Читать книгу Пол Маккартни. Биография - Филип Норман - Страница 3

Бледно-голубой микроавтобус, который отправляется от ливерпульского Альберт-дока, обещает “единственную экскурсию с посещением домов, где прошло детство Леннона и Маккартни”. На его борту изображение двух лиц, черно-белые пятна, которые, несмотря на свою схематичность, мгновенно узнаваемы повсюду в мире – как Микки Маус. Сегодня уже, наверное, даже больше, чем Микки Маус.

На протяжении долгих лет Ливерпуль почему-то не торопился зарабатывать на своих самых известных уроженцах. Но это раньше. Теперь в музее “История Beatles”, что в Альберт-доке, вся эпопея воссоздана настолько реалистично, что почти чувствуешь себя ее участником. Мэтью-стрит, переименованная в Каверн-куортер, превратилась в многолюдный бульвар с сувенирными лавками и тематическими барами, а также с почти неотличимой копией клуба “Каверн” в нескольких метрах от места, где стоял оригинал. В шикарном отеле “Хард дейз найт” на Норт-Джон-стрит имеются люкс-апартаменты как имени Джона Леннона, так и Пола Маккартни, по 800 фунтов за сутки, и резервировать их надо всегда за несколько месяцев вперед.

Кроме того, существует огромный выбор “волшебных таинственных путешествий”, которые провозят туристов по главным битловским достопримечательностям в центре города: Пир-Хед, Сент-Джорджес-холл, вокзал на Лайм-стрит, зал “Эмпайр Тиэтр”, – после чего увозят их на окраины, где расположены главные святилища.

Экскурсия на голубом микроавтобусе – классом повыше остальных. Ее оператором выступает Национальный фонд, организация, которая обычно занимается в Великобритании охраной и реставрацией старинной парадной архитектуры. Два дома, которые мы собираемся посетить, нельзя назвать ни старинными, ни парадными, но вместе они собирают не меньше денег с посетителей – пропорционально размеру, – чем любой тюдоровский дворец или палладианский особняк, находящийся на попечении фонда.

В случае охранного статуса закрепившийся порядок следования двух имен в кои-то веки оказался нарушен. Детский дом Пола в Эллертоне, номер 20 по Фортлин-роуд, был приобретен Фондом и в 1996 году открыт для публики как место, где начиналось совместное песенное творчество Леннона и Маккартни. На протяжении нескольких следующих лет считалось, что дом 251 по Менлав-авеню в Вултоне, где вырос Джон, не подпадает под статус национального памятника, поскольку не подтверждено, что там родилась хотя бы одна битловская композиция (хотя они с Полом без конца репетировали на его застекленном крыльце). В конце концов в 2002 году вдова Джона Йоко Оно сама выкупила дом и передала его Фонду, вместе со средствами на ремонт и содержание.

Пассажиры, занявшие места в голубом микроавтобусе этим воскресным утром, представляют вполне предсказуемый набор национальностей и возрастов. Группа франко-канадцев из Монреаля во главе с директором радиостанции по имении Пьер Руа – “маккартниевским” человеком во всем вплоть до ухоженных кончиков ногтей: “Я – Близнецы, как и он, я тоже левша, и мою первую девушку звали Линда”.

Пара двадцати-с-чем-то-летних девушек, соответственно из Дублина и Тисайда (последняя, несколько стыдясь, признается, что вообще-то предпочитает Джорджа). Супружеская пара Бернард и Маргарет Скиамбарелла, оба на пятом десятке, живут рядом, в Уиррале, на чеширском берегу Мерси, – они здесь со своей двадцатиоднолетней студенткой-дочерью. Несмотря на то, что оба – закоренелые битловские фанаты, раньше на этой экскурсии они были только однажды. “Так всегда и бывает, когда что-то совсем близко, правда же?” – говорит Маргарет.

Мы отправляемся и едем вдоль возрожденной портовой набережной Ливерпуля, минуя с одной стороны старый портовый бассейн, теперь облепленный эспрессо-барами и бутиками, а с другой – викторианские доходные дома, теперь переделанные в престижные апартаменты с видом на реку. На углу Джеймс-стрит расположена бывшая штаб-квартира пароходства White Star, где когда-то в 1912 году представитель компании стоял на балконе и зачитывал через мегафон потрясенной толпе список погибших с “Титаника”.

Вещательные технологии столетней давности, как оказывается, были гораздо надежнее нынешних. “Ребята, извините, – слышатся первые слова нашего водителя, – автобус только что из сервиса, CD-плеер еще не подключили. Это значит, что, к сожалению, наши достопримечательности останутся без музыкального сопровождения”.

Итак, мы отбываем из “Битл-сити” в тишине: через осаждаемый уличными бандами Токстет, мимо великолепных чугунных ворот в Сефтон-парк, по Смитдаун-роуд, где мать Пола училась на медсестру. Поворот налево выводит нас на Куинс-драйв и бывший семейный дом Брайана Эпстайна, который, ко всеобщему стыду, никто не посчитал достойным статуса национального достояния.

“Так, ребята, – говорит наш водитель, – мы сейчас подъезжаем к месту, которое вы все узна́ете. Жалко, что нельзя пустить запись «Penny Lane» для полного эффекта”.

Не все ли равно? В коллективной памяти эта песня звучит громче и отчетливей, чем из самых ультракачественных динамиков. Пенни-лейн в наших ушах и в наших глазах, даже если сегодня утром “голубое небо окраин”[4] цветом скорее напоминает серую половую тряпку.

“Penny Lane”, которая считается шедевром Пола, оказалась спаренной с шедевром Джона, “Strawberry Fields Forever”, на самом ценном с художественной точки зрения поп-сингле из всех когда-либо изданных. И Пенни-лейн как достопримечательность конкурирует с местом старого здания Армии спасения на Строберри-филд за титул самой посещаемой битловской святыни Ливерпуля. На протяжении многих десятилетий его уличную табличку похищали так часто, что местные власти начали просто писать имя краской на стене. Установленная позже “вандалозащитная” табличка оказалась ненамного надежнее старой.

Название песни Пола всегда хранило редкое, неизъяснимое очарование – в нем слышался отзвук невинной эпохи пятидесятых, когда в Британии по-прежнему оставались в ходу большие медные однопенсовые монеты, часто еще викторианской чеканки, кондитеры продавали за пенни шоколадные батончики (так называемые “жвачки”), а женщины ходили не пи́сать, а “потратить пенни” (цена посещения общественного туалета). Однако на самом деле улица получила свое название в честь Джеймса Пенни, ливерпульского работорговца XVIII века. Да и песня по сути описывает не столько Пенни-лейн, сколько площадь Смитдаун-плейс, где сама улочка (которая к тому же больше связана с Джоном, чем с Полом) выходит на ряды магазинов и где находится кольцо нескольких автобусных маршрутов.

Перечисленные в тексте детали пейзажа никуда ни делись, и каждая мгновенно включает в голове у любого из нас звуки ностальгического фортепиано, старинных духовых, порхающего соло на трубе-пикколо. Здесь по-прежнему есть парикмахер, “выставляющий фотографии всех голов, которые он имел удовольствие знать”[5], хотя на фото уже давно не прически “под Тони Кертиса” или “утиные гузки” и имя на вывеске больше не Биолетти, как в детстве Пола, а Тони Слэвин. Здесь же находится и отделение банка Lloyds TSB, где у банкира, наверное, тоже отсутствует “макинтош” (в смысле плащ, а не ноутбук), и за спиной у него сегодня смеются, возможно, даже чаще.

Вот транспортный островок, где за остановкой “хорошенькая медсестра” вполне могла бы “продавать маки с лотка” (и мы все без исключения знаем, что это была за медсестра). Налево, дальше по Мэзер-авеню, по-прежнему стоит пожарная часть, где и сегодня какой-нибудь пожарный в шлеме с гребнем мог бы наблюдать за временем в песочных часах, надраивая свою “чистую машину” и храня “в кармане портрет королевы”[6].

Дома, где Пол и Джон провели свое детство, отстоят друг от друга меньше чем на милю, но принадлежат разным предместьям, и их разница в статусе по-прежнему хорошо видна. Если Эллертон, по крайней мере в этой части, состоит в основном из муниципального жилья для рабочих, то Вултон – это зажиточный анклав для фабричного начальства, специалистов с хорошей зарплатой и профессуры из Ливерпульского университета. Когда Джон познакомился с Полом в 1957-м, контраст был в тысячу раз заметней.

После нашего маккартниевского пролога мы возвращаемся на голубом микроавтобусе к привычному порядку старшинства. Первая остановка – “Мендипс”, полуотдельная вилла с псевдотюдоровскими архитектурными деталями, где Джон, пресловутый “герой рабочего класса”[7], провел свое безукоризненно буржуазное и довольно избалованное отрочество на попечении твердохарактерной тети Мими.

Только через два часа мы покидаем тенистые бульвары Вултона, спускаемся по Мэзер-авеню и паркуемся у дома 20 по Фортлин-роуд. Еще один, такой же, как наш, микроавтобус ожидает предыдущую группу, которая только сейчас выходит на улицу через крошечный палисадник. В возбужденных разговорах можно услышать французскую, испанскую и русскую, или, может быть, польскую, речь. “Well, she was just seventeen…” – запевает мужской голос с голландским акцентом. “You know what I mean”[8], – откликается интернациональный хор.

Для современных британских ушей выражение “муниципальное жилье” обычно ассоциируется с низшими слоями общества, однако в первые годы после Второй мировой эти дома, строившиеся и субсидированные местными властями, воспринимались как чудо-рывок из трущобной тесноты и антисанитарии.

Номер 20 по Фортлин-роуд – классический пример муниципальной блокированной застройки: два этажа, ровный (в пятидесятые это означало: ультрасовременный) фасад, большое окно внизу, два поменьше сверху, входная дверь с остеклением под клиновидным козырьком. Несмотря на статус национального памятника, ему не полагается одна из круглых синих табличек, которые раздает “Английское наследие” – вспомогательная организация Национального фонда. Эти таблички отмечают дома выдающихся исторических фигур и присваиваются, только если фигура скончалась или отпраздновала вековой юбилей.

Как и в “Мендипсе”, здесь проживает смотритель, который также выступает в качестве экскурсовода. Большинство из этих людей – преданные фанаты, для которых жить в старом доме Джона или Пола, восстановленном по образцу пятидесятых, – рай на земле. Например, на Фортлин-роуд несколько лет смотрителем работал человек, чертами лица до жути похожий на Пола, хотя – вот парадокс – носивший имя Джон.

Сегодня нас водит по дому по-матерински заботливая женщина с бесцветными вьющимися волосами, которая представляется как Салли, после чего тактично избавляет нас от сумок и фотоаппаратов, пообещав, что они будут в целости и сохранности “в том же самом месте, где Маккартни хранили свои шляпы и пальто”.

Когда Национальный фонд приобрел этот дом, Пол поставил единственное условие: он должен был стать не просто музеем Beatles, а памятником семье. “В самом начале, – напоминает нам Салли, – это было для него очень грустное место”. В маленькой прихожей над входной дверью висит простая деревянная табличка:

Светлой памяти

Мамы и Папы

Мэри и Джима

Налево гостиная, где Пол впервые начал писать песни с Джоном (хотя самостоятельно сочинять он пробовал и раньше). Это крошечное пространство, которое почти всё занято приземистой “тройкой” (диван плюс два парных кресла), стандартным торшером с бахромой и телевизором с деревянным корпусом и небольшим экраном. На придиванном столике стоит увесистый черный дисковый телефон (номер – Garston 6922), который какое-то время оставался единственным на всей улице. Желтые обои с ивовым узором, типичные для подобных комнат в начале пятидесятых, были выбраны Национальным фондом; потом, когда гостиную стали оклеивать, обнаружились остатки оригинальных серебряно-голубых обоев в китайском стиле. Их фрагмент, наклеенный на картон и покрытый пластиком, дают подержать привилегированному члену каждой экскурсионной группы, и тот демонстрирует его всем остальным.

К внутренней стене придвинуто пианино – того типа, которое стояло когда-то повсюду в британских передних. “Именно здесь, в этой комнате, шестнадцатилетний Пол, сидя за пианино, сочинил «When I’m Sixty-Four», – говорит Салли. – И, как вы, наверное, знаете [наверное?], инструмент этот был куплен в «Музыкальных магазинах Норт-Энд-роуд», NEMS, которые принадлежали семье Брайана Эпстайна. Нет, это не то же самое пианино, – добавляет она, предупреждая вопрос. – Оригинал у Пола”.

Над телевизором висит фотография, сделанная его братом Майклом, на которой они с Джоном лицом друг к другу в креслах, сгорбившись над грифами своих право- и леворукой гитар, как нам говорят – во время сочинения “I Saw Her Standing There” (вот что сподвигло поющего голландца на улице). “У них было правило: если назавтра они не могут вспомнить новую песню, ее можно выбросить, – продолжает Салли. – Если песня запоминалась, Пол записывал ее в своей школьной тетрадке. И эта тетрадка по-прежнему у Пола”.

Складные деревянные двери ведут в маленькую столовую и дальше в кухню, укомплектованную товарами пятидесятых: стиральным порошком Rinso, крахмалом Robin, мылом Lux. После того как Маккартни съехали в 1964 году, на протяжении тридцати лет в доме жила семья Смит, которая установила современную кухонную мебель, в том числе мойку из нержавейки. Когда Национальный фонд взял дом на попечение, оригинальные деревянные сушки для посуды были обнаружены на антресолях под крышей. Потом прилагающуюся к ним фарфоровую мойку нашли в садике сзади, где ее использовали в качестве вазона.

Сам садик – скромный прямоугольник травы, по-прежнему выходящий на полицейское училище на Мэзер-авеню. “Когда Пол был мальчиком, там, конечно же, держали полицейских лошадей, – говорит Салли. – Так что его отец не испытывал недостатка в хорошем навозе для своих роз”. В деревянном сарае располагались прачечная – одежду отмывали вручную, после чего пропускали через “каток” в чугунной стоячей раме, – и уличная уборная. Теперь там уборная для посетителей (“Все-таки экскурсия продолжительная”, – говорит Салли) и каморка для экскурсовода, где она оставляет свой обед – сэндвич из фокаччи и вяленых помидоров.

Она показывает нам водосточную трубу, по которой поздно ночью Пол вскарабкивался на второй этаж в окно внутреннего туалета, чтобы потом впустить Джона через входную дверь, не разбудив отца. Это, наверное, единственный памятник Национального фонда, где водосточная труба считается представляющей исторический интерес.

Мы поднимаемся наверх в смотрящую во двор большую спальню, которую Пол уступил своему младшему брату Майклу, хотя одежду там продолжали хранить оба. На изголовье кровати висят черные бакелитовые радионаушники, точно как те, через которые когда-то блаженная зараза рок-н-ролла распространилась по всей Британии. Комната Пола, выходящая на улицу, ненамного шире стоящей в ней узкой односпальной кровати. На покрывале разбросана коллекция важных артефактов, в том числе “Под сенью млечного леса” Дилана Томаса в мягкой обложке (как свидетельство прилежания Пола на уроках литературы) и копия его самой первой гитары – Zenith с эфами расцветки рыжий “санберст”. “Оригинальная гитара по-прежнему у Пола”, – сообщает Салли очевидное.

Здесь каждой группе дают несколько минут для того, что в церкви называют “поразмыслить в тишине”. И, как правило, все и правда проходит в тишине, во всяком случае без слов. “Кто-то смеется, кто-то плачет, – говорит Салли. – Для большинства это просто очень-очень волнующий момент”.

За все годы, которые дом на Фортлин-роуд открыт для публики, Пол так и не видел его восстановленный интерьер, хотя несколько раз приезжал тайком – посмотреть со стороны. Однажды, когда он оказался здесь вместе с сыном Джеймсом, к нему пристал паренек из соседнего дома. Не понимая, кто перед ним, малец пытался заработать монету со всем ливерпульским нахрапом, присущим Beatles в их расцвете: “Эй, мистер, дай фунт – покажу дом Пола Маккартни”.