Читать книгу Аничкина Иколе. Серия «Приключения Руднева» - Евгения Якушина - Страница 6

Глава 6

Оглавление

Леночка ликовала.

Всё-таки господь слышал не только те молитвы, в которых Леночка по настоянию школьного священника отца Никодима упоминала благополучие России, царскую семью и своих многочисленных родственников. Она-то никогда не сомневалась, что Бог, создавший такой огромный и интересный мир, в котором встречаются даже утконосы, не мог быть скучным и нудным старикашкой, как выходило по рассказам отца Никодима, поэтому каждый день добавляла в свои молитвы отдельную просьбу, сделать жизни в Аничкиной иколе ну хоть чуть-чуть веселее. И вот, наконец, руки у Бога дошли и до скромного желания Леночки Блохиной.

Началось всё с того, что Грымзу заменили на Настеньку. Это произошло так внезапно, что Леночка, да и остальные девочки, боялись поверить в свалившееся на них счастье. Однако шли дни, а Грымза не возвращалась и даже как-то не поминалась ни учителями, ни другими воспитательницами, ни главенствующей над воспитательницами Горгоной. Леночка пыталась подслушать разговоры в учительской, но и это не внесло ясности в происходящее.

Леночка бы, конечно, ни за что не отступилась, пока бы не выяснила всё про эту таинственную историю, но тут в жизни девочек случилось новое чудо, на этот раз масштабами сопоставимое с воскрешением Лазаря.

В школе появились два новых учителя. Уже само по себе событие подобного рода вносило заметное разнообразие в занудный уклад жизни Аничкиной иколе, а в этот же раз, можно сказать, что над крышей Голицынского дворца в чистом сентябрьском небе грянул гром, переполошивший и лишивший душевного спокойствия девочек всех до единой.

Первым из двух новых учителей был преподаватель немецкого, по странности носивший германское имя при русской фамилии. Был он немного старым, впрочем, ещё не совсем, а вроде Архимеда, но, в отличие от ненавистного Леночке физика, привычки нежданно-негаданно появляться за спиной не проявлял. Кроме того, немец имел вполне себе привлекательную наружность, хотя и был очень высоким и худым, за что тут же получил прозвище Гершток (от нем. Herr Stock – господин Палка).

На уроках Гершток спрашивал строго, но за ошибки не наказывал, а лишь делал внушение и терпеливо объяснял. Разговаривал он с девочками только по-немецки, так что сперва они решили, что Гершток, так же, как и Канарейка, русского вовсе не знает. Однако быстро выяснилось, что язык Пушкина немец понимает вполне себе, а также обладает невероятно острым слухом.

Открытие это было сделано Леночкой Блохиной, имевшей неосторожность в присутствии Герштока отпустить вслед вконец зазнававшейся Ольке Оболенской: «Воображала хвост поджала и за печку убежала!». Произнесено это было шёпотом, но Гершток услышал и, пригвоздив Леночку суровым взглядом, заявил, правда, всё равно по-немецки, что у фрейлен Оболенской хвоста нет и быть не может, и что, как приличная барышня, она не бегает, а ходит, а вот фрейлен Блохина демонстрирует дурной вкус, декламируя поэтические произведения, достойные разве что уст кухарки.

Несмотря на этот инцидент, Гершток Леночке очень понравился, и если бы не второй новый преподаватель, Леночка, пожалуй, сделалась бы его адоратрисой (от фр. adoratrice – обожатель).

Что касается второго учителя, с которым девочки должны были постигать изобразительное искусство, то это и вовсе была персона невероятная. Звали его Дмитрием Николаевичем, и никакое прозвище ему пока что как-то не придумывалось.

Начать стоит с того, что был он неописуемо хорош собой и при этом почти совсем не старый, а даже скорее молодой. Таких красивых мужчин Леночка Блохина видела только в книжках, вернее, в одной книжке, самой её любимой в детстве, со сказками Шарля Перо. Была там замечательная иллюстрация, где принц заявился в зачарованный замок будить спящую принцессу. Нет, естественно, что принц на картинке был красивее Дмитрия Николаевича, хотя бы даже потому, что одет был не в строгий темно-серый костюм, а по-принцевски, то есть имел плащ, шпагу, корону и большой кружевной воротник, да и в тексте он значился как «прекрасный принц». И всё же учитель рисования уступал ему незначительно.

В дополнение к выдающейся внешности у Дмитрия Николаевича была самая настоящая тайна, выражавшаяся в том, что он никогда не снимал с правой руки перчатку, даже когда рисовал мелом на доске или поправлял карандашом рисунки учениц. Любопытная Леночка умудрилась подсмотреть за ним даже в учительской столовой и убедилась, что и за обедом Дмитрий Николаевич оставался в перчатке.

Девочки долго ломали голову над тем, чем же объясняется эта странная привычка учителя, и наконец умная Леночка догадалась, что наверняка это он, как средневековый рыцарь, дал обет верности какой-нибудь даме и поклялся не снимать перчатку, пока избранница не ответит взаимностью на его чувства. Это логичное предположение было поддержано всеми, даже зазнайкой Оболенской.

Уроки с Дмитрием Николаевичем проходили не то, что с предыдущим учителем рисования, который особо утруждать девочек не стремился и всегда за всё хвалил. Новый педагог требовал с учениц строго и объяснял им всякие сложности, правда, делал это спокойно, терпеливо и доходчиво. На похвалу он был скуп, зато оказался чрезвычайно вежлив и обращался к воспитанницам, вне зависимости от возраста, как к высокородным взрослым дамам.

В общем, такого учителя, как Дмитрий Николаевич, на памяти воспитанниц ещё не было, и произведенный им фурор сложно было переоценить.


Дмитрий Николаевич открыл ящик своего учительского стола и отпрянул, оглушённый запахом «Лила Флёри» в нестерпимой концентрации. Атмосфера в классной комнате в один момент стала столь невыносимой, что Руднев кинулся открывать окна.

– Что тут у вас случилось, Дмитрий Николаевич? – раздался за его спиной мелодичный голос Анастасии Аркадьевны Волжиной.

Воспитательница третьегодок стояла в дверях, прикрыв нос платком.

– Похоже кто-то из девочек решил надо мной пошутить или и вовсе уморить! – отозвался Руднев, глотнув свежего воздуха. – Наверное, я кому-то очень сильно не нравлюсь.

Анастасия Аркадьевна рассмеялась и стала помогать ему с окнами.

– Напротив, Дмитрий Николаевич, вы кому-то очень сильно нравитесь! Это дело рук вашей адоратрисы.

– Кого?

– Обожательницы. Это такая традиция в пансионе. Девочки выбирают для себя предмет для поклонения и делают ему всякие приятности, например, поливают вещи одеколоном.

– Приятности?! – морщась от нестерпимого запаха, Дмитрий Николаевич принялся вытаскивать из ящика карандаши, кисти, бумаги и прочие хранившиеся в нём предметы, последним был извлечен его собственный альбом с рисунками. – Господи! – простонал он. – Это же только в печь теперь!

Волжина отобрала у него альбом и перелистнула несколько страниц.

– Да что вы! Как можно такое в печь?! – воскликнула она. – Я раньше никогда не видела ваших работ, Дмитрий Николаевич. Эти рисунки восхитительны!

– Благодарю, – Руднев свалил все вещи обратно в ящик, вынул его целиком и перенёс на подоконник. – Думаете, это когда-нибудь выветрится?

Анастасия Аркадьевна снова рассмеялась.

– Не знаю. Главное, не вздумайте оставить пиджак где-нибудь в доступном для девочек месте.

– Ох! Вы уж мне сразу расскажите, чего мне ещё стоит ожидать!

– Похищенных платков и перчаток. Срезанных пуговиц. Записочек со стишками на французском. Подвядших букетиков под дверью вашей комнаты. Могут и ещё что-нибудь придумать. У девочек воображение богатое.

Руднев всплеснул руками, а потом и сам рассмеялся.

– Вы так хорошо осведомлены, потому что у вас тоже есть адоратриса? – спросил он.

– Нет, – ответила Волжина. – Я не так популярна. Просто я пепиньерка (от французского pepiniere – саженец, рассадник).

– Кто, простите?

– Пепиньерка – выпускница Аничкиной иколе, которая осталась в ней преподавать.

– Мне нужен словарь, чтобы понимать здешнюю лексику, – признался Руднев. – Так вы, Анастасия Аркадьевна, получается, старожил в этих стенах?

– Да, в каком-то смысле. Но я не одна такая, большинство воспитательниц здесь же и учились.

– А учителя? Они здесь все давно?

– Многие преподавали, когда я ещё носила фартучек. Уже позже пришли учитель музыки, физик и учительница танцев. А итальянка и математик начали работать здесь с прошлого года. Но это совсем не важно, отработать в Аничкиной иколе год или все десять. Достаточно пробыть здесь неделю, чтобы застыть как муха в янтаре, потерять счёт времени и стать пронафталиненной реликвией.

– Полноте, Анастасия Аркадьевна, вы совсем не похожи на реликвию! – пылко возразил Руднев.

Он взял чистый альбом и карандаш.

– У вас есть время? – спросил он Волжину. – Позволите вас нарисовать?

Анастасия Аркадьевна зарделась и смущенно ответила.

– Если хотите… У девочек сейчас танцы, так что у меня есть почти полтора часа свободного времени.

– О! Так сделайте милость, подарите их мне! У меня сейчас тоже нет уроков.

Дмитрий Николаевич пододвинул Волжиной один из ученических стульев, а сам по-мальчишечьи уселся на подоконник и принялся рисовать.

– Говорите, у девочек танцы? – продолжил он прерванную беседу. – Вряд ли это их любимые занятия. По моему мнению, Владиана Степановна слишком уж строга к ними. Жаль, что личная драма сделала её столь суровой.

– Она не настолько черства, как все думают, – возразила Анастасия Аркадьевна. – В глубине души она милосердна!

Руднев изумленно поднял брови.

– Видимо, где-то совсем уж глубоко, – произнёс он с сомнением. – Я слышал, как она при всех назвала Наталью Леман неуклюжей матрёшкой. Бедняжка аж расплакалась! Разве можно такое барышням говорить! Между прочим, Леман очень талантлива в рисовании. Не всем же в конце концов быть балеринами! Я вот тоже долгое время путал такты и в танце наступал партнёршам на ноги.

Анастасия Аркадьевна звонко рассмеялась.

– Никогда не поверю, что вы плохой танцор! – уверена заявила она. – Вы на себя наговариваете из чувства солидарности с мадмуазель Натали… А что касается Владианы Степановна, то она, конечно, иногда бывает чрезмерно резка, но мне известен пример её восхитительной душевности!

– Что же это за пример?

– Она единственная в школе, кто поддерживает доверительные отношения с Сергеем Григорьевичем. Они настоящие друзья!

Руднев был удивлён. По его впечатлениям Сергей Григорьевич Аршинин, хромой и горбатый учитель математики, ни с кем в пансионе не то что не водил дружбы, но и вовсе не знался.

Волжина продолжала рассказывать.

– Сергею Григорьевичу было совсем непросто влиться в наш коллектив. А с Владианой Степановной у него и совсем все было сложно. Она такая красивая женщина, и сразу ему очень понравилась. Это же всегда видно, когда женщина нравится мужчине…

Карандаш в руке Руднева замер. Дмитрий Николаевич оторвал взгляд от рисунка, и на короткое мгновение глаза его встретились с небесно-голубыми глазами Анастасии Аркадьевны. Впрочем, он тут же торопливо вернулся к своему занятию и вроде как не заметил выступивший на щеках Волжиной румянец.

– Так что там было дальше? – прервал Руднев неловкую запинку.

– Так вот, Сергею Григорьевичу было совсем неуютно и одиноко. Мы, право, думали, что он не задержится в Аничкиной иколе, но он остался, и даже стал как-то менее хмур. Никто не знал причины этому, да и сейчас, уверена, кроме меня никто не знает, что настроение его переменилось из-за дружбы с Грачевской. Так уж получилось, что я несколько раз видела их вместе. Они любят гулять по саду подле солнечных часов, а я тоже это место люблю, ещё с детства. Я, конечно, перестала туда ходить, когда поняла, что они там встречаются в тайне от любопытных глаз. А у нас тут с тоски все глаза любопытные, а языки болтливые… Вы ничего такого не подумайте! Я не сплетница! Я про них только вам, Дмитрий Николаевич, рассказала, поскольку вы про Владиану Степановну разговор завели… И потому, что уверена, вы способны понять ценность и благородство таких отношений и никому ничего не скажите…

Последние слова Волжина произнесла сбивчивой скороговоркой, снова краснея.

Дмитрий Николаевич, теперь уж не пряча взгляда, открыто смотрел на свою собеседницу, и та, кабы осмелилась поднять на него глаза, прочла бы в его взгляде восхищение.

– Конечно, я никому не скажу, – пообещал он. – Это лишь их двоих касается.

Было в его голосе что-то такое, от чего Анастасия Аркадьевна и вовсе смешалась, вскочила и заторопилась.

– Простите, Дмитрий Николаевич, я совсем забыла… У меня есть важное дело… Мне нужно идти!

Волжина стремительно направилась к двери, где столкнулась с Белецким. На его извинения она пробормотала что-то невнятное и, совсем смутившись, стремглав выскочила из классной комнаты.

Белецкий растеряно посмотрел ей вслед.

– Я что-то не то сделал? – недоуменно спросил он, а после принюхался и скривился. – Oh, das ist so eklig! (нем. – О, это отвратительно!) Здесь пахнет как в парфюмерной лавке! Немудрено, что Анастасия Аркадьевна столь стремительно удалилась! Что здесь произошло?

Погруженный в свои мысли и чувства Дмитрий Николаевич молчал и опомнился, лишь когда Белецкий подошёл к нему.

– А?.. Что ты спросил?.. Запах?.. Это девочки вылили мне в ящик стола одеколон… Адоратрисы…Такая у них тут глупая традиция, – рассеяно ответил он.

Белецкий посмотрел на Руднева настороженно.

– Дмитрий Николаевич, вы «Лила Флёри» нанюхались что ли чрезмерно? Как-то вы странно разговариваете.

И тут он заметил на коленях Руднева альбом с недорисованным портретом.

– Та-ак! – протянул Белецкий, указывая на портрет. – Вы в неё влюбились!

Окончательно опамятовавшийся Дмитрий Николаевич пожал плечами.

– И что с того, даже если и так?

Белецкий впился в Дмитрия Николаевича хмурым озабоченным взглядом.

– Да что ты, Белецкий, сморишь на меня, как на хворого? – рассмеялся Руднев.

– Да потому, – взорвался Белецкий, – что ваша влюбленность хуже лихорадки! И малиной вас от неё не отпоить!

– Белецкий, ты единственный в мире человек, который сетует на то, что влюбленность малиной не лечится!

– Я единственный в мире человек, которому приходится лечить ваши влюбленности!

– Белецкий, влюбленность – не болезнь, а нормальное состояние души! И не нужно меня от неё лечить!

– Кабы вы голову не теряли, я бы с вами согласился!.. Вот ведь нашли время! Здесь черт знает что творится, а вы амуры взялись разводить!

Руднев сложил альбом у бросил его в проветривающийся ящик.

– Не беспокойся о моей голове, – примирительно сказал он. – Поверь, я отлично помню зачем мы здесь. Ты ведь мне что-то рассказать пришёл?

Белецкий ещё несколько секунд сердито просверкал глазами, а потом поведал.

– Дмитрий Николаевич, пока вы тут с дамой любезничали и портреты рисовали, я ознакомился с личным делом учительницы французского, Екатерины Владимировны Княжиной. В своё время она была помолвлена с сербским офицером из числа слушателей академии Генштаба, но за месяц до свадьбы разорвала помолвку. Позже её жениха отозвали на родину и там отправили под трибунал за участие в антимонархическом заговоре. Он сбежал из-под стражи и, предположительно, вернулся в Россию, где присоединился к террористически-анархистской группировке русских революционеров и, якобы, даже был активным участником революции 1905 года.

– Неужто ты всё это в её личном деле вычитал? – подивился Дмитрий Николаевич.

– Нет, там только про помолвку разорванную было и имя жениха. Остальное я узнал у Черномора.

– У кого?

– Так девочки прозвали историка Гольца.

– А у него-то откуда такая осведомленность о личной жизни Екатерины Владимировны?

– Про её личную жизнь он ничего не знает, зато он написал статью о Белградском заговоре, где в числе прочих заговорщиков был упомянут и жених Княжиной. Этот Константин Францевич хвастал передо мной своими публикациями. Я, естественно, выразил желание ознакомится с сербской историей. В общем, всё это абсолютно неважно. Главное, у нас есть имя Миомир Тубич. Думаю, стоит задать вопрос о нём нашему фельдмаршалу из Особого отдела?

– Пожалуй, – согласился Руднев. – Хотя я бы стал его спрашивать не столько про анархиста Тубича, сколько про то, почему господин Ярцев не счёл нужным нам о нём поведать. Ни за что не поверю, что Департамент полиции не знало о Тубиче и про его матримониальные намерения в отношении здешней учительницы.

Белецкий нахмурился.

– Вы не доверяете Ярцеву, Дмитрий Николаевич?

– Не доверяю, – признался Руднев. – Он из тех людей, про которого никогда не знаешь, что он сжимает в руке, которую держит за спиной. Мне это не нравится.

– Думаю, вы преувеличиваете. Он просто о вас высокого мнения и хочет, чтобы вы взглянули на картину незамутнённом взглядом, – Белецкий взглянул на часы. – Я должен идти, у меня урок. Встретимся через полтора часа.

Однако встретиться им пришлось раньше.

Аничкина Иколе. Серия «Приключения Руднева»

Подняться наверх