Читать книгу Пантеон оборотней. Приключения Руднева - Евгения Якушина - Страница 7

Белецкий явился домой уже ближе к вечеру. Тогда же телефонировал Терентьев и предупредил, что сможет быть через час. Дмитрия Николаевича Белецкий обнаружился в библиотеке, где тот перерывал кипы газет. Вид Руднев имел расстроенный и раздражённый.

– Что-нибудь случилось? – спросил Белецкий после того, как сообщил, что Анатолий Витальевич скоро будет, и что распоряжения насчёт ужина сделаны.

– Нет! С чего ты взял? – буркнул Руднев, не отрываясь от своего занятия.

Резкость и поспешность ответа убедили Белецкого в правильности его предположения, но он сделикатничал и донимать друга расспросами не стал. Впрочем, ситуация разъяснилась и без того, благодаря доносительству Тимофея Кондратьевича, который подкараулил Белецкого, когда тот пошёл к себе переодеваться, и во всех красках живописал давешнюю сцену в прихожей. Старик и Белецкому высказал свою точку зрения о перспективности сердитой гостьи и завел свою любимую песню о том, что барина, де, давно пора женить, и что Белецкому следует этим вопросом всерьёз озаботиться, а то ведь он – Тимофей Кондратьевич – так барчат понянькать и не успеет. Когда сетования старика дошли до будущих отпрысков ненаглядного барина, и он во всю принялся шмыгать носом и тереть глаза, Белецкий поспешно перевёл разговор на тюрбо с голландским соусом, которая, по его мнению, в прошлый раз вышла суховатой, и Тимофей Кондратьевич, заполошившись, умчался на кухню.

Отдав должное ужину, который, как и всегда в доме Руднева, оказался отменен, трое друзей собрались в гостиной и принялись делиться новостями.

Первым рассказывал Белецкий. Ему удалось встретиться со знакомым редактором, и тот после изрядной порции Анизета под большим секретом поведал ему, что источник сведений о заговоре Вер-Вольфа в «Голосе Москве» никто не знает, и, что ещё интереснее, такая же ситуация и в других газетах, про которые известно редактору.

– Как такое может быть? – удивился Терентьев. – «Голос Москвы» издание серьёзное, не «Копейка» какая-нибудь. Они репутацию берегут и тяжб о клевете опасаются, потому всякую информацию тщательно проверяют. Нам вон в сыскное, например, обращаются за подтверждениями. А тут эдакое дело! В любом случае репортёр, что статейки накропал, должен был от кого-то басню почерпать. Ну, не сочинил же он это всё, в самом деле!

– Вот тут-то и загвоздка! – продолжил рассказывать Белецкий. – Знакомый мой утверждает, что все три статьи, которые у них были опубликованы о заговоре, писали три разных человека и что со всеми с ними, а также с выпускающим редактором, что номера в печать кассировал (уст. согласовывал), произошли какие-то несчастья или странности. Один вроде как упился до чертей и угодил в Преображенскую больницу19, где находится и сейчас в состоянии абсолютно скорбном. Второй внезапно уехал куда-то в провинцию якобы к родственникам, но куда именно, неизвестно. Третий угодил под трамвай и погиб от ран. А четвертого, по слухам, арестовали.

– За что арестовали? – живо спросил Анатолий Витальевич.

– Если верить слухам, то по политической статье.

– А что в других газетах? – поинтересовался Руднев.

– Там ситуация аналогичная, – ответил Белецкий. – Будто прокляли их всех!

– Тем не менее источник должен быть, – уверено сказал Руднев. – И этот источник един для всех газет. Я сегодня ещё раз подборку перебрал – везде один набор фактов и подробности одинаковые. Если бы источников было несколько, информация бы разнилась.

– Такое возможно только в одном случае, – задумчиво проговорил коллежский советник. – Если кто-то целенаправленно заслал информацию в газеты. Получается, теперь этот кто-то подчищает следы… Действительно, ситуация странная и с душком.

– А что вам удалось узнать об этом деле, Анатолий Витальевич? – спросил Руднев.

Терентьев поёжился, будто ему стало от чего-то очень неуютно, и ответил, тщательно подбирая слова.

– Узнал я лишь то, что задавать вопросы про эту историю крайне нежелательно. И что избыточное любопытство с моей стороны на первый раз милостиво рассматривается как проявление излишнего служебного рвения, поставленное тем не менее на заметку. И что в следующий раз такого снисходительного отношения к моей глупости уже не будет…

– Ого! – протянул Белецкий. – С кем же вы, Анатолий Витальевич, разговаривали, что такую отповедь получили?

– А собеседников-то несколько получилось, – невесело усмехнулся Терентьев и принялся рассказывать. – Есть у меня в жандармском приятель. По разным там делам пересекались. Службы-то наши, как вам, господа, известно, дружбу особо не водят, но, так сказать, в частном порядке мы, конечно, друг другу в помощи не отказываем. В общем, служит при втором отделении20 некто Лаврентий Станиславович Корягин, интересы у нас с ним совпадают в плане мойщиков (жарг. железнодорожные воры). Тем же макаром, что и вы, Белецкий, пригласил я Лаврентия Станиславовича поболтать за рюмкой чая. Обсудил с ним пару вопросов по нашему профилю, и невзначай так спрашиваю, когда Корягин уже достиг нужной степени благодушия. А что, говорю, Лаврентий Станиславович, за анекдот такой о немецком заговоре газеты мусолят? Чего там у вас в заправду-то было? Визави мой как-то сразу скуксился и погрустнел, и шмыг якобы по нужде. Ну, думаю, есть Лаврентию Станиславовичу что мне рассказать. Жду его и мозгую, как дальше разговор правильно повести. Тут вваливаются в заведение два типа, вроде как совсем в стельку пьяные, и прямиком ко мне. «Виталич! – вопят. – Где ж ты, старый чёрт, пропадаешь?» Я враз недоброе почуял и к выходу. Но не тут-то было! Один из этих мнимых выпивох резво так подле мне оказался и вроде как обниматься полез. И чувствую я, что упирается мне в бок ствол. «Терентьев! На место сел!» – говорит мне пьяница совершенно трезвым голосом в самое ухо, и для убедительности второй тоже руку характерным манером в карман суёт. Я возвращаюсь на место, а про себя распинаю Лаврентия Станиславовича на так растак. Он ведь, сволочь, больше уж не появился!.. «Дружки» мои ко мне подсаживаются. Тот, что со стволом прилип, продолжает на мне висеть, а второй напротив, стало быть, расположился и руку правую под столом держит. Ну, и излагают они мне всё то, о чём я вам ранее сказал. Высказались, портвейну выпили и ушли.

– Они представились? – спросил Руднев.

– Нет, конечно! На кой ляд им было представляться, когда у них рекомендация в виде ствола? Но я уверен, что это были агенты из охранки. Я их по манерам и речи определил, потому и не дёргался. Эти не шутят! Пальнули бы…

Терентьев пробормотал какие-то ругательства, спустив пар, и вернул себе спокойствие.

– Короче горя, господа, операция моя закончилась оглушительным провалом, – резюмировал он. – Единственное, что она добавила к нашему знанию, это то, что жандармское ревностно охраняет свой секрет, и что наши с вами действия тайной для них не являются и поставлены под пристальное наблюдение. Думаю, они догадались, что я к Корягину с расспросами полезу и спектакль свой интимидирующий (устар. запугивающий) заранее подготовили… Зато! – оживился Анталии Витальевич, – я кое-что узнал о вашей француженке! Кстати, Дмитрий Николаевич, вам удалось с ней встретиться?

Знавший привычку Тимофея Кондратьевича докладывать управляющему всё, что касается личной жизни барина, Руднев покосился на подпирающего подоконник друга, пытаясь угадать, известно ли тому, чем закончился визит Шарлотты. Но, как обычно, понять что-либо по невозмутимому лицу Белецкого не представлялось возможным.

– Да, госпожа Атталь приходила, и мы поговорили, – ответил Руднев. – Но вы, Анатолий Витальевич, расскажите сперва. Что вы о ней узнали?

– О! Дама оказалась очень энергичная и предприимчивая! Она действительно, как рассказывал князь Вяземский, французская подданная. Родители неизвестны. В семнадцать лет стала супругой семидесятитрёхлетнего борона Монфор-л’Амори, а в девятнадцать – его вдовой. Поскольку брак был морганатический, титул мадам не получила, но состояние после смерти супруга ей досталось немалое. В двадцать два молодая вдова вышла замуж повторно на этот раз за швейцарского заводовладельца мэтра Атталя. На этот раз счастливое, но бездетное супружество длилось шесть лет, прежде чем мадам Атталь вновь постигло вдовство, опять же скрашенное завидным наследством.

Руднев неожиданно почувствовал, что ядовитая ирония коллежского советника в отношении Шарлотты выводит его из себя.

– Откуда же вы всё это узнали, Анатолий Витальевич? – спросил он резко, не сумев скрыть раздражения.

Терентьев метнул на Дмитрия Николаевича внимательный взгляд, переглянулся с Белецким и ответил, значительно смягчив язвительность своей речи.

– Имя мадам Атталь оказалось замешанным в уголовное дело, потому в сыскном на неё есть досье, запрошенное через французское посольство.

– Уголовное дело?!

– Да, Дмитрий Николаевич! Если позволите, я продолжу… Вступив в права наследования, мадам Атталь взяла в свои руки управление предприятиями покойного супруга и проявила в деле невероятную коммерческую хватку. До начала войны тогда был ещё год, но мадам уже принялась переводить свои заводы на военные рельсы, начав выпускать какие-то там детали для орудий и армейской техники. В начале весны 1914 она приехала в Россию для заключения контракта с Русско-Балтийским вагонным заводом, но договориться с Шидловским21 у неё не получилось. Тогда мадам из столицы приезжает к нам в Первопрестольную и тут находит общий язык с Пафнутием Евдокимовичем Никифоровым, владельцем механического завода, что в Алексеевской слободе. В это время уже было очевидно, что войны не избежать. На Русско-Балтийском вагонном заводе запускают производство армейских самолётов, и под это военное министерство объявляет конкурс на поставку на РБВЗ каких-то там деталей. В подрядчики рвались двое: наш московский Никифоров и тульский оружейник Пётр Григорьевич Тихоходов. Вот тут-то история и начинает приобретать криминальный оттенок. Тихоходов пишет жалобу на высочайшее имя, что его конкурент якобы подкупил какого-то там генерала в министерстве и требует отстранить взяткодателя от участия в конкурсе, а мздоимца примерно наказать. Начинается разбирательство, а спустя неделю после открытия дела совершается покушение на Тихоходова. Фабрикант чудом остаётся жив, но с тяжёлым ножевым ранением попадает на больничную койку. Происходит это происшествие в Москве и, ясное дело, попадает к нам в сыскное.

– Я помню это дело, – вставил Руднев. – Там за неделю злодеев поймать удалось.

– Так-то оно так, – подтвердил коллежский советник, – Но у истории этой было второе дно. Пока раненный заводовладелец на ладан дышал, его управляющий давал показания в том ключе, что дескать всё это происки их конкурента Никифорова, но как только Тихоходов очухался и заговорил, версия происшествия враз переменилась. Пётр Григорьевич заявил, что напали на него грабители и даже дал их описание. Мазуриков невероятно быстро поймали, когда они, проявив необъяснимую глупость, принесли часы и портсигар Никифорова в самый большой московский ломбард.

– Думаете, грабители купленные были, а фабриканта припугнули? – спросил Белецкий.

– Уверен! Тем более, что Тихоходов тут же из больницы отправил прошение о снятии его заявки с конкурса. И поставку деталей передали заводу Никифорова и его швейцарскому партнеру – мадам Атталь. Мы, конечно, ещё поковырялись в этой истории, но нам очень внятно дали понять, что инцидент полностью исчерпан и что мутить воду, где замешано имя иностранной подданой, по меньшей мере недальновидно. Даже премии, в кои-то веки, выдали за успешное раскрытие дела.

– И что вы наковыряли? – всё ещё натянуто спросил Руднев.

Терентьев на секунду замялся, а после отчеканил.

– Мы нашли посредника. Он утверждал, что заказчиком нападения являлся иностранец. По описания очень похож на человека из свиты госпожи Атталь. Её имя впрямую не фигурировало, потому я его и не вспомнил, когда вы, Дмитрий Николаевич, его вчера назвали.

– «Перспективная» особа… – пробормотал Белецкий, и Руднев понял, что дворецкий не преминул сфискалить (устар. донести, наябедничать).

– Мадам упоминала, что её интересы напрямую связаны с военными нуждами, – сказал Руднев. – В коммерческих вопросах эта женщина и впрямь не склонна к сантиментам. Так что я вполне допускаю, что она не стала бы деликатничать в борьбе за министерскую поставку.

– А что ещё она вам рассказала? – спросил Анатолий Витальевич. – Надеюсь, вы с ней не только коммерцию обсуждали.

– Преимущественно мы обсуждали мою живопись и антироссийский Османо-Болгарский альянс.

Белецкий изумлённо поднял брови:

– Никогда бы не подумал, что вы, Дмитрий Николаевич, способны увлечь женщину политической беседой! Уж простите, но вы в таких вопросах полный профан.

– А это не я её, а она меня увлекала, – признался Руднев и рассказал друзьям про разыскиваемый, по словам Шарлотты, документ, про загадочного Мизинца и не менее таинственных грузинского Михаила и болгарского Ивана.

– Мне это видится такой же нелепицей, как и газетная трескотня про Вер-Вольфа, – заявил коллежский советник, когда Дмитрий Николаевич окончил свой рассказ. – Такое разве что в книжках для гимназистов пишут!

– Согласен, – поддержал Руднев. – И меня даже не столько сюжет и действующие лица смущают. Я точно знаю, что Павел Сергеевич не мог ничего серьёзного разболтать.

– Так может он и не всерьёз всё это наговорил? – предположил Белецкий. – Князь отличался отменным чувством юмора, вот и решил позабавить даму. Пошутил!

– Белецкий, – покачал головой Дмитрий Николаевич. – Ты имел удовольствие разговаривать с госпожой Атталь. Скажи, она производит впечатление легкомысленной особы, которую можно развлечь побасенками?

Белецкий признал, что швейцарская предпринимательница, напротив, видится ему женщиной крайне умной и проницательной.

– Тогда остается два варианта, – резюмировал Терентьев. – Либо Вяземский действительно что-то наговорил иностранке с какой-то своей тайной целью. Либо это она наговорила вам невесть что.

– Именно так я подумал, – признался Руднев. – И когда я ей об этом сказал, она обиделась и сбежала.

Анатолий Витальевич хмыкнул и с улыбкой спросил:

– А вы не думаете, друг мой, что мадам Атталь флиртует с вами?

От этого полушутейного вопроса Дмитрий Николаевич вдруг снова почувствовал смущение и досаду.

– Мне показалось, что я не в её вкусе, – буркнул он. – Ей импонируют хваткие коммерсанты и отважные шпионы, а не художники романтической школы… А если серьёзно, то я уверен, что нам нельзя снимать со счетов рассказанную ею историю. Нужно понять, что за игру вёл Павел Сергеевич… И ещё одно, господа, я узнал кое-что новое об Ютенштайне и шифре.

И Руднев рассказал об итогах визита к чудаку-букинисту.

Предположение о датах очень взволновало коллежского советника.

– Получается, одна дата встречается дважды – в доме Каменских и в портсигаре Вяземского, – озабочено проговорил он. – С седьмого по четырнадцатое мая… Это же через две недели! А у нас на руках убитый князь, покушение на вас, Дмитрий Николаевич, покрытая мраком история заговора и ещё какой-то там Мизинец, приторговывающий тайной перепиской Турецких и Болгарских агентов. И никакого просвета! Да ещё и расследование наше на грани официальности и самоуправства… Да-а… Какие предложения, господа?

Белецкий кашлянул и с явной неохотой сказал:

– Видимо, мне придётся-таки заделаться протеже Рихтера-Судейкина. Вы договорились о встрече, Анатолий Витальевич?

Коллежский советник оживился.

– Да! Если вы готовы, друг мой, мы можем встретиться с ним завтра же… – внезапно Терентьев осёкся и произнёс уже куда как менее бодро. – Белецкий, вы уверены?.. Я, так сказать, в свете полученных нашим дознанием данных начинаю жалеть о своей идее! Мне совсем не хочется толкать вас к волку в пасть!

– Und wir reden nicht von Wolf, sondern von Werwolf. Es wird noch besser! (нем. Речь не о волке, а об оборотне. Это куда интереснее!) – попытался пошутить Белецкий, но друзья его даже не улыбнулись. – Господа, после толпы разъярённых торговок меня мало чем можно напугать! Ну, хотите, я серебряной пулей револьвер заряжу?

– У вас не будет с собой револьвера, Белецкий! – отчеканил Терентьев. – Вы будете вооружены своим безупречным немецким и, пожалуй что, пару ветхих книг с собой прихватите… Вы же не против, Дмитрий Николаевич?.. Да, Белецкий, и крест православный снимите…

– Меня там что, раздевать станут?

– Я не знаю, что с вами там будут делать! – рявкнул Терентьев. – Мы вышли за рамки обычного криминального следствия и вступили на скользкий путь, где ваш покорный слуга чувствует себя крайне неуверенно… Будь проклята эта война!.. Ясное и предсказуемое для меня уголовное дело полностью затмили шпионские страсти! Мне иной раз кажется, что нынче воруют только секретные карты, а убивают только офицеров разведки! Старый добрый криминальный сыск превратился в анахронизм!

Терентьев замолчал, но выглядел кране сердитым.

– Если вы закончили, – осторожно произнес Белецкий, – я бы хотел уточнить ещё пару моментов. Правильно ли я понимаю, что, по сути, я играю самого себя, но с жульническими наклонностями? Если так, то не всплывёт ли, что хозяин расхищаемой мною коллекции в чести у сыскной полиции?.. И второй вопрос. Каким образом мне начать задавать вопросы про Вер-Вольфа? В таких сообществах не любят излишне любопытных людей. Если я ринусь с места в карьер, меня заподозрят либо в злонамеренности, либо в глупости. И любом случае, откровенничать со мной не станут.

– Я уже продумал вашу легенду, Белецкий! – снова приободрился Терентьев. – Вы скажете, что у вас есть родственники в Вольском уезде22. Их сын отправился в Москву и пропал, а недавно всполошённые родители увидели его имя в газетах в списках заговорщиков. Вас попросили разузнать, что там с их нерадивым чадом случилось. Имена по понятной причине называть вы не хотите. Что же касается того, что хозяин коллекции с полицией дружит, так говорите, что это вам только на руку. Господину, дескать, до ценностей дела нету, зато через его занятие и у вас полезные знакомства имеются, благодаря которым вы уж который год дела свои потихоньку ведёте с полной безопасностью. А теперь вот решили масштабную операцию провернуть, потому как имеете серьёзное намерение из беспокойной России сделать ноги в Америку или Австралию… Как вам такая история?

Белецкий скептически покачал головой.

– Всё это очень поэтично, Анатолий Витальевич! А что, если легенду мою захотят проверить? Я же погорю!

– Конечно, вас станут проверять, – уверено подтвердил коллежский советник. – Сперва опросят своих, потом прикормленных в наших службах. И там, и там я вам репутацию смогу обеспечить. Не очень достоверную, но и не совсем провальную. А когда уж дальше копнут, тут, несомненно, легенда ваша рассыплется. Но на это уйдёт время – не менее двух недель. Так что до этого момента вам будет нужно миссию свою завершить.

– Мне кажется, это слишком рискованно! – вмешался Руднев. – Если смерть Вяземского имеет отношение к заговору Вер-Вольфа, Белецкий подставляется под удар профессиональных убийц. И даже если мы ошиблись, ситуация не лучше! То, что случилось с репортёрами и то, как вы, Анатолий Витальевич, нынче отобедали, даёт веское основание предполагать, что тайна заговора тщательно охраняется. Значит, если Белецкого раскроют, дело ему придётся иметь не со спекулянтами, а с секретными службами, которые, как вы сами сказали, шутить привычки не имеют.

Терентьев возражать Рудневу не стал и испытующе воззрился на Белецкого, ожидая решения от него.

– Я всё-таки рискну, – наконец сказал Белецкий и рассудительно добавил. – На фоне подсыпанного яда и приставленного пистолета, опасность моего маленького спектакля смотрится вполне умеренно…

Анатолий Витальевич кивнул и деловито перешёл к следующему вопросу:

– Дознание о покушении на вас, Дмитрий Николаевич, официально открыто. Так что завтра я смогу вернуться к Каменским и начать задавать вопросы о гостях. Прошу вас подумать, с кого мне стоит начать. И, кроме того. Помимо заговора Вер-Вольфа, благодаря мадам Атталь, у нас появилось ещё одно направление для расследования. Но пока, стоит признать, слишком уж неясное. Ухватиться не за что! Как думаете, Дмитрий Николаевич, может, француженка не всё вам рассказать успела, а? Попробуете разговорить её ещё раз?

– Если она захочет со мной говорить, – невесело усмехнулся Руднев.

Сомнения Дмитрия Николаевича развеялись в тот же вечер, когда около десяти расфуфыренный посыльный гостиницы «Националь» принёс на Пречистенку тонко пахнущий духами конверт с лаконичной запиской, написанной изящным женским почерком: «On va se rencontrer demain à midi. Viens chez moi. Sois pas en colère. Сharlie. (фр. Встретимся завтра в полдень. Приходи ко мне. Не сердись. Шарли)»