Читать книгу Сломанная любовь - Евсения Медведева - Страница 7

Остановилась у детской качели, вцепившись в металлическую перекладину. Старая облупившаяся краска врезалась в кожу ладоней, но мне было не больно. По сравнению с тем, что происходило внутри, боль физическая казалась ерундой.

Подняла голову, пытаясь найти окна своей комнаты. Я не была дома восемь лет. А если бы бабушка не свалилась с температурой, и сегодня бы не пошла. Страшно было. До жути страшно!

Выдохнула и опустилась на треснувшее деревянное сидение качели, судорожно оборачиваясь. Искала перемены, но двор будто замер, а временную пропасть в восемь лет выдавала лишь ветхость, что бросалась в глаза. Все словно вымерло, лишилось детского крика, скрипа качелей и глухих ударов мяча о баскетбольный щит.

Я была совсем маленькой, когда отца перевели в местное НИИ. Помню, как впервые оказалась в подъезде кооперативного дома: красивая лестница с резным деревянным поручнем, широкие ступеньки и густой запах парфюма. Здесь не было запаха хлорки и тушеной капусты, что просто душил в нашей коммуналке, все было иначе. Мама радовалась, ходила в туфлях по лакированному паркету, наслаждаясь эхом от удара каблучков. Папа поправлял очки, осматривая свой будущий кабинет, а я стояла на пороге, сжимала в руках медведя, боясь испачкать зеркальную поверхность чистого пола. Все было другим! Ни окрашенных зеленой краской стен, ни разбухших дверей с многослойным слоем краски, что осыпалась от каждого громкого звука, и даже паутины бельевых веревок под самым потолком тоже не было.

Сердцебиение замедлилось, паника будто отступала, позволяя мыслить трезво. Я даже улыбнулась, заметив заросшую кустарником тропинку к детскому садику, что стоял по соседству со школой, куда я пошла в первый класс.

Все моя жизнь была завязана на этом дворе. Три дороги: сад, школа и дом. Помню, как радовалась, когда мне удалось уговорить маму отпустить меня на кружок танцев, что открылся в нашем доме культуры. Она бы никогда не отпустила, если бы не моя подруга Настя, а вернее, её мать, что сжалилась надо мной. Мама очень уважала тётю Зину Токареву, это я сейчас понимаю, что не уважать её попросту было нельзя, потому что муж её был начальником моего отца. Мама тогда сдалась, а у меня появилась еще одна дорожка. Новая, неизвестная, но такая привлекательная.

Ждала вечера, чтобы пробежаться вдоль берёзовой рощицы в сторону ДК, где можно было громко смеяться и веселиться, не боясь строгого взгляда. Там я и познакомилась со своей лучшей подругой. Катерина танцевала так, что у нас дух захватывало. Она заигрывала с музыкой, погружая всех присутствующих в густой туман зависти. Всех, но не меня. Я просто млела от худенькой блондинки, что сотрясала зал своим звонким смехом. А потом и вовсе оказалось, что наши бабушки дружат уже очень много лет и даже живут через забор. Нам суждено было сдружиться, и даже разница в возрасте не стала помехой.

Я вздрогнула, будто стряхнула пелену детских воспоминаний и, сделав над собой усилие, оттолкнулась и пошла к подъезду.

– Олюшка, детка, – раздалось справа, когда я вбежала по ступенькам.

– Галина Павловна, – на выдохе прошептала я, столкнувшись взглядом с бывшим завучем. – Здравствуйте.

– Какая красотка, – театрально заохала женщина, поправляя свои всё такие же ядрено-рыжие кудри, сколотые на затылке шпильками. – А в школе-то гадким утенком была. Как сейчас помню: маленькая, волосики жиденькие, глаза испуганные, а худющая какая – смотреть страшно было.

– А вы тоже не изменились, – язык прикусила, лишь бы не сорваться и не наговорить вредной женщине гадостей. Знала, что матери расскажет, они еще в школе сдружились. Вместе позорили меня перед всем классом, вместе в театр ходили, вместе кости родителям перемывали на нашей кухне, этакий идеальный купаж яда.

– Стараюсь, – наигранно рассмеялась она. – Мать сказала, ты все по загранкам катаешься, поэтому и не появляешься. Все же нашла время, чтобы стариков навестить?

– Точно, в гости, – процедила и скрылась в подъезде, даже забыв попрощаться.

Ушла, так сказать, в заграничном стиле, чтобы не рассмеяться в лицо этой «милой» женщине. Значит, матушка тут щедро кормит сказками всех интересующихся, неплохо. А в словах «ГалиныБланки», как ее за глаза называли в школе, было здравое зерно. Не домой я иду, а в гости. Поэтому и относиться к этому нужно точно так же. Остановилась между этажами, чтобы отдышаться и не выдать своего смятения. Но, как только подошла к знакомой двери, обитой коричневым дерматином, сердце снова пустилось в пляс.

Сжимала в руках ключи, что по привычке хранила столько лет, но воспользоваться ими так и не решилась, поэтому робко ткнула в клавишу дверного звонка.

– Михаи-и-ил! Не смей подходить к дверям, – раздалось протяжное предупреждение, слышное на всю лестничную площадку. Голос матери невозможно было заглушить, перекричать, не услышать или просто перепутать. Он такой один: властный, громкий и устрашающий. Вот всяком случае мне так казалось в детстве. – Ольга, здравствуй…

– Здравствуй, мамочка…

Заученная мантрой фраза вылетела, как только распахнулась дверь, и в ярком солнечном свете окна из кухни показалась статная фигура матери. Она, как всегда, была при полном параде. Коричневые джинсы с высокой талией, чёрная шелковая рубашка и домашние сабо на каблучке. Мама схватила меня за руку и спешно втянула в квартиру, будто боялась посторонних взглядов.

– Кофе будешь? Или сразу к отцу пойдёшь? – мама с нескрываемым любопытством осматривала меня с ног до головы, тщательно обходя лицо, чтобы ненароком взглядами не столкнуться.

– Мишка готов? – скинула кроссовки, нарочно выходя за края придверного коврика, сбросила джинсовку на банкетку и пошлепала босыми ногами в сторону кабинета отца.

– Мишка… – прошептала мне в спину мама, а я улыбалась. Знала, что она сейчас поправляет мои кеды, убирает в шкаф куртку, потому что в её идеальном мире нет места беспорядку и хаосу. – Михаил, мама пришла!

– Мама! – услышала сына еще до того, как распахнулась дверь кабинета. Мой малыш выскочил мне навстречу, отчаянно вытягивая руки для объятий.

– Мальчик мой, – обняла, прижала и успокоилась.

– Привет, дочь, – тихо рассмеялся папа, спуская очки в золотой оправе на самый кончик носа. Он убрал раскиданные на ковре детские книжки в стопку и поднялся. Папа сжал губы, улыбнулся и раскинул руки, повторяя мой жест. Я шагнула в его объятия вместе с сыном, окунаясь в знакомое до боли тепло и аромат классического парфюма с примесью табака и кофе.

– Папочка, – выдохнула ему в шею, укладывая голову на плечо. – Я пришла.

– Ты молодец, Ляля, – прошептал он, чтобы мать, что однозначно караулила под дверью, не услышала.

Она приходила в ярость от всех производных, что коверкали русский язык. Терпеть не могла все уменьшительно-ласкательное, с чем и боролась, сколько я себя помню: не Стас, а Станислав, не Ляля, а Ольга. Поэтому её и скривило от моего «Мишка». Но было и исключение, она просто млела, когда я называла её мамочка.

– Наталья, кофе нам организуй! – шаркнул отец, и звонкие стуки каблучков стали удаляться от дверей кабинета. – Девочка моя… Дай посмотреть на тебя? Да поставь ты этого кабана, тяжелый уже.

– Э! Дед! – взвизгнул Мишка и перепрыгнул на шею отца, отчаянно шаря своими пальчиками, чтобы рассмешить его. – Так нечестно!

– Михаил, – ляпнула и улыбнулась, поймав удивленный взгляд отца и сына. – Миш, отстань от деда. Давай, собирай свои игрушки, я сейчас поговорю и домой побежим, пока дождь не начался.

– А мне не страшно, мам. Бабушка Наталья подарила мне резиновые сапоги, – рассмеялся мальчишка, но с рук отца все же слез и понуро отправился убирать беспорядок.

– Бабушка Наталья, – папа сел на зелёную тахту в обрамлении из резного красного дерева и похлопал рядом. – Звучит, как матушка Матрона.

– Сама виновата, – забралась на диван с ногами, прижалась к отцу, украдкой пересчитывая новые морщины, что появились с момента нашей последней встречи.

Она так отчаянно боролась со словом «бабушка», так сильно прививала внуку привычку не сокращать имена и уж тем более не использовать «собачьи клички», что теперь пожинает собственные плоды. Мишка наотрез отказался убирать слово бабушка, но великодушно добавил полное имя Наталья. Так моя мама и превратилась в Бабушку Наталью, на потеху всем, кроме неё самой.

– Рассказывай, дочь, – отец поправил очки, отпрянул, чтобы в ответном жесте рассмотреть меня получше. – Синяков под глазами нет, следов усталости – тоже. Как тебе сплав? Отдых на природе пошёл на пользу?

– Я и не думала, что мне это может понравиться, – совершенно искренне вздохнула я, вспоминая ту беспечность, природу и аромат дыма, что кружил голову и уносил все тревоги. – Это было прекрасно. В следующий раз Мишку возьму с собой. Ты уж прости, пап, за незапланированный визит внука.

– Дочь, – он сжал кончик моего носа, как делал это всегда, когда я говорила глупости. – Этот молодой человек помог мне, да, Михал Миронович?

– Помог? Мы сейчас о моём ли сыне говорим?

– Знаешь, в старости детский смех, лепет и пустая болтовня становятся спасением. И, если честно, то это я маму подговорил отдать Мишку, не сердись на бабушку.

– Эх, заговорщиков раньше на кол сажали, папочка!

– Мир поменялся, доченька, теперь им грозят только муки совести, и то – это не точно, – рассмеялся папа, прижимая к себе крепко-крепко.

Обожала этот кабинет. Я здесь всегда находила покой и тишину, потому как мама сюда и носа не совала. Отец даже прибираться её не пускал после случая с испорченной диссертацией. А меня пускал. И пока он задумчиво колотил пальцами по печатной машинке, я валялась на этом самом диване и читала книжки. Отцу было все равно, что именно я читаю, он не делил литературу на хорошую и плохую, в отличие от моей мамы…

***

– Наталья Михайловна, голубушка! – моя, еще пять минут назад любимая, учительница русского языка и литературы в умилительном жесте сложила ладони на груди, не прекращая заглядывать в мамины глаза. – Ну не получилось в этой четверти пятерки по литературе. Не старается Олюшка, в облаках витает…

– Когда же ей душу обогащать чтением классики, если до ночи детективами упивается?

Отчетливо слышала смешки за спиной. Одноклассники частенько становились невольными свидетелями моей публичной порки, что так любила устраивать мама. Она в этом видела что-то высокодуховное, укрепляющее дух и, естественно, поучающее. А мне не то что притрагиваться к перечню литературы, утвержденному ею лично, не хотелось, мне сдохнуть хотелось. Прямо здесь, под посторонними насмехающимися взглядами. А что мне оставалось ещё делать? Я улыбалась, сдерживала слёзы, выкручивая себе до боли пальцы под партой и ждала, когда она уже уйдёт.

– Хорошая у тебя мама, Ольга. Заботливая, о твоей успеваемости справляется, – Лариса Анатольевна улыбалась, завистливо смотря вслед статной высокой женщине в норковом манто, что выходила из кабинета, прихватив с собой моё чувство собственного достоинства. Знала, что на этом она не остановится, а обязательно обойдет всех учителей, после чего пойдёт чаёвничать с завучем.

***

– Какие планы? – отец встал, подошел к своему секретеру, повернул ключик в маленьком ящике и стал копаться.

– Покрашу веранду, Мишку в школу соберу, а там видно будет.

– Бабушка сказала, ты на море собираешься? – отец достал конверт и дернул носом, поправляя очки.

– Пап…

– Не начинай, Ляля, – он вложил в мою руку тугой конверт и сжал пальцы. – Отец я или?..

– Отец, конечно, но это не значит, что…

– Разговор на эту тему портит нервную систему, – шутливо пропел папа и снова обнял меня, зарываясь носом в волосы. – Езжайте на море спокойно, милая. Тебе нужно отдохнуть, да и Мишка повеселится перед школой. Хорошее дело, милая. Хорошее.

– Спасибо, пап.

– Бабушка Наталья, я вас слышу, – внезапно вскочил с пола сын и бросился к дверям.

Он, сам того не желая, сдал свою любопытную родственницу, явив в распахнутой двери вытянутое от удивления лицо. Мама сжимала в руках сабо, очевидно подкравшись тихо, чтобы не привлекать внимания.

– Пошли, Мишка, – я ещё раз поцеловала отца, взяла сына за руку и прошмыгнула мимо мамы. – Пока, мамочка.

– Куда же вы? А кофе?

– Нам пора.

– До встречи, Михаил, – мама потрепала по голове сына. Мне даже на миг показалось, что она дёрнулась, чтобы обнять его… Показалось.

Я зажмурилась, пробегая по коридору мимо дверей в свою комнату. Дверь стояла новая, глухая. Любопытство взорвалось коликами, рассыпавшимися по ладошкам. Но я задержала дыхание и выскочила в прихожую.

Чувство тревоги ушло, как только мы вышли из квартиры, таящей тревожные воспоминания прошлого. Сжала маленькую ладошку сына, и стало хорошо. Спокойно.