Читать книгу Охотникъ. Исторический роман - Филипп Марков - Страница 2

Поздним июльским вечером семнадцатого числа 1914 года в небольшом городке Ново-Александровске Томской губернии городской голова Ефрем Сергеевич Артемьев, сидя у себя в кабинете напротив камина, слушал потрескивание сухих березовых дров, то и дело, отмахиваясь от издающих звонкий писк назойливых комаров. Он нервно переминал в руках письмо, доставленное двумя часами ранее гонцом из Томска. Это была рукописная копия телеграммы, полученной сегодня же из столицы Российской империи, города Санкт-Петербурга. О содержании телеграммы ему было сообщено по телефонному аппарату ранее, но Артемьев хотел собственными глазами прочесть ее текст.

Аккуратными буквами на пожелтевшем листке бумаги было написано следующее:

«Высочайше повелено привести армию и флот на военное положение и для сего призвать чинов запаса и поставить лошадей согласно мобилизационному росписанию 1910 года тчк первым днем мобилизации следует считать 18 сего июля 1914 года».

Сегодня семнадцатое число, – размышлял Ефрем Сергеевич, – значит, пара дней у нас в запасе есть. Как бы Петербург не торопил, за один день такое дело не сделаешь.

Слухи о мобилизации ходили давно, но Государь вступать в войну не желал, поэтому точных сроков организации призыва никто не знал, и случился он для Ефрема Сергеевича неожиданно.

Ефрем Сергеевич Артемьев был купцом, выходцем из семьи ямщиков. Его предки поселились в Сибири еще по грамоте Бориса Годунова. Он сколотил целое состояние на перевозках различных товаров и грузов. С развитием пароходства Томск ввиду его выгодного расположения вдоль реки Томи стал центром ямской гоньбы; здесь собирались грузы для дальнейшей отправки в восточную Сибирь, Китай и Европейскую Россию.

В подчинении Артемьева в свое время находилось порядка тысячи семисот ямщиков и извозчиков, которые сопровождали около двенадцати тысяч возов. Процветанию дела его жизни помешало строительство Транссибирской магистрали, и в 1909 году Ефрем Сергеевич был вынужден значительно сократить объем гужевых перевозок. Но данная ему от природы деловая хватка и достаточно серьезный жизненный опыт не дали пропасть предприимчивому купцу. Он занялся коннозаводством, торговлей чаем, мясом, покупал земельные участки под строительство, открыл множество лавок и магазинов по городу, а также несколько фабрик. В возрасте пятидесяти семи лет он был назначен головой небольшого городка Ново-Александровска, находящегося всего в 37 верстах от столицы губернии – Томска. Городок вырос из деревеньки, образовавшейся вокруг открытого купцом мукомольного завода, недалеко от которого затем заработал и конный завод.

В городке купец отстроил себе богатое имение, настоящий дворец, архитектура которого соединила в себе традиции русской культуры и современные европейские веяния. Во дворце насчитывалось пятнадцать комнат, с северной стороны дворца был разбит большой пышный сад, где были посажены яблони, вишни, роскошные топиары1. По краям сада росли близкие русской душе белоствольные кудрявые березы, сок которых подавался к обеденному столу Ефрема Сергеевича, начиная со времени таяния снега и до появления первой зеленой листвы. Территория имения была огорожена узорчатой чугунной оградой. Помимо сада здесь располагались два колодца, небольшой желтый флигель для прислуги, переливающиеся фонтаны и яркие нарядные клумбы с экзотическими цветами, вокруг коих носились породистые собаки, гонявшие по двору беспородных котов и кошек. Рядом с имением на расстоянии в полверсты находился густой красивый лес, откуда доносилось звонкое многоголосое пение птиц.

Дворец был выкрашен в небесно-голубой цвет, центральную арку у входа украшал выгравированный герб Томска, на зеленом поле которого был изображен серебряный скачущий конь.

Внутреннее убранство дома было не менее богато, чем внешнее. Дверные проемы в виде арок, дубовая мебель и двери, резные ручки, картины, заграничные люстры. Но гордостью Ефрема Сергеевича было выстроенное по его личному заказу подземелье с винным погребом и ледником для хранения продуктов. Хотя гордился он не возможностью подземного хранения вин и яств, а тайным тоннелем, позволявшим в случае экстренного происшествия, скрытно пройти к пристани на реке Томь и, таким образом, избежать неприятных ситуаций.

Нет, война не погубила бы дело Артемьева, он готов был быстро перестроить производство для нужд армии, поставлял бы коней, провизию, да и в целом ввиду значительности накопленного капитала не пропал бы.

Главная проблема заключалась в том, что Бог за всю жизнь купца не подарил ему наследника всех его несметных богатств. Как он только не просил, даже будучи в деловой поездке в Москве, поклонился чудотворной иконе «Милующей» в известном на всю страну Зачатьевском монастыре, где со слезами на глазах коленопреклоненно молился Пресвятой Богородице о даровании сына или дочери.

Но пути Господни неисповедимы, наследник так и не появился, а супруга Ефрема Сергеевича, незабвенная Надежда Васильевна, почила в 1904 году, и его наследником должен был стать шалопутный племянник Георгий, сын старшего брата купца – Сергея Сергеевича Артемьева, погибшего в битве при Вафангоу в русско-японской войне в составе корпуса сибирских стрелков.

После смерти отца мальчику исполнилось одиннадцать лет, в то время он прилежно учился и подавал всяческие надежды. К четырнадцати годам его матушка, вдовствующая Агриппина Владимировна, вышла замуж за небогатого дворянина весьма сомнительной репутации. Отношения с пасынком у того не заладились, а вскоре Агриппина Владимировна родила новому мужу собственное дитя, и Георгий, по настоянию Ефрема Сергеевича, был передан ему же на воспитание. Но к двадцати одному году с Георгием было все труднее, он обладал тяжёлым норовом, острым языком, некоторым беспечным нахальством, а порою был и вовсе безрассуден.

Ефрем Сергеевич прилагал к воспитанию племянника все свои усилия: обучил его грамоте, языкам, различным наукам, стрельбе и фехтованию, а когда пришло время, он устроил Георгия на юридический факультет Императорского университета, в строительство которого в свое время, купец вложил собственных семьдесят тысяч рублей.

Все бы ничего, но своевольный племянник бросил учебу и ходил по питейным заведениям, волочился за девицами, а также увлекался азартными играми, что особенно выводило из себя Артемьева.

Ефрем Сергеевич списывал большинство его проказ на возраст и надеялся, что рано или поздно Георгий одумается, возьмет себя в руки и примет бразды правления оставленной маленькой купеческой империей. Но, кажется, Россия стояла на пороге весьма крупного военного конфликта, и предстоящая мобилизация ломала все многочисленные планы и надежды Артемьева на нерадивого племянника. Артемьев считал, что Георгию не место на войне, этот молодой человек был просто повесой, вырос в роскоши и не годился для полной лишений и риска военной службы. Купец не хотел, чтобы его будущий наследник вернулся калекой, да и с учетом судьбы его отца, он мог и вовсе не вернуться.

Артемьев не верил в короткую победоносную войну, о которой шли разговоры в обществе. Короткая, но позорная война уже произошла десять лет назад, а тогда, если ему не изменяла память, страна была полна такими же шапкозакидательскими настроениями, а результатом всей этой вакханалии стала революция, пошатнувшая, казавшееся незыблемым, самодержавие. Какого поворота судьбы ожидать от этой кампании, когда на кон ставились Босфор и Дарданеллы, Балканы и польские земли, в клубок были сплетены интересы крупнейших европейских держав, мог знать один лишь Всемогущий Господь.

Купец водил связи с высшими чинами Томской губернии: с самим губернатором Владимиром Николаевичем Дудинским, с вице-губернатором Загряжским, с прокурором окружного суда Дубряго, да и со многими другими знатными и важными людьми. Но обращаться с унизительной просьбой освобождения от призыва или хотя бы отсрочки от него для своего племянника у Ефрема Сергеевича не было никакого желания. Кроме того, всякая подобная просьба в обязательном порядке потребовала бы ответной услуги, а оставаться в долгу купец уж очень не любил.

Вместо этого Артемьеву пришла в голову авантюрная мысль дать двести рублей служащему воинской повинности присутствия. Об этом его помощник уже разговаривал сегодня с нужными людьми, и цена за исключение из призывных списков была названа именно такая. За эти деньги можно было приобрести пару лошадей, но для богатого купца и мецената они ровным счетом ничего не значили, зато освобождали его от унизительных прошений у властьимущих.

– Так и поступим! – сказал вслух Ефрем Сергеевич и, кивнув головой, смял желтый листок и бросил его в огонь, наблюдая за тем, как бумага сначала свернулась, а затем резко вспыхнула, исчезая в дымном пламени мраморного камина. Он взял в руки кочергу и подтолкнул догорающий листок под полено, плавно откинулся на спинку кресла-качалки. Один из назойливых кровопийц сел купцу на руку и тот, дождавшись пока комар решится отведать его крови, резким движением руки прихлопнул его. Кажется, гадкие твари оставили его в покое, так что он закрыл глаза и с облегчением от принятого решения медленно провалился в долгожданный сон.

Утром явился Георгий. Молодой человек был щегольски одет, хотя сегодня вид имел несколько помятый. На нем был пошитый у иностранного портного сюртук из темно-оливкового, практически черного кастора приталенного двубортного покроя, с отложным воротником и узкими рукавами, с пристяжной манишкой и черным самосвязанным галстуком с жемчужной булавкой, узкие брюки в темно-серую полоску и черные ботинки с заостренным носом на шнуровке, на голову был надет котелок из фетра. Роста Георгий был выше среднего, телосложения на вид худощавого. Глаза его были карие, лицо вытянуто с выраженными скулами. Усы и бороду он не носил, так как растительность на лице в силу юности имела несколько клочковатый характер. Темные волосы, обычно зачесанные в аккуратный пробор, растрёпано свисали на лоб. Внешняя худощавость была обманчива. На самом деле Георгий был жилист и физически крепок, так как с юных лет участвовал в многочисленных молодецких забавах и спортивных состязаниях: он метко стрелял, побеждал в кулачных боях, поднимал тяжести, принимал участие в лошадиных забегах.

Молодого человека встречал вышколенный дворецкий Игнатий, который, взяв верхнюю одежду Георгия, сообщил, что Ефрем Сергеевич ожидает его в своем кабинете. Поднявшись на второй этаж и пройдя по широкому коридору, Георгий остановился у двери дядюшкиного кабинета. Негромко постучав, он отворил дверь. Дядя восседал с важным видом за своим рабочим столом, опершись на локоть и поглаживая темные, но уже со значительной проседью широкие усы.

– Опять по мамзелькам всю ночь шлялся, Жора? – с укоризной спросил Ефрем Сергеевич.

– Дядюшка, я ночи напролет забочусь о судьбе нашего рода, что вы опять начинаете, ну, в самом деле, – озорно улыбаясь, ответил племянник.

– Тебе все шуточки, а ты новости слыхивал? Мобилизация, призыв, войну со дня на день объявят. А ты что? Учебу бросил, бездельничаешь, главный кандидат в пушечное мясо! – повысил голос Артемьев.

– Да ладно вам, каждый день одно и тоже, война, да война, а ничего не объявляют, не хочет Государь воевать! – возразил Георгий.

Ефрем Сергеевич тяжело вздохнул, встал из-за стола и, расхаживая по кабинету взад-вперед, попутно сопровождая свою речь бурными жестами, принялся рассказывать о телефонном разговоре; гонце с телеграммой; о том, что Георгий не готов к мобилизации с его шалопутной жизнью и постоянными гулянками; о его печалях относительно отсутствия прямого наследника; надеждах на племянника и, в конце концов, вручил конверт с новенькими купюрами общей суммой в двести рублей.

– Скачи в город, передашь это служащему воинской повинности присутствия, там, в университетской роще должны завтра организовать мобилизационный пункт, но начали готовиться уже сегодня. Надеюсь, ты еще не забыл, где находится университет? Никому другому от моего имени я поручать такое не хочу, а напрямую, как ты понимаешь, участвовать в данном мероприятии сомнительной законности – не могу.

Ефрем Сергеевич погрозил пальцем и добавил:

– Не подведи, Георгий. Не хочу я, чтобы ты судьбу отца повторял. Не оплошай, прошу!

Георгий положил конверт во внутренний карман и с усмешкой ответил:

– Все будет сделано как надо, дядюшка! Что-что, а отдавать деньги я умею!

Ефрем Сергеевич, махнул рукой, уселся за свой стол и демонстративно принялся рассматривать и перекладывать документы, которыми было завалено его рабочее место.

– Я тебя больше не задерживаю, но через час – выезжай. Коня свежего возьми.

Георгий недовольно кивнул и направился в свою спальню в другое крыло дворца. Зайдя в комнату, он раздраженно замахнулся кулаком на стену, но тут же передумал и, решив остудить пыл более мирным способом, растянулся на кровати, молча уставившись в расписной потолок, обрамленный лепным карнизом. Он обдумывал слова дяди о грядущей войне. Георгий не стремился воевать, его устраивала беспечная, веселая молодость, он упивался свободой и прямо сейчас был совершенно не готов лишаться всего этого. Уклонение от призыва было, конечно, не в почете, но кому какое станет до этого дело, если война действительно будет короткой, как того обещают. Считалось, что военные действия не могут продлиться более полугода. Русская армия, вступив в сражения за два, в крайнем случае, за шесть месяцев, просто сомнет своей мощью неприятеля. Так отчего же ему волноваться, и зачем участвовать в смертоубийствах, когда есть гораздо более интересные и веселые занятия.

Он подумал о Лизе Вороновой, актрисе небольшой театральной труппы. После пожара 1905 года, в котором сгорел Королевский театр, её труппа вынуждена была слоняться от одной площадки к другой, выступая то в бесплатных библиотеках, то, если повезет, в здании общественного собрания. Георгий и Елизавета мечтали уехать в столицу, стать свободными от уз провинции и жить, так как им пожелается. Но надвигающаяся война, похоже, похоронила эти мечты. Да и в последнее время, Георгий стал замечать, что устает от наивных Лизиных речей о волшебной столичной жизни, как и от ее общества в целом. Он считал, что жизнь коротка, а молодые годы еще короче, хотел получить от этого времени как можно больше и совершенно не обольщался жизнью в густонаселенном Петербурге без поддержки друзей и близких, вдали от родных краев.

Георгий посмотрел в окно, яркое июльское солнце слепило глаза, заставив его сощуриться. Лето в Томске было мокрым и дождливым, но сегодняшнее утро радовало чистым и безоблачным небом. Ветер легонько поглаживал зеленые, влажные от утренней росы ветви берез, растущих за окном во дворе усадьбы.

Собравшись с силами, Георгий встал с постели, сделал несколько шагов до гардероба и принялся менять вчерашний наряд. Он надел другие брюки, также в модную полоску, натянул жилет и затем накинул темно-серую визитку2, застегнув ее на одну пуговицу. В жилете, должно быть, невыносимо жарко после обеда, но, как говориться, красота требует жертв, подумал Георгий.

Выйдя за ворота дворца, молодой человек побрел узкой тропинкой к дядюшкиной конюшне. Конюшня в новом здании располагалась всего в пятистах шагах от усадьбы. Завидев Георгия, старый конюх с длинной седой бородой и спутанными волосами, торчащими из-под фуражки, вскочил с деревянной лавки и весело замахал племяннику купца.

– Здоров, Кондратий Петрович. Конем поделишься, милейший? В Томск и обратно доскакать, – перешел сразу к делу Георгий.

Кондратий, почесал кудрявую седую бороду, затоптал окурок и широко улыбнулся, ощетинив наполовину беззубый рот.

– Пошли, Ваше степенство, подберем вам лошаденку, – немного шепеляво выговорил конюх.

В купеческой конюшне были лошади разных мастей, как ездовые, которые могли проскакать до семидесяти верст за сутки, так и беговые, предназначенные для различных празднеств и гуляний. Сибирь была обширным краем, значительные расстояния требовали не только дневных, но и ночных переездов. Купец Артемьев содержал как летние экипажи, так и особые зимние повозки, более длинные, с косым изгибом бортов со специальным фартуком и козырьком для защиты от холода.

Конюх отворил скрипучую дверь конюшни и позвал Артемьева за собой. Георгий с Кондратием шли мимо стойл по помещению в полумраке, вокруг чувствовался запах сена и лошадей, животные жевали, отмахивались хвостами от мух, весело стучали копытами и фыркали при виде конюха. Кондратий взял ведро и подсыпал некоторым из них овса, затем подвел Георгия к одному из загонов.

– Вот, Ваше степенство. Добрый конь! Шорохом кличут. Довезет, как подобает, не сумневайтесь.

– Да разве-ж можно тебе не верить, Кондрат, – отозвался Георгий, похлопав конюха по плечу, – ты хоть старый и озорник, а в обмане замечен не был. Артемьев весело подмигнул старику, намекая на его неуклюжие пьяные ухлестывания за местными бабами.

Конюх хмыкнул, открыл загон и вывел скакуна на волю. Поджарый жеребец был буланой масти, желтовато-песочного цвета с аккуратно подстриженной по бокам черной гривой. Нижние части ног коня также были черными. Кондратий ласково погладил животное и повел его на улицу.

– Красив, ничего не скажешь, – Георгий восхитился необычному виду коня. – Недавно, видать, купили?

– С месяц будет, – ответил конюх. Он встал слева от лошади, провел ребром ладони по спине, затем сжал холку двумя пальцами – конь стоял спокойно. Кондратий подтянул стремена, положил клетчатый вальтрап на спину лошади и начал пристегивать темно-коричневое седло с металлическим остовом, одновременно приговаривая ласковые слова, а затем одел уздечку.

Наконец, работа была закончена. Георгий, поблагодарив конюха, вскочил на коня и по узкой тропинке направился в сторону Томска. За час, в который должен был уложиться Георгий, по указанию Ефрема Сергеевича, конечно, сделать ничего не удалось.

Конь шел рысью по проселочной дороге вдоль реки, постепенно набирая скорость. Ощущалось, как солнце плавно накаляет воздух. Теплый июльский ветерок развивал волосы темной конской гривы, нежно раскидывая их в разные стороны. Серебряная речная гладь играла желтым светом солнечных лучей, ловя отражение ветвистых деревьев. Пахло свежестью зелени сибирского леса и мягкой травой, над кустами беспокойным роем кружили назойливые насекомые, доносилось кваканье речных лягушек, звонко напевали соловьи и стрекотали стрекозы.

Вдали показался всадник. Приблизившись, он узнал Артемьева и помахал ему. Георгий осадил коня, перейдя на шаг. Всадником оказался его знакомый, сын мелкого торговца из Томска Никита Ступин, семья которого, имела в соседней деревеньке небольшой летний дом. Ступин был примерно одного с Георгием возраста, светловолосый с круглым лицом, неприятной ухмылкой и носом картошкой, одетый по-деревенски, в простые штаны и рубаху.

– Доброго здоровья, Жорж! – насмешливо поприветствовал Никита.

– И тебе Никишка, Васильев сын, доброго, – ответил Георгий.

– Почто в наших краях?

– А кто тебе сказал, что они ваши, – усмехнулся Артемьев.

– Ишь-ты какой, острослов! – Ступин завистливо посмотрел на необычного коня Артемьева.

– Добрый конь с виду, галопом бегает хоть? – с оттенком издевки спросил Никишка.

– А то! Твою клячу уж всяко перебегает, – Георгий смерил кобылу Ступина презрительным взглядом.

– Ну, ежели так, давай-ка проверим? – начал подначивать Ступин.

– Да я бы и рад утереть тебе нос, но не хочу тебя огорчать, да и дело у меня в городе, – смеясь, отказался Георгий.

– Только на словах и горазд ты, Артемьев, носы утирать! А как до дела, так голову в кусты и конец! Слабак ты, похоже! Правду говорят, ни на что не гож ты, толку от тебя – ноль, – вспыхнув, вызывающе ответил Никита, демонстративно поворачивая коня, намереваясь ускакать прочь.

Георгия эти слова разозлили. Ему зачастую было важно, что говорят и думают о нем другие. Артемьеву представилось, что это будет легкая задача, кобыла Никишки и правда была не ахти какая – худая, бока впалые, взгляд какой-то понурый. Не скрывая свое раздражение обществом Никишки, он решил загнуть немалую цену за победу, чтобы у Ступина больше не возникло желания его задирать.

– Стой! – окликнул Ступина Артемьев, – сто рублей, и я соизволю оставить тебя и твою клячу не у дел.

– А чего не пятьсот, – съязвил Ступин!

– Хошь и пятьсот давай! – азартно заявил Артемьев.

– Ладно, сто так сто! Кобыла хоть и старая, а фору еще многим даст. Давай по этой тропе через горку, а дальше по главной гужевой дороге на город примерно версту до следующего села, всего примерно пять верст. Победителю – сто рублей!

Сто рублей было солидной суммой, на которую можно было бы купить и новую неплохую лошадь. Зачастую такие суммы давались победителям конных бегов на ипподроме общества охотников конского бега, так что Георгий, еще раз посмотрев на кобылу Ступина, только усмехнулся. Он снял верхнюю одежду, оставшись в одной рубахе, и комком убрал ее в сумку.

– Погнали! – рявкнул Артемьев и подстегнул своего жеребца.

Конь рванул с места, взметнув за собой серую пыль извилистой проселочной дороги. До горки было примерно полторы версты, так что Георгий перешел с галопа на рысь и обернулся, чтобы посмотреть на отставшего Ступина. Казалось, соперник не очень-то и торопился, скакал размеренно, в то время как Артемьев стремился сделать отрыв всё больше, снова пустив Шороха в галоп. Ступин постепенно ускорял шаг кобылы, не делая при этом резкого рывка. Георгий дразнил соперника и улюлюкал, хотя не был уверен, что тот слышит его. Шорох без каких-либо видимых усилий летел вперед.

Несмотря на захудалый вид клячи Ступина постепенно разрыв сокращался, а конь Артемьева уже начинал тяжело дышать. Артемьев решил дать коню немного передохнуть и замедлил ход, в то время как дистанция между соперниками стала сокращаться уже до пятидесяти или сорока шагов. Деревенские мальчишки пытались бежать по траве вдоль дороги за всадниками, весело размахивая руками, смеясь и крича, подгоняли коней.

Приближался пригорок, и Георгий подстегнул коня, снова перейдя на галоп и удлиняя разрыв в дистанции. Он чувствовал, как вспотели бока у жеребца. Ему пришла в голову мысль обогнуть холм справа по пастбищу, где пастух со своим внуком пас деревенские стада коров и овец. Идея выглядела удачной, так как подъем на пригорок был достаточно крутым, и конь потратил бы на него лишние силы. Поле оказалось ухабистым, и Георгий собрался снова сбавить ход, как вдруг передние копыта Шороха подкосились, попав в яму, и конь резко завалился вперед. Послышался хруст сломанной конской ноги, жеребец ударился головой о землю, неестественно загнувшись. Артемьев вылетел прочь из седла и, перекатившись по траве, нелепо растянулся в десяти шагах от раненного животного. Шорох с бешеным взглядом ржал и крутился вокруг себя, тщетно пытаясь встать, изо рта у жеребца пошла пена, а из его правой передней ноги алела окровавленная кость. Пастух жалобно запричитал и побежал на помощь Георгию, светловолосый мальчишка безмолвно стоял, открыв рот.

В этот момент с пригорка на своей кобыле спустился Ступин, с высоты увидев финал необдуманного маневра соперника.

Артемьев встал на ноги, колени на брюках и рубашка были измазаны зеленью свежей летней травы. Он отряхивался, не вполне осознавая, что произошло. Ступин спешился, подошел к обезумевшему Шороху, достал из-за спины длинный охотничий нож и неожиданно с силой вонзил клинок в шейную артерию коня, придерживая гриву другой рукой и коленом, надавив на туловище животного. Кровь потекла ручьем, конь, казалось, успокоился и обмяк. Животное задергалось в предсмертных судорогах, по воздуху пронесся неприятный запах нечистот из опорожненного кишечника коня, после чего Шорох затих. Ступин аккуратно извлек нож, отер испачканное кровью лезвие о черную конскую гриву.

Георгий, наконец, придя в себя, подбежал к Ступину и резко оттолкнул его от мертвого животного.

– Что ты сделал, сволочь! Зачем? Сукин ты сын! – орал Артемьев.

Ступин поднялся, схватил выпавший из рук нож и угрожающе выставил его перед собой, исподлобья глядя на разъяренного Георгия.

– Захлопни пасть, Жорж! Коню конец, ничем не помочь, я просто облегчил его страдания. И отойди от меня, – холодным тоном произнес Ступин.

– Сволочь ты! – Георгий заорал, и со злости пнул желтые одуванчики, так, что их цветущие головки, оторвавшись, полетели в разные стороны.

– С тебя сто рублей, Артемьев, – все так же холодно говорил Ступин. – Отдавай деньги и катись на все четыре стороны. Ступин сплюнул.

Артемьев пытался взять себя в руки и успокоиться, но дыхание его по-прежнему было частым неровным.

– Мне надо в город на чем-то доехать, – сквозь зубы процедил Георгий.

– Еще пятьдесят рублей на бочку и можешь взять Арфу, – Ступин кивнул головой в сторону своей кобылы.

Георгий, поморщившись, выругался:

– Вечная проблема на Руси – дороги! Что с Шорохом-то теперь делать?

– И дураки, видать. А конину, вон, – деду отдай на беляши, – ехидно добавил Ступин, кивнув в сторону, стоявших поодаль и наблюдавших за развернувшейся драмой пастуха с внуком, – за каким лядом тебя на поле-то понесло? А вообще, мне нет дела до того. Давай деньги сколько есть с собой и расходимся.

Георгий подобрал сумку и раздраженно начал шарить в поисках денег. Оказалось, собственных средств у него было всего сто рублей. Он, не думая, взял пятьдесят своих, затем открыл дядюшкин конверт и вытащив оттуда еще сотню, молча протянул купюры Ступину.

Ступин взял деньги, развернул свежевыпущенную сторублевую купюру и прочитал вслух – «билет государственного казначейства, действителен по 1 августа 1928 года».

– Авось успею до этого времени потратить, а Артемьев? – посмеивался Ступин, – солидные суммы в кармане носишь, ну, то дело тоже не мое. Ладно, бывай.

Он картинно отвесил Георгию низкий поклон, развернулся и веселой походкой зашагал обратно в деревню.

Артемьев молчал. Его одолевала неистовая злость, которую он с трудом удерживал внутри себя. В какой-то момент он стиснул зубы и с силой сжал кулаки, страстно желая начистить морду наглецу Ступину, но осознавая свою вину в произошедшем, не позволил себе распустить руки.

– Дед! Коня заберешь? – Артемьев подозвал пастуха.

Пастух смущенно откликнулся:

– Заберу, мил человек, в хозяйстве туша-то поди пригодится!

– На том и порешим, – коротко ответил Георгий.

Он подошел к телу мертвого коня, снял с него седло и остальное снаряжение, решив забрать его вместо протертой амуниции Арфы. Часть суммы, необходимой для взятки служащему, была выброшена на ветер. Георгий, все еще пребывающий в озлобленном состоянии, пробормотал себе под нос что-то ругательное, оседлал Арфу и направил кобылу в сторону Томска.

– Осторожнее быть надо, – сказал вслед пастух, но Георгий уже не мог его слышать.