Читать книгу Родина всех. Сборник стихов - Федор Метлицкий - Страница 2

Душа в раскрытый космос опрокинута,

Летит над поделенною Землей,

Где в одиночестве была покинута,

Как в клетке, обреченная судьбой.

Нигде – границ, лишь светятся туманы,

Да и сама Земля – участник тех

Великих катастроф – законов странных,

Чья цель – иная, чем лишь наш успех.

Чем захлебнулся у телевизора

Всякий живущий на трудной земле?

Что отпустило, чем сердце пронизано,

Слез облегченья сдержать не сумев?

Это – уход в Иное Гагарина!

Может быть, все мы оттуда пришли?

Мир, где разладом мы не были ранены,

И было открыто величье причин.

Нервы все взбудоражены, обнажены

Всею голой Землей – беззащитно пред небом.

Что обещано диском света живым

Бьющим прямо в фонарь самолета нелепо?

Вдруг из диска лазерный луч на волне

Опустился на почву загадки-планеты,

И расширился конус его, побледнев,

Обнажив отчетливо наши приметы.

Как сильна гуманоидов сила луча —

Одинокость вселенной, далекой от дома.

Луч поднялся, и нас ослепил, не леча,

Белой вспышкой в кругах цветных обездонив.

Это правда? Космический голос глубин

Весь громадно чуток и осторожен.

Что он ищет – какой небывалой судьбы?

Чем взволнован я, в космосе не отгорожен?

И пришелец смутился, от нас отлетев,

И в зеленое облачко вырос непленно,

И летел в карауле, храня в чистоте

Неизвестную жизнь у края Вселенной.

Как это страшно – не на Земле

Жить, о ее угрозах не зная, —

И вдалеке не ведать о зле,

Далью его миражи развевая.

Что же дальше? В иное прорыв?

Вакуум, холод – среда обитанья?

Там, в невесомости, страшны дары,

Необратимость в земные страданья.

Легкие – крыльев моих пузыри,

Хрупкие кости и тонкие ноги.

Где-то на дне атмосферы Земли

Предки остались в начале дороги.

Как земноводные, стали чужды,

Нет, и не вспомнится близость былая.

Только лишь в памяти – прежняя жизнь,

И теплота, что нас вместе сбивала.

Да мыслимо ли исправлять миры?

Какая мука у звезды сверхновой,

Когда поля вопят, летя во взрыв,

Чтоб стихнуть в бездне пылью одинокой?

Они сражались до конца, дыша,

Но подчинились бытия движенью.

И мы, свободной волей жизнь круша,

От боли корчимся, ища спасенья.

И открываем связи с той звездой,

Как будто тем помочь себе мы можем…

А может быть, и наше поле ждет

Та боль свободы взрыва безнадежной.

И снова – путь из города в мой сад

От боли отвлеченьем – мимо, мимо.

Как ярко догорает листопад!

Уходит что-то в нас необратимо.

И снова – первозданный чужд хаос —

В сиянье света лунного вполнеба

Рыхлятся облака – пространство грез,

Торжествен дивный космоса молебен.

И, вырванный давно из духов тьмы,

Зарей на горизонте – город прочен,

И лишь вовне, за городом, томит

Остаток первобытных одиночеств.

Сиянье, перистость, провалы дыр…

Как небывало близко воскресенье!

Как долго уходил слепой наш мир

В самоустройств разорванных паренье!

И все же строит нас инстинкт Творца —

Асфальт шоссе уходит в ту же тайну.

Та одинокость пред сияньем царств —

Меж бездной и историей стоянье.

В свободу небывалых катастроф

Уходит взгляд, и все в глазах поплыло.

Летит он в светлый и бездонный ров,

Где так легко исчезнет все, что было.

Что в скорби, глубоко засевшей,

Как в мироздании порок?

Хотя земля в цветенье вешнем

Рождений влажных – в рай порог

История живет в сознании,

В проекциях его пути,

Рожденных бредовыми снами,

Где полных истин не найти.

Обрывочна, рождаясь зыбко,

Как движущиеся облака,

Уходит, оставляя слепки

Лжи образа в словах, руках.

Творцы: мир современный – ходуном,

И в форме не застыл для обобщений;

Певцы: о красоте лишь об одной,

Как бы она – не из смертельных щелей.

Плановики: на боль – ножами схем,

Как будто жизнь не в обоюдном ладе,

Горбами власти над природой сев,

Но в ткани той живой – есть боль расплаты.

Нас формирует день – тематикой редакций,

Каких-то юбилеев, дат, погод,

И мысль в своем вниманьи – адаптаций

Лишь результат – куда ее несет?

День сам в себе, в истории – самоцелью

Куда-то раскрывает интерес.

А что – во вне, что всем, себе ли ценно?

А может, там вся правда позарез?

Зачем вам знать, как вырывали с кровью

все прежнее, а без него – не жить,

чтό в муке ожиданья в изголовье

безмерной чернотою оглушит?

Мать, перед тем, как тело уносили —

какому подотчетная суду? —

сказала сестрам:

– Чтобы все… красиво, —

на место ставя вашу красоту.

Роскошь отсвечивающего иконостаса,

Пышное золото – это ли рай?

Боже (кто знает?), спаси эту массу,

Выведи в твой поражающий край!

«Князя Игоря» ли декорации,

В оперном – родина подлинных чувств?

Древней ли веры в спасение краски?

Черные братья – уже чересчур.

Что за мистерия – не для игры там

Души в надежду всерьез вовлекла?

Спор философский не кончен – открыта

Тайне душа и в грядущих веках.

Вновь поэты – о торжестве лесном заснеженном,

Не узнав вековечных оттенков тоски,

Вновь рождественской сказкой мечты отдаленной

Мир весь сентиментален, себя не открыв.

В детях – счастье все позабыть – космонавтов

В дивном блеске игрушек планеты иной.

Ну, а мир – он все давно понимает,

Чтобы вспыхнуло так беззаботно оно.

Смеется человек. Смеется гостья.

То смех забот и любопытства, пуст.

Какая бездна отделяет грозно

Ее от моей боли – не пробьюсь?

Какая глубина меня незнанья

Оставила в сиротстве бедный дух?

Но лишь пронзит чистейших чувств признанье —

Боль обнажится, утончится слух!

Выпускницы плачут, уткнувшись в цветы.

Что уходит – звонком безмятежным и вечным?

Ничего не известно, и больно не стыть

И не знать о несбывшемся и не встреченном!

Это жизнь – нестерпимо манящая даль,

Только даль, пусть будет их путь заурядным,

Жизнь всегда начинается. Мы – навсегда.

Пусть ничто не свершилось – таимся зарядом.

Встреча двух союзников – слез исторженье —

Разве я такого не испытал,

Как того пораженное воображенье,

Кто на Эльбе себя схоронить завещал?

Был и я на встрече народов размытой,

Открывалось и мне их иное лицо.

Непонятное в душах было разлито,

Слов в открытую не было у подлецов.

На всемирных ярмарках – зорях грустящих

О единстве, где жить мне не суждено,

В ритуалах сделок – доверьях светящих,

И угаснуть им в памяти не дано.

Не привычные вечера

В дни рождений и даты фиксированные —

Собирает нас вечная страсть,

Чтобы лучшие годы не сгинули.

Так в слепящую даль Одиссей

Уходил, как в мираж бесконечный,

И вернулся ни с чем, поседев,

Пожилой Пенелопе навстречу.

Ставшая иной, природной драмой,

Ясная Поляна в естестве.

Занесло меня из жизни странной

В мир иной чистейших горьких вер.

Как целебны соприкосновенья

И слияния с чужой судьбой,

Чьи страданья, боли, возрожденья

Хоть на миг становятся тобой!

Наконец открытые глубины

Человечьей боли и надежд

Мне ясны, и нет судьбы-чужбины

Нам чужой, и мы едины впредь.

Общая ль судьба? – в лесу затерянной

Без креста могилки – мы одни.

Как хотел он раствориться в вере

В вечность, шелестящую над ним.

Поражают свежестью розовой туши,

Веселят роскошно парные куски.

Поросята белы, окровавлены уши, —

Как христосики, сняты с крестов – на лотки.

Чье-то мясо хваля: хорошо от склероза!

В шубах пара прошла, как будто в броне.

Ни намека сомнения, ни вопроса

(Жизнь в бездумно сосущем чреве – прочней).

Смотрит доченька в страхе: «Какая гадость!»

На костре опаленная шкура бела.

«Поскорее уйдем!»

«Ну что ты, не надо».

И такая боль за родную ожгла!

Математика – отсвет родного в глазах,

Упоенье отдачи – в сухих теоремах.

Как хотел Пифагор эту точность назвать,

Увидать божеством на Голгофе схемы!

Математика – логика божества,

Жизни формула, или зачем заниматься?

Что-то сердце кольнуло, вдохнулось едва, —

То решенье неверное жизнью оплатится.

Сижу за лакированным столом.

Какой невероятный сдвиг мутаций

Тьмы дерева, растущего в проем

Небесных обновлений и простраций!

И глянцем желтым, все в прожилках, став,

Вдруг зажило в искусственном режиме,

И стопкою бумажного листа

Все человечество заворожило.

Тяготенья земного поля —

Тяготенью любви вы праматерь, —

Сохранение форм бытия,

Сохранение жизни и памяти.

Как таинствен, велик переход

Из сцепленья простого, без Бога,

В потерявшую видимый ход

Бесконечную нежность любовную!

Во Вселенной бесстрастия нет,

Хоть основа проста – лишь сцепленье.

Нету мифов в ее глубине,

Есть любовь и боль разрушенья.

Может, в ней, в первозданной любви —

Суть единой теории поля,

То, над чем разбиваются лбы

Всех творцов науки бесполой.