждёт чего? Впрочем, мне им нечем помочь и обнадёжить нечем, не люблю давать пустых обещаний. Да и не Мирианна я, не светлоокая. Надо ли мне к Башне идти? Там ведь тени, демоны крылатые, узкая комнатка, полная изломанных ларчиков. Неужели каждый ларчик – это мир?

Он, наверно, долго экспериментировал, пробовал, ошибался, забраковывал. Владыка, господин, башенный бог.

Небо медленно затягивали тучи, не видать диковинных созвездий и луны их не видать. Я бы осталась здесь, но чувствую, не рады ветровые моему обществу, да и воздух с каждым часом каким-то тугим делается, тяжело, как на высокогорье, дышать, точно гонит меня неведомая сила назад. В рощу я вошла, когда лунный свет совсем блеклым стал, а ведь светлая ночь была. Деревья здесь росли на почтительном расстоянии друг от друга, даже ветвями почти не касались, а кроны у них широкие. Тихо тут, только листья шуршат, и в подлеске то ли мышь, то ли птица ночная копошится. Я вынула камешек из кармана, как хорошо, что он попал ко мне. Я шагала широко, старалась не сворачивать, но чем глубже я уходила, тем темнее становилось вокруг, и тем сильнее мне казалось, что эта дорога неправильная. Я спускаюсь в овраг, а Башня стояла на холме. С поляны до старого дуба мы с ветровым шли не очень-то и долго, шли вдоль ручья. Вихрь обманул меня?

Ночной туман стелился непривычно синий, точно подсвеченный изнутри, плотный и мягкий, как паутинка, как ковыль. Можно ли им дышать? Я задирала голову, я стояла по плечи в тумане. Вдруг это не водяные капельки? Вдруг они ядовиты? Мир-то другой и воздух тоже. Мне вообще-то дико повезло, что я не оказалась в каком-нибудь тихом месте с атмосферой из чистого азота и давлением, как на Венере. Туман двигался, он уходил от меня. Он полз промеж деревьев туда, где виделся просвет. Я шла в эту же сторону. Я совсем запуталась, забыла, куда меня шкатулка выкинула, вдоль какого ручья с ветром шли. Помню, дуб там был, а рядом холм, а на холме башня. Но сколько, боже, здесь дубов! А холмов сколько! Листья тихонько шуршали. Я шла медленно-медленно, даже камушек обратно в карман спрятала, чтобы светом своим он тихое сияние не заглушил. Я почему-то совсем не боялась, даже лихо далёкое меня не тревожило, я знала – выйду, лес выведет.