Читать книгу Пантеон оборотней. Приключения Руднева - Евгения Якушина - Страница 8

Глава 8

Оглавление

Встав по своему обыкновению в шесть утра, Белецкий направился в мастерскую Дмитрия Николаевича, нимало не сомневаясь, что тот спать не ложился, а всю ночь провёл, рисуя и думая над делом, как это всегда случалось во время серьёзных расследований.

Белецкий не ошибся.

Дмитрий Николаевич действительно находился в своём виталище. Он сидел на полу, а вокруг него были разложены листы с записями и зарисовками.

– Я принёс вам кофе, – сообщил Белецкий, пробираясь среди записок и пристраивая поднос на заваленный всякой всячиной стол.

Его всегда поражал царивший в мастерской беспорядок, который Руднев называл «творческим» и который, по словам Дмитрия Николаевича, создавал особую вдохновляющую атмосферу. Педантичного же Белецкого такой хаос в зависимости от настроения либо повергал в растерянность, либо раздражал.

Возясь с подносом, Белецкий глянул на мольберт, втихаря заглянул в альбом с набросками и очень удивился, не увидев нигде портрета Шарлотты Атталь.

– Ты что-то потерял? – поинтересовался Руднев, заметив изыскания друга.

– Скорее, я что-то не нашёл, – признался тот, но мысль развивать не стал. – Чем вы занимаетесь, Дмитрий Николаевич?

– Составляю список подозреваемых, – лаконично ответил Руднев.

Белецкий поднял несколько листов, рассмотрел и скептически хмыкнул.

– Похоже, у вас тут какая-то очень хитрая система, – заметил он.

– Ничего хитрого. Я отбираю тех, кто подходит сразу по нескольким критериям. Во-первых, местонахождение. Во-вторых, потенциально возможная связь с заговором Вер-Вольфа. В-третьих, связь с канцелярией его императорского величества или любой другой службой, имеющей отношение к государственным секретам и госбезопасности. В-четвёртых, связь с Кавказом, Турцией или Болгарией. В-пятых, любые намёки на иные известные нам факты или какие-то странности.

– Кстати о странностях! – вставил Белецкий, подавая Рудневу чашку с кофе. – Я вот тут подумал, что лишние отпечатки на вашем бокале вряд ли могут принадлежать убийце, если только он не дилетант.

– Поясни.

– Опытный убийца наверняка знает про дактилоскопию. Он бы не стал прикасаться к бокалу. Да и в принципе, зачем было его трогать? У убийцы что, руки тряслись, и он боялся просыпать яд мимо?

Иллюстрируя свои рассуждения, Белецкий взял сахарницу и щедро сыпанул из неё в чашку, которую только что передал Дмитрию Николаевичу.

Руднев скривился и отдал чашку обратно. Сладкий кофе он терпеть не мог.

– И ты туда же! Спасибо, не отравы насыпал! Сам теперь это пей!

Белецкий пожал плечами, налил Дмитрию Николаевичу другую чашку, а себе по своему вкусу доложил ещё сахара.

– С ядом в моём бокале вообще всё непонятно, – признался Руднев и стал рассуждать. – Либо шампанское уже подали отравленным, либо яд подсыпали во время сеанса, когда мы в темноте сидели, либо – уже после, когда я в гостиную выбежал. Наименее вероятен второй вариант. Убийца должен был очень быстро в полной темноте найти мой бокал и дотянуться до него через меня да так, чтобы я этого не заметил. Такое сложно представить. Проще всего было подсыпать яд, когда все кинулись прочь от стола, но тогда выходит, отравитель не знал о том, что произошло в гостиной. Вряд ли бы он предполагал, что после произошедшей трагедии я пойду допивать шампанское. Значит, мы возвращаемся к версии о том, что нам с Пашкой изначально отраву подали. Вяземского хотели убить наверняка, поэтому подстраховались. И руку поцарапали и яд подсунули, отравив все бокалы на подносе. А потом спрятали осколки, чтобы яд не обнаружился.

Примостившийся на подоконнике Белецкий скептически сдвинул брови.

– Почему же, Дмитрий Николаевич, ваш бокал не убрали? – спросил он.

– Забыли или не было возможности сделать это без свидетелей, – высказал предположения Руднев.

– Натянуто, – возразил Белецкий. – Про осколки вспомнили, про остальные бокалы – тоже. А про ваш забыли? Да и на счёт свидетелей… Уверен, что там такая суета была, что можно было не то что бокал, мебель вынести, никто бы не заметил.

– Пожалуй, – согласился Руднев.

– И потом, – продолжал Белецкий. – По вашей версии должны были действовать опытные убийцы, которые имели в своём арсенале какой-то средневековый яд, недоступный для обнаружения. И при этом они подсыпают в шампанское кокаин, отравление которым даже студент определит, да ещё и, похоже, не знают достаточной дозы. В довершение всего убийца оставляет на бокале отпечатки пальцев и теряет флакон с ядом. Фантастическая небрежность!

– Я согласен со всеми твоими замечаниями, – сказал Руднев. – Можешь предложить свою версию?

– Мне всё-таки кажется, что убийство Павла Сергеевича и яд в вашем бокале – две разные истории, – ответил Белецкий. – И, если уж выбирать из предложенных вами вариантов, я склоняюсь к тому, что кто-то, не имеющий опыта отравления и ничего не знающий про убийство Вяземского, подсыпал вам яд, когда начался переполох в гостиной. Допускаю даже, что этот человек действовал спонтанно. Такая версия объясняет все несуразности!

– Все, кроме одной, – покачал головой Руднев. – Как сказал Анатолий Витальевич, получается слишком много убийц для одной светской гостиной. Нет, Белецкий, тут всё должно к одному сводиться. Уверен, что, когда мы распутаем убийство Вяземского, с отравленным шампанским тоже всё разъяснится.

– Ладно, – сдал позиции Белецкий. – Давайте искать убийц Павла Сергеевича. Кто у вас на примете?

– Пока пятеро.

Руднев протянул Белецкому список, тот прочитал и ахнул.

– Дмитрий Николаевич, а вы не хотели бы начать с менее значимых персон? А то я за карьеру Анатолия Витальевича опасаюсь. Как бы его в отставку без прошения не отправили за такой масштаб подозрительности.

– Эти больше всех подходят, – упрямо заявил Руднев и принялся объяснять. – Первый –действительный статский советник Граббе Михаил Николаевич, чиновник особых поручений Собственной Его Императорского Величества канцелярии…

– А также брат Александра Николаевич Граббе, генерал-майора Свиты, командующего Собственным конвоем Его Величества, – счёл нужным вставить Белецкий.

– Верно! Младший брат. И не просто младший, а младший из пяти братьев!

– Вы намекаете на прозвище «Мизинец»?

– Я это допускаю.

– Дмитрий Николаевич, но я не хочу допускать, что нашего государя охраняет брат предателя! Желаете меня переубедить, добавьте аргументов в пользу ваших подозрений!

– Изволь! – Руднев подсунул Белецкому газету. – Это последняя статья про заговор Вер-Вольфа. Здесь сказано, что со стороны Канцелярии высочайшее распоряжение выявить и обезвредить Капитул курировал действительный статский советник Граббе, который до войны успешно возглавлял в Канцелярии комиссию по русско-турецкому вопросу. Кроме того, я видел, что Граббе с Вяземским пожимали друг другу руки и разговаривали, как очевидно знакомые люди.

– Вы меня не убедили, – упорствовал Белецкий. – Попробуйте с другой кандидатурой.

– Следующий – полковник Уваров Фёдор Борисович, глава Кавказского окружного интендантского управления. У них с Вяземским был конфликт. При нашей прошлой встрече Павел Сергеевич рассказывал мне про мятеж, который произошёл где-то на Кавказе. Как я понял, там предполагалось вмешательство англичан и турок, поэтому происшествие попало в зону компетенции разведки. Тогда я и услышал имя Уварова, который на тот момент руководил снабжением в должности корпусного интенданта, и, по версии Павла, продавал оружие, лошадей и провиант мятежникам. Доказать ничего не удалось, даже разбирательства толком не было из-за каких-то там покровителей Уварова. Фёдора Борисовича просто на пару лет куда-то перевели. Но сейчас он снова на поставках, причём именно Кавказского фронта. И именно на Кавказ поставлялись рысаки с конезавода одного из членов Капитула. Кроме того, как офицер кавказского корпуса Уваров, носит бурку, единственный из всех офицеров, присутствовавших вчера у Каменских.

– Это-то тут при чём? – не понял Белецкий.

– Шарлотта сказала мне, что Павел кого-то в зале назвал: «Волк в овечьей шкуре».

От Белецкого не ускользнуло, что Дмитрий Николаевич упомянул мадам Атталь по имени, но акцентировать на этом он не стал.

– Этот ваш кандидат мне куда менее симпатичен, но и здесь всё выглядит несколько надуманным.

– Третий подозреваемый, – продолжил Руднев, не обращая внимания на критику со стороны друга. – Остроградский Всеволод Александрович, старший советник Министерства иностранных дел при Азиатском департаменте…

– Остроградский-то вам чем не угодил? – изумился Белецкий. – Он один из ярых патриотов, отстаивающих идею неразрешимости и извечности русско-германского конфликта.

– Всё не так однозначно, – возразил Дмитрий Николаевич. – Это сейчас Остроградский ратоборствует против немцев, а ещё несколько лет назад он входил в число оголтелых друзей Германии, ратующих за сближение наших империй. Его первой женой была немка, причём какая-то там дальняя родственница Августы Виктории23. Когда же в Европе отчётливо запахло порохом, Остроградский быстро переобулся из немецких башмаков в русские лапти, и даже наскоро развёлся и женился второй раз, теперь уже на представительнице рода Долгоруких. Всеволод Александрович так громко и активно каялся в своих прежних заблуждениях, что его на всякий случай перевели в Азиатский департамент24 – обрати внимание, именно в Азиатский! – но он по-прежнему считается лучшим в России знатоком германского вопроса, входит во всякие там советы и имеет обширнейшие связи с немцами в России и за её пределами. Мне всё это Каменский рассказал. Он очень недолюбливает Остроградского, считая его исключительно двуличным человеком.

– Оборотень?

– Да! Есть ещё одно, что ставит его в ряд подозреваемых. Пока мы с Павлом разговаривали, Всеволод Александрович постоянно находился в поле моего зрения, я ещё подумал, что у него какое-то дело к Вяземскому, и он выжидает момента, когда можно будет с ним переговорить без свидетелей.

– Царедворец, офицер, дипломат. Неплохо! Кто там у вас дальше, Дмитрий Николаевич?

– Дальше, Белецкий, профессор. Шлау Роман Арнольдович.

Белецкий сделал протестующий жест.

– Я положительно возражаю против такого вашего подозрения! – решительно заявил он. – Роман Арнольдович – светило российской науки! Он величайший историк! Непревзойдённый эксперт в вопросах средневековой Европы. Его авторитет признан не только в России, но и далеко за её пределами. При этом Шлау патриот до мозга костей и всегда был им. И это не истерический новомодный патриотизм, а благородные убеждения человека, знающего историю и глубоко уважающего культуру и традиции других народов. Я имел удовольствие бывать на его открытых лекциях. Это великий учёный муж, сфера интересов которого несравненно выше националистических заговоров!..

– И тем не менее, Белецкий! – Дмитрий Николаевич перебил пламенную речь друга. – Шлау хорошо знаком с Вер-Вольфом, они оба состоят в Императорской академии наук и являются соавторами нескольких научных работ, посвящённых тайным обществам. Монографии Романа Арнольдовича я также видел в коллекции магистра эзотерических искусств Вершинина…

– Там и работы вашего отца имеются! – не собирался сдаваться Белецкий.

– Имеются, – подтвердил Руднев. – Но Шлау писал не об алтайских шаманах, как мой отец, а об европейских колдунах. Но главное даже не это. Роман Арнольдович находился в зале, где спиритический сеанс должен был проходить, и стоял аккурат за моим креслом до того, как духа вызывать начали. А после, когда я прибежал в гостиную, он был уже там, подле умирающего, пытался помогать и громче всех звал доктора. Самое же странное то, что, когда всё было кончено, он сразу вышел из толпы, и дальше я видел, как он отдавал какую-то записку лакею.

– И куда её понёс лакей?

– Никуда не понёс. В карман положил.

– От чего же вы про эту записку сразу Терентьеву не сказали?

– Из головы вылетело! Я это мельком видел, спустя пару минут после того, как Пашка на моих руках в корчах богу душу отдал… Вспомнил только нынче, когда стал всю картину вечера по мелким деталям в памяти собирать.

Белецкий помолчал и наконец спросил:

– А кто пятый? Титул знатный, но я этого имени не знаю.

– А этот человек так – «ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса», как Тимофей Кондратьевич говорит, – ответил Руднев.

– Почему же он в вашем списке?

– А вот сам посуди, Белецкий… Барон Птолемей Вольфович фон Клебек. Протеже графини Каменской и её родственник, чуть ли не племянник, приехавший из Варшавы делать себе карьеру. Анна Романовна мне про него в жилетку плакалась. Великосветский бездельник, которого патронессе никак ни к какому делу пристроить не удается. Сперва он учился на философском в Санкт-Петербургском университете, и был отчислен за порочное поведение. Молодой человек оказался заядлым картёжником и завсегдатаем публичных домов. Потом он вроде как остепенился, поскольку папаша значительно сократил ему пенсион, и даже пошёл на государственную службу. Сперва в младших чинах служил в министерстве путей сообщения, потом перешёл в министерство земледелия, а далее исполнял какую-то партикулярную должность в военном министерстве. Недолго побив баклуши в ранге чиновника, юный барон решил заняться финансами, и его пристроили при управляющем совете банка, в котором имелся интерес у фон Клебека-старшего. Тут наш Птолемей Вольфович тоже не задержался и переметнулся в коммерцию, выпросив у родителя капитал для текстильного производства. Как и следовало ожидать, и на этом поприще барон себя не нашёл. Окончательно разочаровавшись в предпринимательстве, он снова попросился служить, на этот раз устремившись в придворные. Сейчас он числиться в свите великого князя Михаила Александровича… Никаких закономерностей не замечаешь?

Белецкий хмыкнул.

– Выходит, ваш барон отметился во всех тех сферах, откуда собралась высшая прослойка Капитула.

– Верно! И согласись, Белецкий, совпадение просто поразительное!.. Но, сверх того, у меня есть ещё одно соображение, на которое меня навел вопрос Анатолия Витальевича. Терентьев спросил, уверен ли я, что Вяземский перед смертью произнёс слово: «Вервольф», и я ответил, что могу быть уверенным лишь в том, что услышал. Так вот… Птолемей Вольфович, приехав в Россию, стал представляться на русско-былинный лад Веремеем Вольговичем. Теперь представь, Белецкий, как умирающий, задыхающийся человек пытается произнести это имя: «Веремей Вольгович фон Клебек». Возможно Пашка только и смог, что произнести начальные звуки: «вер», «воль», а от «фона Клебека» осталось только «ф». Вот мне и послышался: «вер..воль..ф».

Белецкий долго молчал, снова и снова перечитывая список из пяти имён, а Руднев терпеливо ждал вердикта друга.

– Дмитрий Николаевич, – наконец заговорил Белецкий. – Ваши версии крайне оригинальны, но, если честно, мне кажется, вы перемудрили. Если упростить всю ситуацию? Павел Сергеевич нёс секретную службу, это в текущем военном моменте означает, что фактически он воевал на невидимом фронте с врагами России. Я понимаю, что на поверку врагами могут оказаться и подданные его императорского величества, но не проще ли предположить, что ими являются иностранцы? Таковые на приеме тоже присутствовали. Разве не логичнее начать с них?

Дмитрий Николаевич заметно напрягся.

– На мадам Атталь намекаешь? – спросил он, глядя в сторону.

– Ну, не именно на неё… – поспешил сгладить ситуацию Белецкий. – Хотя, es ist wirklich (нем. это действительно так), её активная вовлеченность вызывает вопросы… Doch… Ich rede gerade nicht von ihr… (нем. Но… Я даже не о ней сейчас говорю…)

Дмитрий Николаевич оборвал Белецкого нетерпеливым жестом.

– Белецкий, шпионы не стали бы убивать русского офицера на светском приеме. Они действуют аккуратно и неприметно. Что касается мадам Атталь, то, как она сама нам с тобой рассказала, с Павлом её связывали отношения известного характера. Он бывал у неё с визитами. Уж если бы ей было нужно его убить, она бы без труда устроила всё так, что смерть её le prince mignon Russe (фр. милого русского князя) не вызвала бы никаких подозрений.

– Хорошо, – пошёл на прямоту Белецкий. – Допустим, вы, Дмитрий Николаевич, правы. Но тогда объясните мне, почему мадам Атталь пришла к нам после трагедии, что значили её вчерашние откровения и зачем она пригласила вас сегодня?..

– Объясню, когда повидаюсь с ней, – буркнул Руднев. – А пока я намерен обсудить свои соображения с Анатолием Витальевичем и решить, как вести дознание с такими подозреваемыми.

23

Августа Виктория Фредерика Луиза Феодора Дженни – супруга императора Германии Вильгельма II.

24

Азиатский департамент – один из департаментов Министерства иностранных дел Российской империи, который в числе прочего занимался вопросами Кавказского региона.

Пантеон оборотней. Приключения Руднева

Подняться наверх