Читать книгу Дивизия особого назначения. Освободительный поход - Фарход Хабибов - Страница 5

19 июля 1941 года, где-то в Белоруссии

(в 100–150 км от Брестской крепости).

Сегодня проснулся пораньше, ну как всегда, если запланировал на утро что-то важное, у меня включается инстинкт будильника…

Утро началось с беготни, ну так надо позавтракать да к бою готовиться, время не ждет, и немцев надо в напряге держать, а то ж расслабятся, да и тут им инфаркт от ожирения.

Так вот к часам восьми утра на «отправке» уже построились: взвод онищуковцев, первый взвод немцев (проверенный в бою) и весь ЗАР старлея Гогнидзе. Кроме того, три БТ с экипажами и два панцера трешки, с двумя панцер-четверками[43]. Все бойцы одеты в немецкую форму, онищуковцами командует Вахаев (в наряде обер-лейтенанта Вермахта), немецким взводом командует предсказуемо Хельмут (его тоже мы произвели из кандидатов на офицерский чин Вермахта, в целые обер-лейтенанты того же Вермахта, ну не жадные мы, хотя… он сам обоберлейтенантился), а Гогнидзе аж в форме гауптмана. Ну и на десерт я в скромном мундире майора фельджандармерии, мундир вообще-то был от одного покойного фельджандармского офицера, а погоны и остальную необходимую бижутерию-галантерию достряпал Ашотик (очень скромно, всего лишь майор, могли и генерала сробить).

Тут подходят Тодорович, Синицын и Майер, каждый со списком своего потенциального ДРГ, пришлось утвердить, утвердил также запрашиваемое ими оружие и боеприпасы, транспорт (гужевой) и движителей к нему, лошадок то есть. А то товарищ зампотыл так развернулась, что выбивка лошадки для поездок обходится страждущему в три подписи: подпись непосредственного командира, подпись моя и подпись Машуни. Но социализм – это есть учет и непротивление бюрократически-зампотыльскому злу. Но и это все прошло, подписался и под запросами от руководителей диверсантов на сухпай, это, оказывается, еще одна бумажка трехподписьная… Ах да, Гогнидзе инициировал выделение каждой ДРГ по два миномета и запасец мин к ним. Но у нас нет столько лишних минометов, потому ребята получили по одному на ДРГ, зато мин побольше, по дороге на «работу» они зайдут на мобсклад и пусть наберут там мин.

Наконец в восемь пятнадцать по местному времени колонна пошла вперед. Кстати, ничем особым наша колонна не отличается от среднестатистической колонны Вермахта. Грузовики исключительно германские, четыре германских же танка, германские же небельверферы и «трофейное» вооружение: «сорокапятки», ротные и батальонные минометы с ДП. Хотя я и командир и, наверно, должен оставаться в расположении (то, что командир я никакущий, я и сам знаю), но не утерпел и, оставив за главного в лагере майора Топоркова, присоединился к колонне. Правда, Топоркова озадачил, он должен выбрать из оставшихся в лагере противоперешивочную бригаду. Ну, по совету Никанорыча, который «паря», надо же немного пощекотать немчуру, а то ишь чего удумали, полотно перешивать. Это все, чтобы Топорков не ожирел от безделья, пусть ребят подберет да расплантует что да как, опять же, три ДРГ проводит, им через час (после нас) выходить в свободное плавание по земной тверди.

Чтобы не гонять лошадей к грузовикам, не тянущим пушки или небельверферы, приконтачили германские военные повозки. И в повозках тоже едут типа солдаты Вермахта, правда, из этих «гитлеровцев» навряд ли хоть один мог бы сказануть что-либо членораздельное и неподозрительное на немецком. Да и рязанские, вологодские, татарские, черниговские, забайкальские, башкирские и молдавские лица не особо смахивали на гитлеровцев, зато явных неарийцев типа Мамбеткулова или Выквана не было. Их да и еще много кого оставили в лагере, пусть учатся воевать. Кроме антиперешивочников, по совету (приказу) Ильиных пришлось забацать курсы подготовки, причем всех воинских специальностей. Вот сапер может кричать «ура»? Может быть, может он стрелять, окапываться, ходить в атаку? Запросто, а еще он, конечно, если он хороший сапер, из всякого мусора может мину сработать, заминировать что-нибудь, ров зарыть или вырыть, мост навести или взорвать. То есть сапер при случае может поработать как заправский пехотинец, но и саперством не обделен. Также и зенитчики, пушкари, санинструктора и т. д. Из маршала авиации при желании можно сделать заправского пехотинца, и из адмирала флота тоже, вот пусть оставшиеся и учатся, все причем, вне зависимости от формы черепа, цвета волос и тем более рода войск, умений на войне лишних не бывает. Вдруг на батарею поползут вражеские пехотинцы, а пушку развернуть и немцев картечнуть времени может не хватить, зато у пушкарей есть карабины и гранаты, и ими можно, да и нужно бить противника любым, даже не профильным, оружием. Короче, Всеобуч во всей своей красе.

Хоть Ильиных и говорил – двадцать километров, нам пришлось проехать полных тридцать, потому что Арсений-то считал напрямки, по карте, грузовик напрямки не может, ему дорогу подавай. На крайняк проселок хотя бы. Долго ли, коротко ли, но колонна остановилась у переезда, переезд охранялся отделением зольдатиков гитлеровских, пара очередей с танковых пулеметов, и гитлеровцы вместе с боевым охранением тихо и быстро кончились. Фатерландцы, видимо, всерьез поверили нашей мимикрии под Вермахт, так и стояли, разинув рты аж до кишок прямых. Ганомаг[44] от очередей 7,92-го калибра в упор не спасает. «Ваши не пляшут», – сказали веско пулеметы танков охранникам своими очередями, и те реально бросили плясать, причем навеки. «Мертвые не говорят», – любил присказывать Флинт[45].

– Мертвые не пляшут, – сказал громко Ивашин, переиначивая мифического Флинта, вылезая из своего Т-IV.

Через десяток минут трупы фашистов и даже портивший пейзаж ганомаг успешно удалились в лес, танк Ивашина поставили на проезжую часть (или нет, так про ЖД не говорят), короче, танк поставили на рельсы, перпендикулярно движению поездов. По бокам танка присобачили здоровые четырехметровые жердины, навесив на верх жердин белые полотнища из белья покойных гитлеровцев. Короче, к шоу все готово, добро пожаловать, гитлеровцы, концерт по заявкам телезрителей начинается. Жердины должны, приковав внимание паровозной бригады, заранее остановить поезд гитлеровцев, а то ж они (немцы) танк испортят, а он того, казенный.

И фашисты не заставили себя ждать. Ивашин, положив голову на рельсы, определил, что эшелон идет, тоже мне, «битва экстрасенсов». Скоро уже все могли уверенно расслышать ритмичное «чук-чук» приближающегося состава. И машинист, углядев сюрприз на дороге, начал вопить сиреной, а танк не стал уходить, я не знаю почему, может, он (танк) бесстрашный или бессмертный, а может, просто не умеет ездить без экипажа.

Короче, эшелон стал притормаживать (противно скрежеща), танки, размалеванные в гитлеровский танковый прикид, понятно, не внушали страха фашистам, да и стоящие рядом псевдогитлеровцы не казались врагу подозрительными. Ну, сломался немецкий танк (в немецком-то тылу), на переезде, с кем не бывает? Тут такая махина в глубь СССР прет, ломаются временами и панцеры Вермахта.

Когда поезд остановился, не доехав метров сто до ивашинского танка, с эшелона спрыгнул бравый гитлеровский офицер и поскакал разбираться, а там его встретили два самозваных обер-лейтенанта, Лечи Вахаев и Хельмут, то есть Герхард Шварцвальд и Ханс-Мануэль Фогель (ну документы на этих, теперь уже покойных, граждан Рейха у нас были, а фотки переклеить да печати подрисовать, далеко ли умеючи?). Осматриваю будущую добычу, паровоз ОВ (трофейный) тащит штук двадцать вагонов, впереди платформа с охраной, затем сама «овечка», после нее штук пять вагонов-платформ, на них стоят впритык наши военнопленные. Ну и за платформами десяток вагонов (четыре пассажирских и шесть теплушек), а в конце состава снова платформы с побитой фрицевской техникой.

Гауптман, комендант (или начальник, хрен его разберет, да и не нужно нам это) поезда, подбежав к «обер-лейтенантам», кричит что-то, Лечи, типа, чтобы настучать на гауптмана, подбегает ко мне и говорит шепотом:

– Товарищ капитан, что сказать энтому верблюдку, шайтану нацистскому?

– Как и договаривались, скажи, что проверка документов, ищем русских шпионов, приказ самого Феденьки[46], можешь и приказ показать, Ашот не подводит[47], фирма веников не вяжет, она их выпекает, пусть всех своих гитлеровцев спускает с поезда.

Гауптман, углядев фельджандармского майора, сразу чуть ли не на полметра уходит в землю (укорачивается, субординация, твою мать), то-то же, нефига было орать на «бедных» обер-лейтенантов. Короче, Лечи как надо растолковал гауптману, и тот стал командовать своим зольдатам, чтобы выходили с вещами, тьфу, то есть с документами.

С поезда сошло около полусотни гитлеровцев, правда, пулеметчики и стрелки, что на передней платформе, так там и остались (они, оказывается, гауптману-то не подчинялись). Ну и хрен с вами, попробуем филином о бордюр. И тут я подвел всех, то есть мое рабоче-крестьянское воспитание, то есть нет, не воспитание, а падение нравов, что после распада СССР приключилось на территории бывшего СССР. Я смачно сморкнулся соплей об землю, видимо, фельджандармские майоры так не делают, но это было полбеды, беда наступила, когда я выматерился, глядя на реакцию немцев. Человек в стрессовой ситуации матерится на родном, вот и я матюгнулся на великом и могучем, фашистня сразу начала стрелять, вот я кретин… Наши ребята тоже начали стрелять, но все равно это был провал, дистанция между нашими и гитлеровцами – пять метров. Блин, давно такого не было, тут накося выкуси, какой-то немец (а может, и свои) дал очередь по мне, мне пулями распахало всю грудь. Ну и перемотка, да, забылся я, это уже какая по порядку моя смерть?

* * *

Гауптман, углядев фельджандармского майора, сразу чуть ли не на полметра уходит в землю (укорачивается, субординация, твою мать), то-то же, нефига было орать на «бедных» обер-лейтенантов. Короче, Лечи как надо растолковал гауптману, и тот стал командовать своим зольдатам, чтобы выходили с документами.

С поезда сошло около полусотни гитлеровцев, правда, пулеметчики и стрелки что на передней платформе, так там и остались (они, оказывается, гауптману-то не подчинялись). Ну и хрен с вами, попробуем филином о бордюр (повторяюсь или заново переживаю?).

Красивым интеллигентным приемом достаю платок из кармана галифе, не сводя взгляда с немчуры, очищаю «воздухозаборные отверстия», все так же, как самый крутой из графьев-герцогей, убираю платок в карман. Потом подзываю пальцем Вахаева, оттопыривая мизинец (или аристократы так не делают?), шепотом говорю:

– Пусть Хельмут проверяет не спеша документы, а ты возьми с собой десяток своих головорезов и проверьте документы у охраны. Хельмуту передай, и сам, как только услышишь крик «Бей гадов», гадов надо бить, реально бить, понял?

Наши бойцы и так оружие держат наготове. Еще поезд только подъезжал, как у всех патроны были досланы в стволы и предохранители передвинуты в непредохраняемое положение. Хельмут осматривает тщательно документы гауптмановской своры и, посматривая на меня, ждет сигнала.

Все, практически все фашисты под прицелом одного или даже нескольких стволов, пора, и я брезгливо отряхиваю рукав правой руки левой (как заправский фон-барон-микрофон) и кричу:

– Бей гадо-о-ов!

Еще не отзвучала буква «Е», как загрохотали выстрелы, и через минуту ни одного немца не осталось (в живых, во всяком случае, стоящих). Сказать, что бойцы РККА (ну, пленные), стоявшие на платформах, офигели, это ничего не сказать, а что они в тот момент думали, слыша, как «гитлеровцы», убивая гитлеровцев, матерятся на всех языках народов СССР, а местами еще и на немецком…

Потом ЗАРовцы с онищуковцами рванули в пассажирские вагоны, а мало ли кто там едет, вдруг домофон Бок[48]? А там, оказывается, ехали наши родные либерасты, то есть предатели, вставшие на путь купли-продажи Родины в особо крупных размерах. И среди них даже полковничеГ был, ну про то, кто они такие, мы не сразу поняли. Сперва онищуко-гогнидзевцы в традициях российского ОМОНа, из сериалов про ментов, всех сидевших в вагонах вывели под конвоем, добавив кинетической (потенциальной) энергии пинками. Всего около пятидесяти человек, ну и стали разбираться. По русскому (в основном) мату и по тому, как расстреляны были фрицы, предатели, конечно же, сделали правильный вывод. Насчет того, кто мы, да и матюки на всех языках СССР, дополнительно объяснили продажным шкурам, что почем и какой Берлин их ждет на этом месте.

Все пленные (которые не предатели) получили приказ спуститься с платформ и построиться. Кстати, в теплушках ехали, опять, наши родные пленные, в одной женщины, во второй командиры, а в остальных уже простой рядовой и сержантский состав. Вахаев отобрал из экс-пленников наиболее сильных внешне, бывшие пленники вместе с разведчиками и ЗАРовцами стали втаскивать на платформы минометы и пушки (сперва сковырнув оттуда нацистское добро).

Кстати, люди, обратите внимание на следующее: ни одна из женщин, служащих РККА (я про тех, кто на этом поезде был), не пошла на сделку с гитлеровцами, а вот мужички пошли. И кто теперь слабый пол?

На первую платформу залегли пулеметчики и поставили, вдобавок к немецким пулеметам, два ротных миномета[49] с боезапасом. Машинистов просто немного побили (а ты врагу не служи!) и пока дали отдохнуть. На платформу, прицепленную сразу за паровозом и тендером, поставили один небельверфер. Следующая платформа приняла батальонные минометы[50] (обе штуки), затем еще платформа, со вторым небельверфером, и уже две платформы с «сорокапятками». На крыши пассажирских вагонов накидали мешков с песком (с землей, с почвой, короче, с чем нашли) и посадили трех пулеметчиков, двух с максимками[51] и одного с МГ[52], да вторые номера расчетов туда же, и патронов от пуза, правда, крыши вагонов не совсем плоские, а такие – закругленные, но Родина сказала «Надо». Вот такой получился бронепоезд (скорее, огнепоезд) на скорую руку, на живую нитку и из чего было.

Ну где-то так, решил я, и Лечи лично, пинком чеченским, объяснил старшему машинисту, что пора ехать, Ивашин откатил свой танк назад, состав рванул вперед, гарнизон нашего импровизированного бронепоезда составил два взвода ЗАР и взвод онищуковцев, остальные (третий взвод ЗАР и танкисты) получили распоряжение отдыхать и следить за всеми пленными. За главного остался Ивашин.

– Наш паровоз, вперед лети, у фашистов остановка[53]… – пою я, а паровоз набирает скорость, плохой из меня командир, опять в гущу ринулся (про сморканье вообще молчу). Ну, такой уж я плохой командир, все-таки сержантом был (не более, даже прапором не довелось), а сержанты привыкли всегда со своим микровойском быть. Уж не обессудьте, не люблю я житуху без движухи.

Ну и едем, едем в не очень далекие края, и близкие соседи, нам вовсе не друзья. Несем мы близким соседям ящик Пандоры или нет, вагон Пандоры, опять не то, целый эшелон Пандорро-ящиков. Так вот едем, все в предвкушении боя, после нескольких победоносных сражений (мини-сражений) наши бойцы перестали бояться «непобедимых» немцев и привыкли побеждать их. Вот такая вот хорошая привычка выработалась у нас, и все деловито готовятся к бою, а крепостники гитлеровцев не боятся и подавно, отбоялись свое.

Кто набивает патроны в запасные магазины или ленты, кто готовит мины, кто заряжает свое оружие и т. д., как говорил товарищ Сталин, на собрании избирателей в 1937 году, «у большевиков забот полон рот». По-моему, все напевают что-либо под нос, а я почему-то напеваю чингисхановское «Москау, Москау» (с какого бодуна эта антисоветчина прилипла – не знаю), нет, лучше давай «Катюшу» буду петь.

И со словами «Расцветали яблони и груши», заряжаю запасной магазин к ПаПаШе, пригодится, магазины лишними не бывают (я не о торговых точках).

Самого глазастого и опытного в корректировании огня – Полуэктова (да, того самого, который еще в ДОТе геройствовал, ну, Дениска-артиллерист) командование (то есть я) попросило (приказал) залезть на крышу пассажирского вагона. Для красоты на шее у Полуэктова висит бинокль (само собой, трофей), и по мере приближения Денис вглядывается в даль тем самым биноклем. И главное, смотрится он в форме гитлеровского фельдфебеля безукоризненно, истинный ариец, твою мать (конечно, Гитлера мать, не Полуэктова же). Он должен раньше нас разглядеть все цели и дать команды минометчиками и артиллеристам, кому куда стрелять, короче, он наши глаза и этакий ПУАО (пункт управления артиллерийским огнем). Такова, короче, его миссия, корректировщика огня, а паровоз тем временем подъезжает к станции, ветер дует справа. Облегчая миссию Полуэктову, ветер уносит дым паровоза налево от нашего троянского поезда. До станции километра два, и машинист (а может, Вахаев, посредством пинков) начинает тормозить состав, правда не экстренно, а, скажем, притормаживает понемногу.

Станция несется на нас, и, как говорят исторЕГи, гитлеровцы – прекрасные воины, но эти юбервоины[54] не ждут нападения поездом, они понаставили постов на дорогах и зениток для отражения налета сверху, а насчет нападения с рельсов они не дотумкали. Вот мы и приходим нежданными-негаданными, поезд, притормаживая, приближается к станции, уже можно прекрасно различить вагоны, толпящиеся почем зря на станции. Еще немного, и сможем разглядеть лица фрицев, те спокойны, как и весь остальной террариум[55], они ждут поезд с востока (правда, не совсем такой или совсем не такой?).

Дениска прикидывает и записывает свои прицелы, ориентиры и дистанции. Не дойдя метров двести до станции, в ста пятидесяти метрах от ближайшего вагона наш состав остановился. И Полуэктов (паровозом тоже рулит он, посредством Вахаева) уже готов, он передает координаты целей минометчикам и пушкарям, которые необходимо накрыть, желательно первыми залпами. Потом Денис, захвативший всю полноту власти в свои руки, командует машинисту (или Лечику) подойти еще на 50–100 метров вперед, и паровоз двигается вперед, опять «чук-чук». Ну вот и намеченная Полуэктовым точка, и как только эшелон останавливается (фашисты пока ничего понять не могут, ну, или просто не обращают внимания на состав), Денис кричит:

– Расчеты, каждый по своей цели, огонь!

Шесть минометов и две пушки начали активно швырять «напор стали и огня[56]» на окаянных вражин. Пулеметчики с крыши пассажирского вагона приступили к ласкам дальних целей (особенно две батареи зениток, которые ахт-ахт), остальные начали поливать свинцом все, что им не нравится (а не нравится, нам тут все!!!). Пулемет «Максим» хоть, скажем, и устарел морально, но его скорострельность и дальнобойность таки не устарела…

И тут у меня появляется вопрос к самому себе: а зачем я тут, для чего, и не только я, онищуковцы тут зачем, со всеми делами справляются соколы Гогнидзе, мы, видимо, чисто для кучи. И тогда, проявив креатив, командую:

– Гогнидзе, спустить с платформы оба ротных миномета, Вахаев, спускай своих архаровцев, делаем вылазку, на абордаж!

Правда, «абордаж» не произношу, то есть произношу, но про себя, а то прицепится кто, что за «абордаж» такой…

Прошло пять минут подготовки, и рядом с поездом полусидя-полулежа расположилась осадная группа, то есть группа для вылазки. Паровоз еще дымит, и я предлагаю пройти, прикрываясь дымом паровоза и пожара, вперед на сто-двести метров. И оттуда, укрывшись, выпустить оставшиеся мины, пострелять из ручного оружия да отступить. А немцы, опомнившись, начинают стрелять по составу, правда, в дыму и пару не особо видят нас (а машинисты подбрасывают уголька под охраной бойца-разведчика Ступишина), мы короткими перебежками выдвигаемся. Пробежавшись, укрываемся под пустыми вагонами, в пространстве между составами сержант Асатиани устанавливает свои самовары, ну, ротные минометы, и, осмотрев окрестности, начинает пулять минами в зенитную батарею 20-мм автоматов. Ружейно-автоматно-пулеметным огнем мы помогаем косить зенитчиков (как минимум пугаем), те давно уже осыпали своими снарядиками наш состав, но теперь больше не будут, ибо некому, мы, видимо, их сильно напугали, аж до заворота кишок. Когда на позицию батареи зениток падает два десятка мин да сотни две пуль, там такой геноцид начинается, что даже Гаагский трибунал не поможет.

Приказываю рвануть к расположению батареи, успеваем вовремя, туда же спешит до взвода гитлеровцев, но глазастый Асатиани со своими минометчиками накрывают бегущих фашистов, затем и мы начинаем массажировать кожу гитлеровцев свинцом. Кстати, взрыв даже ротной мины меж вагонов и платформ это то еще удовольствие. Ни один Эйнштейн не рассчитает причудливые траектории рикошетирующих осколков, не кайф это! Фашисты залегли, куда им, беднягам, с одним МП и двумя десятками карабинов (эмгач[57] ихний миной накрыло, с пулеметчиками вместе) против двух минометов, шести пулеметов (ДП[58] и МГ), двух ППШ[59], трех ППД[60] и десятка МП[61], короче, фрицы, ваши не пляшут, ваши реально танцуют. Не для того мы учили ДОН-16 и не для того насыщали ударные части автоматическим оружием и минометами, в ближнем бою наши ударники опасней всех кобр, гюрз, львов, тигров и т. д.

Асатиани переносит огонь на цистерны, и третья мина становится причиной пожара, эти цистерны не видны Полуэктову (они в мертвой зоне, прикрыты вагонами), и с поезда наши обрабатывают правую сторону. Приказываю красноармейцу Васильеву набить обоймы две-три зажигательных патронов да пострелять по цистернам, и Васильев, конечно, жжот! А мы переносим огонь дальше, станция напоминает ад. Да-а-а-а, фашистам этот кисель придется хлебать долго, и я командую отход (валить надо, покуда живы и целы), минометчики хватают первый миномет и, прячась в дыму, бегут к нашему «пиратскому» эшелону. Васильев продолжает жечь, приходится его отзывать, хватит, натворил он делов своей «Мосинкой», бежим вместе. Наперерез нам выбегает до отделения фашистов, приказываю Васильеву ложиться, падаем меж рельсов. И пытаемся устроить немецкому отделению прополку, и они нам отвечают не пацифизмом. Минометчики не заметили, как нас отрезали, а гитлеровцы, видимо, решили устроить нам Армагеддон, два ствола против десятка, как шестерка против козырного туза. Васильев стреляет редко, но, надо признать, метко, он свалил уже четверых дойчей, а мои выстрелы пока безрезультатны, дистанция великовата для ППШ, зато для трехлинейки в самый раз. А у немцев «и у самих ливорверты найдутся»[62], то есть карабины, этот «Маузер»[63] бьет как и «Мосинка», далеко и метко. Пуля входит Васильеву между глаз, немцы одного отквитали, теперь, прикрываясь складками местности (рельсами, вагонами, насыпями), окружают меня, а мне в плен нельзя! Все-таки троих я достал, ППШ на дистанции 50–60 метров, это кранты, зато теперь немцы настороже, и я даже не вижу, где остальные. Но «спинным мозгом чувствую» – они приближаются. Что делать? В плен если возьмут и пытать начнут, я ж расколюсь на фиг, а от этого история может так поменяться, что Рейх этот треклятый аж до Тихого океана раздвинется. Но какой-то немец поторопился, пуля бьет мне в спину, как будто по левой лопатке сильно ударили горячей палкой. Скашиваю глаза: в груди выходное отверстие. Слава богу, не плен… Перемотка.

* * *

Асатиани переносит огонь на цистерны, и третья мина, становится причиной пожара, эти цистерны не видны Полуэктову (они в мертвой зоне, прикрыты вагонами), и с поезда наши обрабатывают правую сторону. Приказываю красноармейцу Васильеву набить обоймы две-три зажигательных патронов да пострелять по цистернам, и Васильев, конечно, жжот!. А мы переносим огонь дальше, станция напоминает ад. Да-а-а-а, фашистам этот кисель придется хлебать долго, и я командую отход (валить надо, покуда живы и целы), минометчики хватают первый миномет и, прячась в дыму, бегут к нашему «пиратскому» эшелону. Васильев продолжает жжечь, приходится его отзывать, хватит, натворил он делов своей «Мосинкой», бежим вместе. Наперерез нам, выбегает до отделения фашистов, приказываю Васильеву ложиться, падаем меж рельсов.

– Слышь, Васильев, давай влево, а то тут немцы прижучат, и под вагонами, к поезду нашему, понял?

– Так точно, товарищ капитан, давайте вперед, а я прикрою.

– Нет уж, братка, давай ты вперед, а я прикрою, моя прыкрывалка пуль быстрее накидывает, да кучами, и вообще приказ, красноармеец Васильев, бегом, на хрен, вперед.

Боец обиженно надувает губки, но выполняет, постреливая (не глядя) назад, пристраиваюсь в кильватер к Васильеву, ползем долго и успешно, потом, уже не видимые фашистам, встаем и бежим. Тут что-то горячее чиркнуло меня по ноге, но мне не до этого, пора уносить ноги (и чиркнутую тоже). Асатиани, поменяв прицел, выпускает последние три мины, мы все берем ноги в руки и давим на газ. Десять минут коротких перебежек, и мы у состава, настрелявшись по самое не хочу… Быстро грузимся, машинист трогает, и «пиратский поезд», набирая скорость, уходит. Из-за дыма показываются два германских танка, две «трешки», первая «трешка» получает несколько снарядов от «сорокапяток» и послушно загорается, в лобешник второго Полуэктов зарядил шесть мин небельверфера, что с ним стало потом, мы не интересовались, но чувствую, у фашистских танкистов воспоминания остались не очень положительные (если остались).

Состав ускоряется, и рейдовая группа убирается из ада, еще больше увеличивается скорость, да, мы не боимся встречного поезда. Не потому, что наши поезда самые поездатые в мире, а потому, что Ивашин имеет приказ не пропускать составы, идущие с востока, а едущим с запада поездам теперь не до езды, станцию тупо не пройти. Поезд пыхтит, Лечи кричит на машиниста, чтобы тот прибавил газу, тьфу, то есть пару, тот прибавляет и спустя энное время мы на нужном месте, Ивашин с Хельмутом встречают, танки тут же, освобожденных не видно, видимо, отогнали их в лес. Как только поезд останавливается, сержант-ЗАРовец гонит из лесу наших пленных, чтобы разгрузить орудия и минометы с платформ. И в течение пятнадцати минут все полезное с поезда снято (и свое и чужое), затем паровоз трогается, и на нем укатывают Вахаев с Асатиани, они имеют приказ разогнать состав и пустить на станцию нежданчик, а самим спрыгнуть и обратно, мы-то их подождем в лесу. Настрадавшуюся паровозную бригаду отпускаем, пусть живут, все-таки свои, советские граждане.

Всех пленных накормили дважды, и они полны сил, придется им топать двадцать – двадцать пять километров (пешеходам дорога не обязательна, лесами пойдут), большинство согласно, ведь теперь они на свободе. А предателям не позавидуешь. В лесу на условленном месте оставляю отделение Вахаева вместе с ганомагом, как-нибудь доберутся, когда кавказцы (чеченец и грузин) их догонят, а мы уходим вперед, у нас почти четыреста человек освобожденных пленных, из них сорок две женщины – военнослужащие РККА и около взвода командиров.

Идем, исходя из скорости наислабейших из пленных. Ивашин ушел вперед, в машины мы загрузили наиболее женщин (как-то не так выразился) и наиболее ослабевших, когда один из командиров попытался сесть в грузовик (мотивируя шпалами на петлицах), пришлось пригрозить расстрелом – и помотивировать матом (сокращенно – помАтивировав). Ивашин получил приказ передать всех Елисееву – на жесткий фильтр, и колонна транспорта и танков ушла по дорогам, а мы идем пешком, напрямик, самые здоровые пленники и предатели шагают под взведенными автоматами ЗАРовцев. Если что, я демонстративно (громко и матом) приказал бойцам не жалеть патронов на врагов народа и предателей Родины.

Через часик нас догоняют вахаевцы (ганомаг может и без дороги ехать), сам Лечи хромает – неудачно спрыгнул с паровоза, зато Тенгиз (это который Асатиани) цветет и пахнет – герой, три километра чеченемца тащил на своем горбу, но дотащил. Тут мне от чего-то кардинально поплохело, я ощутил боль в ноге и, теряя сознание, сполз на землю…