Читать книгу Обручённая со смертью. Том второй - Евгения Владон - Страница 3

Если однажды вам выпадет шанс прогуляться по Парижу в сопровождении элегантного, красивого и просто дико сексуального цессерийца – мой вам совет, даже не задумывайтесь! Хватайте его под белы рученьки и вперёд, с песней! Тут даже у меня не хватит всего имеющего словарного запаса, чтобы описать в идеально подобранных красках все полученные впечатления и увиденные воочию реальные чудеса света. А как долго с моего лица не сходила ошалело-счастливая улыбка, не говоря уже о первых минутах поездки в юго-западную часть города через Авеню Георга Пятого. Я просто не могла оторвать восхищённых глаз от пролетающих мимо домов практически одного архитектурного стиля, по большей части белокаменных и похожих на каскадные «лесенки» на последних этажах. Ну и, само собой, то и дело возвращаясь взглядом к возвышающемуся над горизонтом шпилю металлокаркасной красавицы.

А когда мы проезжали по мосту Альма, а потом уже и вдоль набережной Бранли, от переполнявшего меня восторга и окончательно укоренившегося убеждения, что это не сон, и мы действительно вот-вот подъедем к Марсовому полю – уровень дофамина в моей крови превысил, наверное, все возможные пределы и какие-либо схожие выбросы при далеко не схожих ситуациях. Если и вспоминать на вскидку, когда же меня пробирало так же сильно и глубоко столь непомерной радостью и бурной эйфорией, боюсь, едва ли вообще сумею всё это хоть с чем-нибудь сравнить. Жаль, что невозможно вместе с окружающими красотами запечатлеть на цифровом носителе испытываемые чувства. А ведь я практически не отнимала всё это время от своего лица портативного фотоаппарата, купленного Астоном к такому случаю уже после нашего с них выхода из отеля. Ну, да, выбирала я этот далеко недешёвый гаджет сама, зато впервые без каких-либо мучительных по данному поводу комплексов и не менее противоречивых мыслей о том, что деньги не мои. О каких комплексах речь, алё! Я в Париже! На Земле! И вот-вот поднимусь на самый высокий уровень Эйфелевой башни!

– Автор слов «Увидеть Париж и умереть» явно сформулировал их не до конца. Скорее – Увидеть Париж с Эйфелевой башни и умереть! Вот это будет прямо в точку.

А вот произносить данные слова чуть ли не на каждом следующем ярусе всемирно известной конструкции совсем не одно и то же, чем думать о них же в процессе нешуточного восхождения на целых 300 метров над землёй. Ведь тебя всё это время не переставало захлёстывать с головой сумасшедшими эмоциями, от которых ты ещё попутно захлёбывался, не в силах совладать с таким распирающим объёмом мощных чувств и пугающей неправдоподобностью происходящего.

В первый раз меня пробрало, когда мы очутились у самого подножия башни. А дальше, по нарастающей. В начале 57 метров, потом следующие 115. При чём никакой спешки, учитывая моменты, когда я ходила по площадкам обоих уровней, не преминув по ходу заглянуть в каждый расположенный на них ресторан.

– Это самое… сексуальное ощущение, какое вообще только можно пережить за всю свою жизнь. Не считая, конечно, обзора мира с края Палатиума.

– Поверь, это далеко не самые захватывающие ощущения. Да и эти, по большему счёту, накручены незаслуженно, хотя от человеческой психики сложно ожидать чего-то другого.

– А тебе почём знать? Вы же лишены такой возможности – испытывать радость, восхищение и воодушевляющую эйфорию. Это же только люди способны на эмпатию – сопереживать, сострадать, принимая чужие успехи, как за свои собственные. Более того, человеку может даже быть стыдно за чужие проступки, если, конечно, он человек.

– Столько много чувств и так мало времени на всё про всё. Хотя, ты права, во всём есть свой особый смысл, и природа не станет наделять своих детей без надобности столь впечатляющим набором эмоций и ощущений, способных как разрушать хрупкую физиологию своего хозяина, так и наоборот, подпитывать его живительной энергетикой. Главная беда людей, в их коротком жизненном отрезке. Слишком мало времени хотя бы на то, чтобы осмыслить и проанализировать все этапы своего взросления и становления. А некоторые так и вовсе проживают свои жизни, даже не догадываясь насколько же легко управлять их психикой со стороны. Не сложнее, чем любой механикой и при этом не обязательно быть матёрым гипнотизёром.

– Так это и не открытие Америки, то что ощущения – всего лишь предсказуемый набор определённых психо-химических процессов в организме, как та же реакция на ароматы и запахи во время голода. Их можно стимулировать искусственно, например, теми же наркотиками, но всё равно, ни один наркотик не сравнится с естественным выбросом эндорфинов и уж тем более они не способны воссоздавать идентичные чувства любви, как и закрепить их на долгое время в своём носителе. И природа позаботилась о том, чтобы не было ни переизбытка и недостачи, дабы не травмировать и случайно не убить своего ребёнка чрезмерной дозой того же адреналина или чем-то ещё. Правда, от поломок и прочих неприятных сбоев, никто не застрахован, но куда опасней, когда кто-то вмешивается со стороны и пытается тобой управлять, что-то в тебе подкручивая и перенастраивая на желаемый лад. Разве последнее не чревато непредвиденными последствиями, ведь по сути это как использовать что-то не по его прямому назначению или ставить на старенький компьютер программу, которую тот не потянет.

– Когда что-то используют в качестве расходного материала, всё остальное – мелочи, на которые никто не обращает внимания. Человек в данном случае не лучший пример для подражания.

– И зачем мы говорим об этом, стоя над Парижем на высоте в сто пятнадцать метров?

Кажется, я знаю почему. Но мне проще сделать обиженный вид и отвернуться к бесконечной зелёной полосе Марсового поля. И, похоже, этого вполне достаточно, чтобы вновь задохнуться от переизбытка чувств при виде самой захватывающей в мире панорамы, пусть и искусственно созданной руками людей, но от этого не менее ценной по своей значимости. Правда, я изо всех сил делаю вид, что очень обижена, даже зная, что Астону ничего не стоит, чтобы с лёгкостью это, вычислить. Но согласитесь, ведь так приятно верить, будто кто-то верит в твою «уязвимость», а потом интуитивно пытается тебе подыграть.

– Прости, видимо, моё тысячевековое занудство не знает границ. Я привык воспринимать окружающий мир со своей башни и порой забываюсь, особенно, когда наблюдаю со стороны за столь милой реакцией таких детей, как вы, при чём не важно в каком возрасте. Хотя это и кажется до дикости странно… – вот чего я ожидала от него сейчас меньше всего, так это того, что он меня вдруг обнимет со спины и прижмётся щекой к моей скуле.

Теперь меня накрыло не то что двойной, а тройной волной невероятных ощущений – сверхмощной вспышкой суперновой, в которой ты растворяешься расщеплёнными атомами за кратчайшие микромгновения, едва ли успевая осознать, что это только что произошло, попутно сотворив с тобой нечто невообразимое. Правда, сознание не исчезает, и ты тоже, подвисая в этой шокирующей эйфории, будто сплошным сгустком оголившихся эмоций, нервов и противоречивых чувств. Мысли сгорают в одночасье, недавние обиды и вовсе испаряются в кротчайший миг в этом сумасшедшем жаре агонизирующими снежинками ледяных кристаллов. Я даже не понимаю, что чувствую сильнее всего – восторг от открытого перед глазами невероятного вида или же сводящую с ума силу притяжения от близости и ощущения Найджела. Может я растворяюсь совсем не в своих ответных на него импульсах собственного тела, а в нём самом?..

Я даже не заметила, как вцепилась в его ладони на своём животе, неосознанно поддаваясь этому головокружительному притяжению и ещё плотнее прижимаясь к мужчине. А по-другому бы и не вышло, так как коленки подкосило пугающей дрожью моментально – на таких каблучищах и не мудрено. Если сейчас резко отпустит и отступит – просто упаду и при этом не пойму как.

– Наблюдать, как вы порою радуетесь безудержно и невероятно бурно самым глупейшим вещам или испытываете глубокие эмоции к безделушкам, которые на деле вообще ничего не стоят. С одной стороны, это вроде как и мило, но с другой…

– Вызывает полное недоумение? – на самом деле, мне вообще ничего не хотелось говорить, только тонуть в этом безбрежном океане невероятных ощущений и в голосе Адарта, совершенно не вникая в смысл сказанных им слов. Но до конца всё равно не получилось. – Как и наше желание делиться испытываемой радостью и достигнутыми победами? Ведь ценны не сколько вещи, а именно эмоции, которые нас в эти моменты переполняют. Вещи – всего лишь вещи, но они воздействуют на нас определённым образом, потому что связывают с воспоминаниями и людьми, которые нам не безразличны. Неужели вы никогда не примеряли всего этого на себя? Как вообще можно жить без любви и того, что испытываешь к любимому человеку? В чём вообще смысл вашего бытия? Только выживать и искать подходящие для своего вида планеты? Поэтому вы пытаетесь извратить нашу природу, подменяя истинные ценности на откровенные пустышки с бессмысленной рутиной рефлекторного существования, уподобляя себе и лишая самого прекрасного, что только может быть в этом мире?

Нет, я не видела его лица, но, кажется, как-то подключилась к его телу, а то и всей сущности, чувствуя буквально на физическом уровне движение его мыслей, сдержанных импульсов и ответных жестов. И от этого шторило не менее сильно, чем от его же изощрённых секс-диверсий. А может и одинаково, потому что задевало не одни лишь эмоции, но и эрогенные рецепторы собственного тела (особенно без прямого контакта). По крайней мере, я действительно прочувствовала, как он улыбнулся, и как его губы скользнули по моей щеке рядом с ухом, эдаким интимным мазком чёртового соблазнителя. А меня, естественно, тут же пронзило тысячами микроскопических искр волнового жара в каждом запредельном уголке безвольной плоти – от корней волос на затылке и до кончиков пальцев на ногах. Сладкая, пульсирующая немота, реагирующая на каждое действие и звучание голоса Астона, будто ворсинки шерстяной ткани на эбонитовую палочку. И это всё на высоте в сто пятнадцать метров над Парижем, в окружении немыслимого количества туристов. Едва не задыхаясь от периодических приливов двойных ощущений – внутренних и внешних. И попутно возбуждаясь!

Кажется, я схожу с ума. И меня это совершенно не пугает.

– Если бы я не знал, кто такие люди, то решил бы, что ты пытаешься взять меня на слабо.

– Можно подумать, вас так просто раскрутить на эмоции. Уверена, было бы вам хоть чуточку любопытно, уже давно бы всё это проверили и на себе примерили. Хотя, не исключаю, что так оно и было. И, скорей всего, напугало до усрачки, прошу прощения за свой французский. Справиться с чувством любви вам оказалось не под силу. Я угадала или я угадала? Куда проще изображать любовь, чем тонуть в её безумном шторме всепоглощающих ощущений. Это ведь далеко не раболепный страх и не боль, которыми вы пичкаете своих секс-рабов, а куда сильнее. Намного сильнее.

– Так ты всё-таки пытаешься меня спровоцировать?

Нет, в его голосе не слышалось ни тени удивления или на худой конец осуждения, скорее вызывающая ирония, когда тебя не буквально, но-таки пытаются ущипнуть или поддеть. И на деле так и выглядело, будто это не я, а он меня подначивал, к чему-то подталкивая, и непонятно для чего разводил на целую бурю определённых чувств в стакане воды. А я, такая наивная, бездумно поддавалась, нисколько при этом не сопротивляясь. Отнюдь. Даже подхватывала брошенный вызов и шла напролом, без страха и сомнений. Какие к чёрту сомнения, когда тебя обнимает такой мужчина и словно прощупывает ментальными касаниями в недоступных для других местах. А тебе и мало. Хочется ещё, да побольше.

– А ты можешь мне что-то предоставить в противовес? – я и не заметила, когда и как прижалась затылком к его плечу и оказалась под прямым прицелом опаснейших на земле глаз, способных вскрыть тебя без какого-либо усилия в одно мгновение ока. И одновременно страшно и захватывающе сладко, будто на сумасшедшей карусели, только что крутанувшей тебя в смертельном пике в нескольких сантиметрах от фатального падения. А то, что тебя спасло, чуть было не стало главной причиной твоей отсроченной погибели.

– Ты когда-нибудь целовался не ради возбуждающего эффекта? – удивительно, что я вообще произносила подобные слова, прекрасно понимая о чём они, и какую с их помощью цель я преследовала, пребывая при этом под сильнейшей дозой наркотического дурмана. Это был… просто невероятный кайф. И кипящий в крови адреналин, и сладкое онемение на уровне диафрагмы, и нечто огромное, совершенно неподдающееся описанию то ли чувство, то ли чего-то ещё. Будто проснувшееся в безмолвном вакууме вселенной сердце самого мироздания, пронзившее каждую клеточку твоего тела и души всесминающей волной живительного тепла – бессмертной энергией ярчайшей звезды. Да, невидимой, но по силе и яркости превосходящей все физические светила вместе взятые. И, кажется, она хотела дотянуться через меня до Астона.

– А разве смысл поцелуев в чём-то ином?

Оказывается, есть истины, которые скрыты даже от бессмертных богов. Ирония случайностей или чья-то злая шутка?

– А ты разве не ощущал разницы? Или никогда не целовал того, кто в тебя влюблялся? Никогда не поверю, чтобы такого не могло произойти за столько тысячелетий, проведённых на нашей планете.

– Я ведь говорил, у нас блок на чувства, представляющие определённую «опасность» нашему привычному укладу жизни.

– Значит, ты не знаешь в чём отличия? Или в тебя вообще никто никогда не влюблялся?

Мне показалось, или всё-таки его взор передёрнуло кратковременной дымкой наплывших воспоминаний? А может это был просто блик света, отразившийся в аквамариновом омуте его беспощадно засасывающих твой рассудок глаз. Единственное, о чём я сейчас жалела – о слишком огромном количестве окружающих нас свидетелей, о врывающихся в наше мнимое уединение сторонних голосах, звуках, тихо играющей из ресторана музыки… Иначе бы точно выпросила далеко не пятиминутное путешествие по бескрайнему океану памяти Астона.

– Мы не допускаем подобных вещей от своих доноров. – как быстро он вернулся, хотя и не выглядит прям таким уж и открытым. Скорее, пытается таковым казаться. И у него неплохо это получается. Но в том-то и дело, чересчур неплохо.

И поэтому колет любопытством ещё сильнее и глубже, чуть ли не зудит. Разве что приходится изображать ответную доверчивость наивной девочки, буквально хлопая глазками от «неверия».

– И то, что мы здесь с тобой, воркуем как два милующихся голубка, не является большим исключением из правил. Я обещал тебе незабываемый подарок, поэтому и делаю всё от меня возможное, чтобы это выглядело со стороны достоверно и по-настоящему.

– Эмм… Достоверно для кого? Для всех этих людей или всё-таки для меня?

– То есть, по-твоему, я целуюсь недостаточно достоверно? – он даже слегка прищурился, сдерживая улыбку и вроде как принимая мой вызов. По правде сказать, я уже запуталась, кто-кого тут вообще на что разводил.

– Думаю, если бы ты хотел сделать мне настоящий романтический подарок с поцелуем в самом романтичном месте на Земле, то не стал бы разводить всей этой неуместной демагогии.

– Надо было нанять для этого профессионального фотографа, тут ты права, это всецело моё упущение.

– Я права?

В итоге меня запутали окончательно, а Найджел вдруг отобрал у меня фотоаппарат и совсем уж неожиданно обратился к близстоящему к нам то ли японцу, то ли корейцу, то ли на японском, то ли на корейском (тут уж, извините, в чём отличия – не имею вообще никаких представлений). Потом отдал тому камеру и… опять вернулся ко мне, вернее обернулся. Всё это время я наблюдала за его действиями, слушая абсолютно непонятный для меня диалог с отвисшей челюстью. А потом и вовсе подвисла, попав под гипноз его чёртовых глазищ с полной потерей воли в одурманивающих путах его интимной близости и собственнических объятий. И, кажется, он что-то сделал ещё. Скользнул пальцами по моей спине, перед тем как погрузить их в пряди моих волос на затылке. Вот тогда меня чуть не унесло, поскольку я враз забыла и о фотоаппарате, и о японце-корейце, и окружающей толпе болтающих зевак… Ничего этого уже не было, только я, Астон, Париж и Эйфелева башня.

И сумасшедший поцелуй, под распускающиеся спирали невообразимого внутреннего парения, за нити которых и потянули пальцы Найджела. Мириады микровспышек под кожей, в венах и учащённой пульсации по всему телу буквально взорвались то ли во мне, то ли вокруг, окутывая с головы до ног чувственным облаком невероятных ощущений и тут же опаляя губы сладчайшим нектаром подмявшего их рта изощрённого искусителя-совратителя.

Не знаю, каким чудом я не захлебнулась столь запредельной дозой головокружительного дурмана, но упасть мне не дали именно руки прижавшего к себе мужчины. Или не мужчины? Не верю я, чтобы наши земные представители сильного пола были способны так целовать (и разве ж только целовать?). Так, чтоб почва уплывала из-под ног, а мир вокруг за считанные мгновения превращался в невесомую колыбель первозданного Абсолюта. Да! В тончайшие и невидимые грани откровенных эмоций и желаний, которыми тебя прошивают неразрывными нитями по нервам, гиперчувствительным точкам безвольной сущности и бренной плоти. И захочешь вырваться, не вырвешься, ибо нереально. Уже давно похитили и унесли на чёрных крыльях бессмертного божества на вершину мирозданья, в недосягаемые для ничтожных смертных измерения параллельных миров.

Даже не знаю, как это назвать, то ли полным уничтожением-порабощением, то ли нежданным перерождением, когда себя уже больше не воспринимаешь, как за отдельную личность. Вроде бы да, всё ещё существуешь, мыслишь (а чувствуешь, так вообще за гранью разумного), но уже не так, как раньше. Раньше в тебя не вжимались столь сильные руки, на которые ты реагируешь, как на продолжение собственного тела и своей сексуальной природы – как на одно целое с тобой, переплетающееся с твоим острым возбуждением общей похотью, проникающее на сумасшедшую глубину и остервенело впивающееся в ноющее естество. И всё! Предел! Назад путей больше не существует. Теперь-то он точно не отпустит, ибо поглотил собой без остатка. Ибо только его лёгкими теперь могу дышать, пока его губы скользят по моим, а его бесстыжий язык выписывает срамной танец у меня во рту.

И он единственный здесь (и в моей персональной вселенной) бог, которому тут разрешено молиться и у которого мне можно просить пощады – пощады не лишать меня рассудка. Что ему стоило свести меня с ума? Особенно сейчас. На кончиках своих пальцев… на кончике своего демонического языка…

– Ты спятил?!.. – даже не представляю, как я вообще сумела выдохнуть хоть что-то членораздельное. Меня же буквально лихорадило и било прямо по костям выламывающей трясучкой. Ноги не держали уж точно. Если бы не этот… треклятый растлитель, удерживающий в своих руках моё немощное тело и ещё более шаткий рассудок, уже бы точно была на полу. И возможно даже бы билась в конвульсиях… бурного оргазма, поскольку коленки всё ещё подкашивало сильнейшими приливами-ударами острого перевозбуждения, врезающихся надрывными спазмами в интимные мышцы моего и без того страдальческого лона. Даже вцепившись в предплечья Астона трясущимися руками и едва не задыхаясь от пережитого и переживаемого, я не ощущала спасительной защиты прежде всего от себя самой – от того, что со мной творилось или, точнее, что вытворил со мной Адарт.

Я и не сразу-то вспомнила, где мы вообще находимся и что мы тут не одни.

– А что тут такого? Разве ты не хотела оставить об этой прогулке самые романтические воспоминания? – он явно надо мной издевался, поскольку другого выражения его поведению и не подберёшь. Такой весь «А я что? А я ничего! Просто мимо проходил и захотелось мне вдруг со страшной силой по ходу чпокнуть кого-нибудь.» Ну, да, типа чпокнул, как тот лев, только что сожравший сорок кило свежего мяса, осталось только уголки губ промокнуть салфеткой и лечь под сенью прохладной тени в позе ловящего дзен созерцателя. Разрешения у меня на такое спрашивать не надо… хотя, чего это я? Какое разрешение, если я по своей сути кусок мяса. Тут бы как-то вернуть прежнюю способность думать и соображать, ибо пришлось мне ещё целую минуту приходить в себя, попутно вспоминая и анализируя, что же за всё это время произошло.

– Так это делается именно в подобном ключе? Едва не доводят до оргазма поцелуем на глазах у сотни свидетелей?

– Именно! А ещё запечатлевают на фотоплёнке. Чёрт. Всё забываю, что плёнки сейчас не актуальны.

Теперь я утвердилась в его издевающемся поведении окончательно, особенно после того, как он забрал у фотографировавшего нас всё это время японца-корейца мою же фотокамеру и с невозмутимым видом глянул на экран цифрового дисплея. При этом, второй рукой продолжая удерживать меня, всё ещё трясущуюся на ватных ногах. Жаль в этот момент я чувствовала себя настолько ослабевшей, что не могла даже рук поднять для того, чтобы вцепиться в его горло. Чего не скажешь об Астоне. Свеж, бодр, пышет цветущим здоровьем и…

Неужели он только что хлебнул через поцелуй моей энергии? Прямо здесь?!

Ну он и…

– Только честно. Тебя можно убить колом в сердце или какой-нибудь серебряной пулей? Кстати, а сердце у тебя есть?

– Чисто ради эксперимента можешь и попробовать, но не уверен, что тебе понравится сам визуальный процесс. Да и за собственные инстинкты не ручаюсь.

– По фигу. Главное, найти магазин, где продают оружие с серебряными пулями. Но, если что, Палатиум их же сделает?

Наши взгляды снова встретились практически глаза в глаза, и мои коленки опять задрожали. Не знаю, как я вообще удержалась и не выругалась вслух. Хотя страха почти и не было, лишь безумное желание вцепиться в Адарта ещё крепче и… утонуть в новом поцелуе без шансов на спасительное возвращение в окружающую реальность. Кажется, я ощутила острую тоску по Палатиуму и его скрытым возможностям. Даже чересчур острую. Я точно спятила.

– Дай женщине власть и более страшного тирана в её лице вы уже не сыщите.

– Кто бы говорил, цессариец, поклоняющийся королеве-матке. Может по этой причине вы устроили на Земле жёсткий патриархат, а феминизм и борцов за всевозможные равноправия бросили в виде кости-обманки для тупого обывателя? Природа, планета, Земля – все эти понятия носят женские имена, женщина априори всегда главная, ибо без неё не будет ни продолжения рода, ни жизни в целом.

– И в ней средоточие самой мощной эмпатии. Кому, как не женщине нести и сохранять семейные ценности и традиции? И про любовь ты права. Влюблённая женщина – самая страшная сила, какой только можно подпитываться, но с большой осторожностью… иначе можно сгореть в ней заживо.

Если кто и умел качественно забалтывать своих собеседниц (за минуту до этого готовых убить тебя на месте не важно за что), то этим кем-то мог быть только Астон. Я уже снова смотрела на его губы, всё ещё слегка вздрагивая, но почти не соображая, чего же хочу сейчас больше всего на свете – поцарапать его идеальное личико до крови или прижаться к нему ещё плотнее, чтобы снова утонуть в его поцелуе и в этот раз до полной потери сознания.

– Так это что?.. Была проверка, не влюблена ли я в тебя?

Всё это время Адарт не переставал улыбаться в своей привычной манере, как бы слегка и с иронией, но после моего вопроса мне почему-то показалось (или далеко не показалось), будто уголки его рта чуточку углубились.

– О любви заговорила ты, я лишь исполняю данное мною обещание касательно прогулки по Парижу.

– Создавая иллюзию о моей «нормальной» жизни? Что дальше? Распечатаешь все отснятые фотографии и наполнишь ими старинные фотоальбомы в Палатиуме, создав в моей комнате резной сервант или книжный шкафчик, где я буду хранить все свои новые игрушки?

– Дальше мы поднимемся на подъёмнике на последний уровень башни, если ты, конечно, не передумала и продолжим свою прогулку, как и планировали ранее – только по твоим на этот счёт пожеланиям.

– Ты самый… ужасный… Нет! Коварнейший собеседник, какого даже вообразить нереально. С тобой что-то обсуждать – себе дороже!