Читать книгу D/sсонанс. Вознесение черной орхидеи - ЕxtazyFlame - Страница 2

Несколько глупых ошибок – и я за них расплачусь.

Цепочка неверных шагов: короткий-короткий-длинный.

Ищи, пока время есть, пока я здесь пью и лечусь,

психически крепкого ангела, с горящим мечом, за спину.

*******

пока ты там спишь и лечишься, я гляну через плечо.

Внутри давно догорело – шипит, истекает дымом.

Ему хуже всех, он помнит, как мы заглотили крючок,

а мне проще всех – я помню, что да, мы бывали счастливыми.

Несколько тонких намеков – как хочешь, а я отмолчусь.

Пока еще смысл есть, пока еще нет вакцины.

Найди, пока время есть, пока я здесь пью и лечусь,

психически крепкого ангела, с горящим мечом за спину.

©В Засаде

Юля

Ад, или лучше бы ты не просыпалась никогда. Преисподняя, или лучше бы ты осталась там тогда и сгорела бы вместе с ним /вместо него. Кошмар, или сама жизнь решила наказать тебя за то, что пыталась врать самой себе все это время.

Все остальное не существенно. Ничего не было существенным… Больше ничего.

Тебе было больно? Дура, что ты знала о настоящей боли?! Именно настоящей, той, что вспарывает кожу, дробит кости, сгущает кровь термической обработкой, и никаким ласковым поглаживанием ее уже не снять, потому как просто некому? От такой боли не бежит по телу извращенно-сладкий ток эйфорического адреналина, синтезированный наркотик внутреннего противоречия; вопль "нет, прошу, остановись!" не щекочет голосовые связки шелковыми кистями недопустимо ошеломительного в своем экстазе вожделения, зрачки расширяются не от того, что ты хочешь усилить абсолют такой родной уже Тьмы. От такой агонии душу прошивает сталью тысячи раскаленных кинжалов, и в крови рождается боль, которая больше не приправлена ничем. Оглушающий вопль рвет связки, бьется о непроницаемый купол и растворяется в сером мраке неуслышанным – в распахнутые глаза, в немой надежде увидеть родной, ваш на двоих сладкий ад, впиваются миллионы стекловолоконных иголок беспощадным напоминанием о том, что нечего и некого искать во тьме. Ты одна. С догорающим пеплом вместо сердца, которое, словно в насмешку, продолжает биться. Ему нельзя отключаться, оно занято. Оно разгоняет боль по венам.

Разве помогут седативные пилюли, транквилизаторы, тонны снотворного в эти самые вены? Они призваны размыть твою действительность, приглушить окрас черного отчаяния, отключить отсеки памяти, размыть эту картину, но и им не под силу справиться с этой задачей. Они не смогли держать долгую оборону. Все, что у них получилось – не дать тебе поехать крышей под куполом медицинского автомобиля, наблюдая серый рассвет нового дня и не понять всей сути произнесенных слов. Безапелляционная, но временная, увы, подмена сознания.

Его нет. Как и нет ошибки. Нет – запрещенное слово. Тебя почти отучили его произносить, помнишь? Есть только "да", с прочувствованным придыханием, тем самым, что зажигает фейерверки внутри, пока ты неосознанно противишься этим словам. Такие не погибают. Они и смерть, при необходимости, могут поставить на колени рядом с тобой как равную и недостойную одновременно, потому что право оставаться королевой, даже на коленях, всегда оставалось за тобой…

Доктор говорит, что не может колоть мне сильные транквилизаторы, по крайней мере сейчас, они вступают в антогонизм с антибиотиками и другими препаратами, которые мне колют, чтобы не допустить пневмонии, дождь все-таки добил ослабленный организм. Я тупо улыбаюсь, концентрируюсь на этих заумных медицинских терминах, потому что они отвлекают от убивающих воспоминаний, мне даже порой кажется, что тетя – небожитель в белом халате. А может, я просто никогда не лежала в люкс-палате крутого медучреждения ( убивает контраст с районной поликлиникой). Я заболела по всем статьям…

Она говорит о том, что организм не борется, потому что нет стимула. Я не знаю, что ей там экзотического наплели, но она повторяет, что мне очень повезло, что я ушла с вечеринки, где потом взорвался трансформатор или что-то вроде того. У нас была вечеринка? Ты правда повелась на эту чушь? Тем, кто остался, не повезло, а я вот родилась в рубашке…

В белой… Кадры той ночи осколками в распахнутое сознание. Ее у меня забрали. Как я не хотела ее отдавать! Как куталась, стягивая на груди, промокший хлопок мужской D&G, не замечая пробирающего до костей утреннего холода, как цеплялась за эту бездушную иллюзию в попытке дотянуться через нее ментальными тросами до того, кто к тому времени вот уже как пару часов покинул мир живых. Да б..дь, как такое может быть? Это невозможно.

Я же не переставала ощущать нашу неправильную, пугающую гребаную связь даже тогда! Поэтому с раздражением отмахнулась от этого «не-помню-где-видела», на тот момент он не вызывал во мне ничего, кроме раздражения. Но эту рубашку отняли. И начался ад длиной в бесконечность…

До меня дошло не сразу тогда. Кажется, между оглашением факта и его осознанием прошло семь часов глубокого сна. А потом настиг этот кошмар понимания, навсегда разделивший мою жизнь на «до» и «после»…

Вроде как это произошло в больничной палате. И это то, чего я не желала и никогда не пожелаю ни одному врагу. Имя этому кошмару – осознание. Милостивый шок щадил меня немногим больше суток, перед тем как атаковать психику, решившую, что опасность миновала. Кто и на каком основании дал ей право принимать такие решения? Так или иначе, я просто открыла глаза. Проклятый дождь не закончился, насиловал темные стекла палаты, роспись потоков воды неотвратимо замкнула сознание ужасающим дежавю, воспроизвела кинохронику событий с неумолимой детальной точностью. Я пыталась уцепиться за иллюзорные осколки, видит бог, пыталась! И потом тоже!

«Я не слышала выстрела!» – «А ты знаешь, что есть пистолеты с глушителями? А ты уверена, что с такого расстояния могла его расслышать?»

«Я не видела его тела!» – «А ты уверена, что тебе бы стали его показывать?!

«Взрыв мог быть и в другом крыле дома!» – А кто тебе сказал, что егоне могло завалить обломками?

«Я чувствую нашу связь! До сих пор! Как тогда, с глазу на глаз, плечом к плечу!» – «Знаешь, говорят разное. Что они часто приходят с того света. Или то, что после смерти душа несколько суток мечется в земной энергосфере, не в состоянии поверить, что лишилась телесной оболочки…»

«Вадим обещал, что никто не погибнет!» – «А Интерпол его ищет почему? Тоже пообещал, а потом передумал жениться? Тебе ясно дали понять, кто он такой и какую угрозу представляет для общества!»

Рушились шаткие опоры, резали сжимающие их ладони, таранили беззащитное сознание неумолимой раскадровкой реальности… Сначала я рыдала. Слезы очищают. Этому он тоже меня научил. Поначалу – закусив губами край подушки, как тогда, после ломки бездушными зеркалами, гася надрывный вопль в силиконовый наполнитель, разрывая зубами наволочку, до тех пор, пока не прибегала чуткая и неизменно вежливая медицинская сестра, чтобы поставить укол с транквилизатором. У нее была манера что-то ласково приговаривать, рассказывать мне, что за окном по-прежнему лето, и будет очень скоро светить жаркое южное солнце, стоит только прекратиться затяжному дождю. Зачем-то рассказывала, что у них в учреждении имеется бассейн с имитацией морских волн, спа-салон и солярий, что обязательно отведет туда, когда мне станет хоть немного легче. Один раз я, глотая горькие слезы, попыталась с ней заговорить. Узнать, что известно о той роковой ночи, услышать, что, возможно, меня сюда привезли не одну… Тогда я видела в ее глазах растерянность, непонимание и сочувствие одновременно – черт его знает, что именно было ей известно о ситуации в целом. Легче не становилось, к тому же обострившееся ОРЗ поставило крест на сильных успокоительных.

Психиатр носил гордое звание "психоаналитик". В его просторном кабинете было светло и уютно, но и там мои кошмары не желали уходить в небытие. Хотя он старался. Я бы даже сказала, нашел ко мне подход, но, поправочка – ко мне прежней. Той, которая залилась бы румянцем тщеславия от изысканных, неизбитых комплиментов, начала бы перед каждым сеансом подкрашивать ресницы и отвечать на ненавязчивый флирт в разумных пределах. Он все понимал, и на третьей встрече даже сумел разговорить – поразительно, как я не сорвалась в истерику, рассказывая о начальном этапе становления своих отношений с тем, кого больше не было в живых.

– Вы можете стереть мне память? – спросила я однажды, почти поверив его мелодичному голосу и практически позволив убедить себя в том, что в произошедшем не было моей вины ни на йоту. – Я же знаю, есть методики гипноза. Помогите!

– Я помогу вам только тем, что в моих силах. С вашими тревогами и страхами вы справитесь сами, я только укажу верный путь, – уверенно заявил этот доктор Фрейд, и больше к этому вопросу мы не возвращались.

Психотерапия – большой замкнутый круг. Если я покидала его кабинет спокойная и почти уверенная в том, что смогу преодолеть своих демонов, то к ночи снова начинался ад. Всегда по протоптанному маршруту всех его кругов. Если бы я отбросила свою гордость сразу! Если бы у меня хватило мозгов его не злить! Если бы я раньше разобралась со своими чувствами! Эти гребаные ЕСЛИ выкачивали последние силы. Я рыдала в голос, не замечая суетливых рывков медицинского персонала, просила бога и всех святых чертей повторить все снова – стирающие кожу оковы, тяжелые цепи, пронизывающее избиение словами и бездушные зеркальные отражения, лишь бы избавиться от мук совести и вины за свою фатальную недальновидность. Что я тогда знала о боли? Да ничего. Я думала, это истекает кровавыми слезами сущность? Да толку врать себе, в этом было куда больше удовольствия, чем боли! И прежде всего – благодаря тому, что было кому меня ловить!

Это больно? Да нет. Не придумали такого слова, чтобы описать эту медленно убивающую экзекуцию, выжигающую истинным напалмом все живое. Я раньше сравнивала свои рефлексии с десятибалльными землетрясениями или взрывами тысячи Хиросим? Да мне прилив набежавшей волны, ударившей в лицо, казался началом ада на земле! Если бы можно было вернуться, отмотать время назад, познав сегодняшнюю боль, я бы смаковала эти пародии на страдание с неспешностью избалованного гурмана, не отрицая примесь эйфории. Сейчас же я была одна. Один на один со страданием, которое грозило стереть меня своими безжалостными винтами. Не подобрали определения для этой пытки, вскрывающей барьеры эмоционального эпидермиса, наматывающей обнаженные нервы, которые впоследствии тянули, словно нитки. Закручивали в безжалостную временно-пространственную спираль с замкнувшими кадрами из прошлого, которое я больше не хотела ни слышать, ни видеть, ни вспоминать. Только это самое канувшее в Лету не было со мной солидарно. Подсознание – не изученная толком сфера, со слов того же психоаналитика, и некоторые моменты были заблокированы памятью только для того, чтобы сейчас прожигать мою истерзанную сущность неумолимым лазером.

Сперва мне казалось, что это сны. Отражение действительности или же побег в спасительную долину забвения.

Темнота застывшей на пике полуночи, ласковая паутина тончайшего ментального отражения, которая снимала сон, словно рукой, – и я, осторожная и все еще испуганная, лишь слегка приоткрывала глаза, чтобы увидеть то, что было не предназначено для просмотра. Его взгляд проникал теплыми кофейными бликами внутрь спящей уязвимости, и значение этого взгляда можно было расценить как раскаяние и сожаление. Это было настолько вразрез с предшествующими событиями, что я непроизвольно вздрагивала и засыпала снова, получив неоспоримый телепатический приказ забыть и не вспоминать…

Острые лучи обманчиво-ласковых звезд прожигают ледяным огнем, стоит к ним приблизиться, но это не в состоянии меня остановить – у меня крепкие крылья с тугоплавким каркасом ошеломительной поддержки. Эти лучи проникают до основания слов, а может, чужих мыслей – в сабспейсе не действуют земные законы.

"Я рядом, и со мной ты никогда не разобьешься!"…

Ледяная ладонь беспощадных тисков психологической асфиксии, взбесившийся калейдоскоп черно-песочной плиточной мозаики, разорвавшие этот шахматный узор цветовые вспышки, ошеломляющий удар черного отчаяния, но больше не моего, за гранью перевернувшегося сознания…

«Не смей! Да как ты не поняла за все это время, что я не буду жить без тебя?!»…

Пока он был жив, чертоги этих воспоминаний, изначально не предназначенных для меня, были закрыты на кодовый замок, который открывался только оттиском пальца собственника-единоличника. Я содрала кожу живьем этим роковым отрицанием самой себя и своих стремлений, приложила оттиск эпидермиса к равнодушному сканеру и таким образом выпустила на свет ее. Свою боль. Свой ад.

Этап первый – его больше нет.

Этап второй – я сама его убила. В этом только моя вина.

…Я плачу вторые сутки. Давно закончился гребаный дождь, и от солнечно-лунных бликов на бездушном кафеле палаты мне хочется разбить лоб об эти самые лучи. Так не должно быть! Почему солнце снова светит, почему дождь дезертировал, устав рыдать вместе со мной? Почему жизнь идет своим чередом, тогда как…

Для него больше нет солнечного света. Полнолунию никогда больше не сжигать его кровь в омуте одержимого и такого желанного для меня безумия. Я вообще не знаю, есть ли там хоть какой-либо свет! Такие не попадают в рай. Я, прежняя, сказала бы, что в аду ему будет комфортнее, но сейчас даже намек на подобные мысли выбивает оглушительные рыдания, которые не гасит ни один транквилизатор! Зря меня пытается успокоить медсестричка, затем сама докторша, чуткая и отзывчивая женщина неопределенного возраста. С ней уютнее и легче, и я наверняка оставляю гематомы на ее плечах в попытке выпросить дозу обнадеживающей информации. Обмани! Скажи, что никто не погиб! Соври же!

Я так и не могла понять, почему мне не соврал тот, другой, особенно в контексте последующих событий. Резать по-живому? Не дать погрузиться в омут спасительной, но роковой апатии? Пока ты горишь, пусть даже такими страшными эмоциями, которые разъедают кислотой сознание, ты жива. Только я не могла понять, как мне жить дальше… И есть ли вообще в этом смысл.

Это сделала я и только я. Недальновидным эгоистичным росчерком на приговоре. Нажатием красной ядерной кнопки на уничтожение своего обреченного государства. Циничным любопытством неопытной весталки в амфитеатре римского Колизея, которая упивалась своей властью и стремилась ощутить себя значимой, опуская вниз большой палец, тем самым решая судьбу поверженного гладиатора. Зло будет наказано. Нельзя рушить возведенную систему моральных ценностей. Но могла ли я тогда предположить, насколько материальными могут быть мысли?..

Я не планировала того, что произошло на исходе… не знаю, какой именно ночи, я потеряла счет дням и часам. В то самое раннее утро, когда весь масштаб катастрофы пробил блокаду фенозепама и шарахнул в нокаут абсолютным осознанием. Я убила человека. Нет, даже не так. Я убила мужчину, которого впервые в жизни осмелилась полюбить, невзирая на все круги ада, через которые тот проволок на поводке, не замечая отчаянных просьб остановиться. Стерла из истории, восстала против существующего порядка вещей, как только поняла, что никогда и никого больше не смогу любить сильнее вопреки неоправданной жестокости. Еще один удар…

Я не хотела умирать. Я даже не понимала что да, могу. Это вообще было вразрез с тем, что показывают в кино и литературе сентиментального жанра. Прощаться мысленно с родными, писать предсмертные записки, ловить девятый вал собственной рефлексии… Ничего этого не было и в помине, и в этом наверное было наивысшее проявление эгоизма, ведь я даже не вспомнила о родных и о друзьях. Образ того, кого я потеряла по собственной глупости за шаг до взаимности и нового витка отношений, вытеснил из моего сознания даже их.

Я просто подошла к окну, и кажется, довольно долго психовала из-за неподдающегося замка стеклопакета, дергая оконные ручки до растяжения связок. Кто-то другой увидел бы в этом знак свыше, но мне было плевать с высокой колокольни на подобные намеки судьбы-похуистки. Впервые никто не стоял над душой и не указывал, что делать, а чего не делать, но… как же мне этого не хватало теперь!..

Я понятия не имела, какой этаж (седьмой, как потом оказалось), когда решительно взбиралась на подоконник. Лето на исходе, но рассвет все еще ранний. Алая полоска зари зажгла гладь неподвижного моря вдалеке, а я, ощутив пальцами ног пустоту за гранью карниза, между делом отметила, что меня перестала восхищать красота первозданной природы. Я хотела полететь. Не надо мне рассказывать, что это невозможно (заткни глотку, здравый смысл). Это возможно! И даже не над крышами домов, оставим этот долбо…зм Бэтмену и Супермену. Там где летала я, нет места больше никому. Там мерцают триллионы ярчайших звезд, солнечный ветер ласкает кожу, не обжигая, а согревая, черные дыры не пугают, а завораживают, вращение галактик ускоряет бег, обволакивая искрящимися спиралями. Там, куда удалось долететь мне, деактивированы все законы пространства и времени. И там я никогда не была и не буду одна… Ты же ждешь меня там? Ты же знал, что я попытаюсь взлететь без тебя? Трудно. С тобой было бы легче, но у меня дар создавать трудности себе же самой!

"Юля, не смей, слезь с подоконника!"

Дим, ну о чем ты меня просишь, в самом деле? Откуда мне взлетать? С крыши? Но кто меня туда пустит, подумай сам?

Безумие замыкает коротким щелчком, форматируется в смех с ассоциативным рядом подростковой вампирской саги. Помните Бэллу на байке, которая чуть не убилась на хрен, зато в награду за смелость ей явилась тень Эдварда?

"Мне, наверное, придется пойти добровольцем в зону боевых действий, чтобы иметь возможность говорить с тобой, рискуя быть уничтоженной!"

Оглушительный визг сигнализационной сирены. Трясу головой, вглядываюсь в сереющую бездну практически под ногами, и очарование момента уходит, здравый рассудок победил. Это он говорил со мной его голосом, все это время! Кругом одна ложь… Никакой надежды. Ничего!

"Сюрпрайз! Ты не знала, что существует оконная сигнализация?"

Я покорно позволяю сильным рукам стащить меня с подоконника, вижу побледневшее лицо знакомой медсестры. Обладателя сильных рук не вижу вообще, мне на него наплевать. Мои глаза прикованы к ее рукам, к манипуляциям с ампулами и шприцом. Сестра профессионал, быстро собирает остатки самообладания, не позволяя мне испугаться, глушит подступающую паническую атаку на стадии ее зарождения.

– Ну, все хорошо, Юлечка? Тут высоко, не надо открывать окошки… – жгут, быстрый захват чем-то знакомым по сгибу локтя, укус вошедшей в кожу иглы. – Потерпи, моя девочка. Сегодня будет солнышко. Пойдем гулять в сквер? И простуда наша проходит… Правда?

Транквилизаторы еще не проникли в кровь, она их вводит мучительно медленно, но я послушно закрываю глаза. Мне хватило трех составляющих: Юлечка, девочка, и почти искренней бескрайней заботы в ее уставшем, подрагивающем голосе. Это уже рефлекс. Хотя с не меньшим успехом она могла также щелкнуть кнутом по полу…

– Как тебе спалось? – мне показалось, она спросила об этом еще до того, как я открыла глаза. Она выглядит по-иному. Не наигранно-спокойной, а уверенной. На серебристом бейдже, на лацкане халата, логотип клиники и гравировка "Лилия". В руках планшет, но, судя по сосредоточенному выражению лица с искусным макияжем, вряд ли она играла на нем в Симс. Напоследок ткнув в экран пальцами, она откладывает его в сторону и заговорщицки улыбается.

– Ты только посмотри, что тебе принесли!

Прослеживаю направление ее взгляда, равнодушно пожимаю плечами при виде огромной корзины с красными розами. Их наверняка не меньше тридцати… 29 или 31, если по-настоящему. Я люблю орхидеи. Черные, но не выкрашенные чернилами из распылителя, не ту фигню, что продают в магазинах, разрисовывая в серо-буро малиновый цвет. Но они ядовиты, и растут только в джунглях Борнео. Отчаянный охотник, сорвавший эти отравленные цветы, наверняка потащит их в свою лабораторию, не пожелав ни с кем делиться.

– Лиля, я терпеть не могу розы.

На ее лице легкое беспокойство.

– Аллергия? Сильный аромат? Я сейчас распоряжусь, чтобы унесли…

Пожимаю плечами, не нахожу в ее словах логики – пусть я не люблю именно эти цветы, но с их наличием палата-люкс, кажется, преобразилась. Ожила. И мое одиночество стало слабее на несколько процентов.

– Не стоит, пусть будут… А кто?

Ее улыбку можно прочесть без излишних комментариев. Она не в курсе, но тот, кто это сделал, почти ангел.

– Уже вечер, но мы сможем прогуляться в сквере. С тобой очень хотел переговорить Стерхов Виктор Аркадьевич, он задержался сегодня на работе.

Ах да, Зигмунд Фрейд. С ним легко говорить обо всем и ни о чем одновременно, он знает свое дело, каждый раз я покидаю его кабинет с минимизированным чувством вины и мягким проблеском какой-то надежды.

– А… В чем я выйду в сквер? В халате?

Лиля качает головой, открывает небольшой шкафчик, снимает с плечиков незнакомый мне сарафан летней расцветки.

– В этом.

– А чьи это вещи?

– Твои, – она пожимает плечами.

Я в недоумении. У меня никогда не было в гардеробе ничего подобного, моя одежда сгорела, если только… Горло сдавливает тисками подзабытой безысходности, но медсестра не зря работает в самой крутой частной клинике Ялты, ее первоочередная задача не просто колоть уколы, но и делать пребывание пациентов в этих стенах максимально комфортным и спокойным.

– Ну, потерпи немного! Вот закончится курс лечения, такой гардероб себе выберешь! Хочешь, вместе походим по магазинам? – Ее прохладные пальцы с французским маникюром сжимают мои плечи, надавливая на неизвестные очаги беспокойства, нейтрализуя этот зажим. – В «Манго» шикарный сейл. Ты, главное, постарайся выздороветь! Наталья Борисовна говорит, что ты не желаешь сама бороться с простудой и стрессом! Но ведь так нельзя… Иди в душ, я потом тебе французскую косу заплету, хочешь?

Даже выбор сестры-сиделки тут не случаен. Эффектная молодая женщина с утонченным стилем, немым укором и одновременно стимулом – возвращайся! Жизнь продолжается…

– Хочешь посмотреть? – осторожно спрашивает она, приглаживая мои заплетенные в косичку волосы, я потом только соображу, что ей известно обо мне гораздо больше, чем я полагала в начале. – Я могу принести зеркало…

Зеркал нет даже в душевой, не говоря уже о палате, я понимаю это только сейчас. Плечи инстинктивно напрягаются.

– Нет!

– Поверь мне на слово, ты выглядишь потрясающе. Сомневаюсь, что Стерхов сможет сосредоточиться на работе! – довольно заявляет Лиля. – Я буду тебя ждать. Можем поужинать, а потом прогуляемся.

…– Доктор, а почему люди не летают? – устало спрашиваю я, спустя минут двадцать после бомбардировки малоприятными вопросами. О чем я думала, когда лезла на подоконник? Понимала ли я, что это опасно? Почему я испытываю чувство вины за его смерть? Ее нет и быть не может… Когда я по-настоящему желала его смерти?

– Это риторический вопрос, – улыбается гуру психиатрии, и я вспоминаю, от кого я это слышала. И не только это. И много чего другого!

– Не желала? Я хотела его убить, когда он приковал меня к постели! – истерика должна была прорвать баррикады, рано или поздно. – У меня почти получилось! Что я испытывала? Доктор, азарт! – нервный смех сквозь слезы мешает говорить.– Возбуждение! Мне было почти хорошо! Недолго, потому что я потом поняла, что никогда не смогу никого убить! И я возненавидела себя за слабость! Вы это хотели знать? – он меня не останавливает, смотрит прямо в глаза, сцепив руки в замок, гребаный киборг– отморозок в идеально выглаженном костюме. – Слушайте дальше!..

Я проговариваю все. Все, что помню, не исключая даже самой постыдной подробности. Со сбивчивой раскадровкой каждой эмоции, с возвращением рыданий, но эта гребаная правда последних двух недель выжигает меня изнутри, рвется на свободу, мне кажется, что вместо крови по моим жилам течет пентотал натрия, неумолимая сыворотка правды, самое коварное оружие всех спецслужб мира. Я смотрю в спокойное лицо психиатра, и мне до боли хочется увидеть, хоть раз за все это время, проявление эмоций вместо долбанного «покер фэйса»! Настолько сильно, что я режу шокирующую правду прямо ему в глаза, в надежде непонятно на что… может, на то, что он напишет в диагнозе "извращенка" и наконец-то оставит меня в покое? Или пристрелит, чтобы не мучилась?

– А теперь послушайте меня, – не меняя выражения лица, произносит он, и спустя час я впервые узнаю себя прежнюю. Ненадолго, меня еще не раз накроет…

Его слова я даже не запоминаю, они постепенно будут возвращаться ко мне обрывками воспоминаний к месту и ко времени. Жизненные обстоятельства никогда не бывают благосклонны. Каждый день, каждый час, каждый момент перед каждым из нас становится проблема выбора. Сделать свою жизнь комфортной, приложив к этому усилия, или же позволить течению нести себя неведомыми маршрутами.

– Ваш выбор состоял в борьбе изначально. Вы ощущали себя живой в каждом новом противостоянии с действительностью. Почему вы вините себя в том, что имели смелость быть сильной? Ваше эго обрело положение зеркального равновесия, вы подсознательно готовы оправдать его, назвав свою целеустремленность ошибкой. Вы носите с собой комплекс ложной вины. Ваша цель была – жить в комфорте, в согласии со своим внутренним Я, и вы шли этим путем, но, когда вас насильно пытались столкнуть с намеченного пути, очень быстро поверили в неправильность избранной стратегии. Юлия, вы делали это не для того, чтобы кого-то провоцировать. Как бы дерзко вы себя ни вели – это не значит, что вы подсознательно добивались, чтобы вас растоптали и унизили. Конфликт полярностей привел к подобному результату, но вашей вины в этом нет и быть не могло!

– Он мертв… по моей вине… – я уже не плакала, разумный расклад влился в шлюзы измученного сознания целебным бальзамом, но все еще пугала эта неправильность, незаконченность. Я не могла понять почему и как!

– Это жизнь. Значит, ваша планида была верной и правильной изначально. Какая разница как, если в итоге тот, кто не прав, выбыл из игры?..

Мы еще очень долго проговорили. И тогда именно моя откровенность стала переломным моментом. Началом нового пути под названием ИСЦЕЛЕНИЕ.

– А люди летают, правда не все, – говорю ему напоследок, еще не понимая, как много он для меня сделал. Просто вытянул. А то, что его методы мне непонятны – не у меня лицензия на проведение психиатрической практики… Но его улыбка, почти незаметная, едва тронувшая губы, заставляет сердце забиться быстрее, от какой-то неоспоримой уверенности – он прекрасно понимает, о чем я…

В тот вечер я впервые поверила в то, что выживу. Выстою. Обрету прежний вкус к жизни, в которой больше не будет его. Жизнелюбивая сущность не желала сдаваться, даже придавленная сильнейшим стрессом, искала в окружающем энергополе те самые знаки, которые я не желала замечать перед утренними танцами на подоконнике… Появление Аристократа можно было отнести, наверное… да хрен знает, к какому знаку его вообще можно было отнести! Непонятно, почему его никто не остановил, почему рядом не оказалось ни доктора, ни Лили, ни охраны медицинского центра. Если весь штат психиатров-неврологов-травматологов тут ложился костьми, чтобы вытянуть меня из омута депрессии, как они могли пропустить сюда его? Я готова была сама себя стукнуть за то, что, заметив его издали, быстро расправила несуществующие складки на сарафане, пригладила заплетенные в колосок волосы и прикусила губы, чтобы они казались еще более пухлыми. Инстинкты возвращались. Мужчина. У меня нет права рядом с ним быть бледной тенью. Пусть даже после его слов я и оказалась в элитной психушке.

– Юлия? – теплый сканер взгляда задержался на моем лице немым разрывом шаблона, незаметным считыванием информации о моем состоянии. Я нервно сглотнула, несмотря на ощущение странного покоя. Я же прекрасно знаю, кто он. И что творилось в том клубе, где мы впервые встретились! От одного взгляда на строгий темно-синий костюм в мельчайшую полоску, так идеально сидевший на подтянутой мужской фигуре, сердце пропустило несколько глухих ударов. В моем новом мире в таком стиле одевались или директора крупных компаний, или вся плеяда садистов, вместе взятых! Я с трудом удержалась, чтобы не отступить назад, когда он сделал шаг мне навстречу, хотя никакой скрытой угрозы в его действиях не было и близко.

– Как ты себя чувствуешь? Ты не устала? – я напряглась, когда его рука взметнулась вверх, понимая, что, если он прикоснется к моему лицу, просто завоплю в голос от новой панической атаки. Но он всего лишь привычным жестом стянул пиджак, оставшись в светло-серой приталенной рубашке. Странная метаморфоза! После этого тревога начала медленно таять, настолько разительной мне показалась подобная перемена. – Мы можем поговорить?

Я не помню, как позволила увести себя в сквер частной клиники, где в это время практически никого не было. Впрочем, я потом поняла, что такой с легкостью он увел бы меня даже в камеру пыток. Нет, забегая вперед – таковой не имелось, но все же…

– Мне стало известно, что ты пыталась утром покончить жизнь самоубийством.

До меня не сразу доходят его слова. Каким самоубийством? Неужели я и вправду этого хотела? Стерхов прогнал отупляющую апатию своим психоанализом, и только сейчас до меня доходят возможные последствия танца на гранитном подоконнике. Ужас липкой волной грозится затопить, не оставив шанса, но затем как-то быстро наступает откат.

– Вы ожидали, я буду танцевать от счастья, потому что он мертв?

Он игнорирует мой ответный вопрос. Я ощущаю на себе его взгляд, и непроизвольно ежусь от холода, понимая, что он изменился.

– Пообещай мне, что больше никогда не сделаешь этого снова. Можешь?

Мне страшно смотреть ему в глаза. Я хочу, чтобы он ушел. Особенно сейчас, когда я осознала, что никто не будет меня успокаивать и кормить с ложечки. Я перестала верить в бескорыстные мотивы. Тогда, когда изучала материал по Теме, наткнулась также и на статью о передаче прав. Я не хочу больше и близко прикасаться к этому безумному миру. Я там чужая. Выпитая до дна и отброшенная на обочину. От нарастающей тревоги я готова ему пообещать все что угодно. Пусть уйдет.

– Я сделаю все, чтобы ты об этом забыла как можно скорее. Ты мне веришь?

Странно, но верю. Только его присутствие сильно напрягает. Хочется поджать ноги и обхватить колени руками. Закрыться в домике. Я не могу понять, почему так, он не угроза для меня, и эта неопределенность пугает… и расстраивает одновременно. Я умом понимаю, что Александр очень много сделал для меня. Меня не допрашивала полиция, не закрыли в госучреждении в клетку, условия райские. И даже эти розы…

– Я хочу вас поблагодарить, – попытка поймать его взгляд терпит фиаско, я раздавлена железной аурой власти и самоконтроля. Даже если он сам не преследовал этой цели.

– Юля, не стоит. Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.

– А разве вы не должны меня ненавидеть? – быстрый взгляд в переносицу, росчерком по отточенным скулам, высокой линии лба, сжатым губам.

– Не так страшно, правда? – с улыбкой спрашивает он, а мои щеки заливает краска смущения. Твою ж мать! – Ненавидеть? У меня должны быть для этого основания?

– Вас связывали какие-то непонятные мне отношения. Я для вас чужая…

Мне хочется уйти, особенно когда я с ужасающей ясностью осознаю, что ни одно из произнесенных им слов не случайно. Рядом с ним я не принадлежу сама себе. Разучилась? Устала? Он не пытается сократить между нами дистанцию и вторгнуться в личную зону. Намека на сексуальный интерес или что-то подобное нет и близко… Я соглашаюсь с каждым его словом лишь с одной целью – скорее оказаться наедине с собой. Какая-то непонятная тревога витает в воздухе во время разговора, но пока он рядом, тает без следа. Это неправильно. Мне нужно разобраться, понять, что является ее источником. Потому что это точно не он.

Александр? Легко запомнить. Как Македонский.

– А отчество? – тупо спрашиваю я. Если честно, мне все равно.

– Достаточно имени. Мне еще рано на пенсию, – шутка разбавила атмосферу, но я все равно не смогла обращаться к нему на "ты". Ни тогда, ни потом.

– Меня не будет в Ялте двое суток, – он все же пытается положить руку на мое плечо, но от этого прикосновения я инстинктивно сжимаюсь. Кажется, кожа ощетинилась тысячей микроскопических иголок, и этот разряд не мог не передаться ему. – Пообещай мне, что больше не будешь пытаться сделать что-то с собой, подобно утреннему выступлению.

Я молчу, с трудом сдерживая желание пуститься со всех ног в палату. Как он мог за наш недолгий разговор вселить в меня чувство умиротворения и легкости, прогнать витающую над головой тревогу и одновременно превратить в пугливую лань?

– Юля, я задал вопрос.

– Не буду! – Я реально ничего подобного больше не повторю, только бы он побыстрее исчез отсюда неистребимым призраком той, прежней жизни!

Я не помню, как влетаю в палату. Но, как только закрывается дверь, понимаю с убивающей неотвратимостью, что зря позволила ему уйти! Пусть рядом с ним я и ощутила ту самую долбаную уязвимость, от которой хотела сбежать, но такой убойной паники, как сейчас, не было и близко! И не он ее источник. И не воспоминания. И не боль собственной вины! Я просто не понимаю, откуда взялась эта тревога, которая нависла над головой недосказанной угрозой, о чем кричит придавленная интуиция! Рука тянется к дверной ручке, вспышка здравого смысла гасит этот порыв. А что я ему скажу? Успокой, пожалей? Нет, лучше паническая атака во всем ее великолепии!

Легче не становится. Знакомые тиски какой-то неотвратимой угрозы сдавливают горло, выбивая приступ кашля. Я оглядываюсь по сторонам в надежде зацепиться за что-нибудь, что отвлечет, успокоит, перенаправит поток негатива в созидательное русло. Взгляд замирает на шикарном букете роз цвета крови. Нет. Я не хочу об этом думать! Какой крови? Это цвет любви. Красного заката. Соблазна… и никак иначе!

Подхожу, опустившись на колени подзабытым движением из прошлого, провожу рукой по бархату тонких лепестков, на которых блестят капельки влаги. Лиля сделала все, чтобы они как можно дольше простояли и не потеряли цветущий вид. Сжимаю в ладони роскошные соцветия. Тревога не уходит. Мне кажется, она усиливается, сердце бьется в бешеном ритме. Отвлечься. Не думать. Забыть… Досчитай до ста! Или до десяти! Выдохни!

Машинально начинаю пересчитывать цветы… Одна, вторая, третья… Десятая. Сколько их, интересно?

Тьма сгущается, ледяные тиски вспарывают кожу уязвимого горла молниеносно, быстро, вырывая крик ужаса, апофеоз панической атаки… Напрасно я, разрушая красивый декор, ищу в поддоне отверстие от лишнего стебля, сбивчиво пересчитываю цветы, ломая несколько роз…

Их не 29. И даже не 31. Их ровно тридцать. Как в букете покойника…

Меня трясет в истерических рыданиях, когда прибегает Лиля, я не помню, как умудрилась дотянуться до кнопки вызова. Наверное, она собиралась уезжать домой, но профессионализм дает о себе знать – сумка летит в кресло, руки поспешно ныряют в рукава белоснежного халата.

– Кто?! – лед сковывает эмоциональный каркас паническим ужасом, осыпавшиеся лепестки похожи на пятна крови, а я не могу оторвать от них глаз. – Кто это принес?!

– Курьер… Мы выясним! Вставай! Давай, я уложу тебя в постель… Успокойся… Ничего не случилось! Просто букет…

– Их… тридцать! – не замечаю ее успокаивающих объятий, меня сотрясает крупная дрожь с пылающим оттиском клейма по всей черепной коробке. "Его больше нет…"

– Ей-богу, узнаю, чья это шутка… – профессионализм на высоте, она считывает мое состояние, гладит по волосам, словно стремясь передать через прикосновение дополнительные силы, унять ненормальную дрожь. – Юленька, это Ялта. Курортный город. Тут в сезон стремятся заработать на всем, на чем только можно. Цветочная мафия те еще подонки… Ложись. Сейчас поставим укольчик. Не хватало еще из-за этого расстраиваться!

Тело выгибает болезненной судорогой – то ли отходняка, то ли нового приступа паники, боль не гаснет в районе шейных позвонков, простреливает низ живота ощутимым спазмом с отдачей в бок. Трясу головой, не понимая… новый накат ноющей боли, инстинктивно накрываю рукой, за секунду до нового выстрела в поясницу. Палата плывет перед глазами, и я судорожно сжимаю пальцами запястья медсестры.

– Лиля… что происходит?

– Стресс. Ложись, тебе надо лечь! – Я почти не слышу ее. Звон в ушах, разрывающий диссонанс с тянущим спазмом в районе матки. Моя рука рывком отодвигает в сторону узкую полосу стрингов, и я, скривившись от нового волнового приступа противной боли, смотрю на свои пальцы. Снова кровь!

Тупая паника дробится на тысячи осколков, и рыдания затихают, трансформируются в истерический смех.

– ПМС! Всего-то!

Я не замечаю испуга в глазах Лили, да я и не должна его замечать – эта метаморфоза не продлилась и пары секунд. Паника сметена почти ненормальным облегчением, и даже стреляющие ноющие спазмы не могут его нейтрализовать. Я не сошла с ума, это просто пляска женских гормонов, усиленных стрессом последних недель, это пройдет совсем скоро!

– Руку! Юля, давай, сожми кулачок… Потерпи, боль пройдет! – Конечно, пройдет. От менструации еще никто из нас не умер. Игла впивается в вену, я уже не замечаю болезненного дискомфорта от привычных уколов.

– Болит… – жмурюсь от сильного спазма с подступающей тошнотой. Черт с ним, стерплю. Потому что только сейчас вспоминаю, что пару раз с ним мы точно не предохранялись ни презервативами, ни таблетками "второго утра".

– Дисменорея. Это пройдет! Ты пережила сильный стресс… Когда у тебя была последняя менструация?

Всхлипываю от очередного толчка в области матки, пытаюсь вспомнить…

– Двадцатые числа июня… – сегодня второе августа. – Задержка?! Раньше никогда…

– Стресс. И некоторые препараты. Я покажу тебя доктору. Не спорь! – какая-то неправильность и нелогичность в ее словах, я ощущаю ее на подсознательном уровне… Что-то не так… Мысли путаются, а веки неотвратимо тяжелеют.

– Спи… – я хочу ее попросить принести мне тампоны, но голосовые связки расслабляются под воздействием экстренного снотворного… Только слышу обеспокоенный голос… Что-то типа "готовьте операционную". Хм, кому-то плохо? Пофиг. Спать!..

…Я проснулась только к вечеру следующего дня. Низ живота все еще ныл, но какой-то иной болью. Режущей, что ли… Она не была такой сильной, как обычная боль при критических днях, и я вскоре перестала ее замечать.

Медсестра в этот раз была иная – постарше, но такая же дружелюбная и общительная. Она ставила капельницу. "У вас истощение, нервный стресс", – пояснила с неизменной улыбкой. Стресс все-таки догнал, я это поняла, лишь ощутив головокружение при попытке встать с постели… Наблюдающая меня доктор порекомендовала не выходить из палаты, принимать препараты и постараться не думать ни о чем плохом. А я и не могла, ядерные успокоительные оправдали свое предназначение. Этот день я провела лежа, просматривая на большом жидкокристаллическом экране новинки кинематографа, периодически проваливаясь в сон. Когда вернулась медсестра, я поделилась с ней своей обеспокоенностью.

– В этот раз критические дни проходят как-то иначе… Обычно они меня не беспокоят.

– Это результат гормонального сбоя в результате сильных переживаний, – поспешно пояснила медичка. – Как только закончится курс реабилитации, цикл придет в норму. Вам не о чем переживать. Хотя от планирования семьи в ближайшие полгода я бы на вашем месте отказалась… Дождитесь полного восстановления!

Меня не насторожили и не смутили ее слова. После того, что я пережила, эти неприятные мелочи казались донельзя логичными.

Намного позже я оценила профессионализм и тактичность медицинского персонала этой элитной клиники. Узнай я сразу, что же именно со мной произошло, на пике своей затяжной депрессии, я бы просто жить перехотела. Этот факт даже спустя два года вызовет сдержанные слезы, логическую цепочку "а если бы", но так же быстро отпустит, потому что я смогу перелистнуть эту страницу своей жизни. Все это будет потом… А пока я поверила в слова о том, что это обычный гормональный сбой, тем более что болевые ощущения прекратились…

…Я открываю глаза. Палата залита призрачным светом убывающей луны. Что меня разбудило? Я не понимаю что. Закрываю глаза, пытаюсь остановить непрошеные слезы…

"Я люблю тебя…"

"Мы преодолеем это вместе…"

"Я никогда больше не дам тебе упасть!"

"Лети, моя девочка… Ни о чем не думай!

Что это? Воспоминания, которых я не хочу? Игры воображения? Галлюциногенный побочный эффект от всех уколов и таблеток?

Говори. Режь мой мозг лазером своих слов. Никуда не уходи, отсыпь мне последнюю дозу под названием "свое присутствие", если не можешь отпустить! Если всегда будешь приходить в мои сны, в которых я почему-то никогда не видела и не увижу твоей смерти. Ничего ужасного из того, что ты со мной делал, я в них не увижу тоже! Уничтожь замкнутый ареал обитания орхидей цвета ночи, они не хотят возвращаться в круговорот безликих потерянных дней без тебя! Только с твоим присутствием их дни обрели пугающий, но необходимый, как кислород, смысл! Даже если ты появился в непроходимых джунглях только ради того, чтобы их уничтожить…

Мои руки тянутся в мрачную пустоту. Успокой меня. Останови мои слезы. Скажи, что смог выжить. Ты смог невероятное, ты в состоянии даже Смерть превратить в собственную сабу! Ты не можешь уйти именно сейчас! Сейчас, когда я полностью сдалась твоему диктату абсолютного властителя, когда я осознала, что не могу любить тебя так же… Не могу любить только потому, что люблю уже! Вопреки кошмару, а может, даже ради него, потому что в твоих руках он перестал быть для меня адом в девять кругов!

Я даже не сразу понимаю, что руки не хватают пустоту. Они упираются в неприступную стену… Чужого реального присутствия. Я знала! Ты не мог умереть!

"Мать твою, Юля, хватит тупить, разуй глаза!

Дима, я не хочу! Если я их открою, ты исчезнешь снова! Дай мне ощутить тебя… я потом их открою…

Эйфория, долгожданное облегчение искрящимся вихрем влетает в доверчиво распахнутое сознание…

"Хорошо… Заори! Давай! Громче, покажи, как ты мне рада!"

Дима, я не буду орать! Мне с тобой охренительно даже молчать! Только стой на месте, не уходи, я не переживу снова!

"Юля, или ты делаешь то, что я сказал, или…"

Сделай… Я не хочу тебя расстраивать своим неповиновением, оно осталось в прошлом! Я открою глаза, но не от страха… Все равно потом сделай… Твои руки никогда больше не сбросят меня в бездну. Ну, ты готов? Открываю… И закричу от радости, если это ты!

Полоса лунного света перерезает палату жемчужным сиянием, и я отчетливо вижу мужскую фигуру у постели. Подожди… но это же не ты? Ты снова меня обманул? Как тогда, когда пообещал, что я дождусь тебя на улице под безжалостной флагелляцией летнего дождя…

– Вы кто? Что вы…

– Тсс, – шепчет мужчина, перебросив через руку белый халат. На нем медицинская маска. Все логично, я же болею… – Сработал сигнал, нарушение сердечного ритма… Дай руку…

Покорно протягиваю ладонь, в его руках шприц. Что-то здесь не так…

"Юля, потребуй включить свет!"

"Юля, где твоя медсестра?"

– Вы сделаете мне укол?

Я смотрю на него… И понимаю все. Понимаю, но не могу ни кричать, ни сопротивляться. Странное оцепенение, ненормальное спокойствие. Я не подключена ни к одному из аппаратов, которые должны были отреагировать на изменение сердцебиения. Я понимаю все. Почему и с какой целью этот незнакомец появился ночью в моей палате. Не понимаю только, за что… Может, это высшая инквизиция?

Игла входит в кожу, так привычно… и так легко. А я улыбаюсь. Темно, он стоит спиной к источнику света, но я смотрю ему прямо в глаза – чувствую, видеть необязательно. Они закрыты барьером равнодушия. Но их обладатель спасает меня. Потому что очередная иллюзия, которая могла дать мне надежду, лопнула, как мыльный пузырь.

В вену колют медленно, этот вводит быстро, и рука почти моментально немеет. Такие пустяки…

– Спасибо… – сжимаю его пальцы, закрываю глаза. Скоро все закончится. Я так устала, но сама решиться просто не могла…

"Юля! Юля! Опомнись… Не смей! Ты мне нужна! Юля!"

Конечности обволакивает лед. Он зарождается в кончиках пальцев, пускает игольчатые метастазы по сосудам, поднимается выше, уверенным транзитом к самому сердцу. Совсем скоро оно перестанет болеть. Совсем немного…

"Девочка моя, встань! Я жду тебя за дверью! Только встань! "

– Дима, ты задолбал мне врать! Если ты меня там ждешь, открой эту гребаную дверь и войди… Или захлопнись насовсем!..