Читать книгу Охотникъ. Исторический роман - Филипп Марков - Страница 5

Агриппина Владимировна, урожденная Платонова, недолго вдовствовала после смерти мужа Сергея Сергеевича Артемьева. Муж ее был на двадцать лет старше своей супруги и на момент его скоропостижной кончины, она оставалась молода, хороша собой и способна к рождению детей. Ее заметил один из мелких томских дворян, титулярный советник Павел Симеонович Верхневицкий. Он был приветлив и обольстителен, покорил вдову своим красноречием и красивыми ухаживаниями.

Спустя года после смерти супруга Агриппины Владимировны, они обвенчались в храме Александра Невского, что располагался на Александровской улице недалеко от городского сада. После свадьбы оказалось, что Павел Симеонович на дух не переносит несносного, баловного и наглого сына Агриппины Владимировны. Мальчику было четырнадцать, и ответом на нелюбовь отчима были побеги из дома, насмешки и наглые выходки. Однажды Георгий отцепил привязанного коня Верхневицкого и стеганул его бичом, подгоняя так, что несчастное животное нашлось только к вечеру, бродившем в одиночестве вдоль берега реки Ушайки. Верхневицкий выпорол пасынка до кровавых ссадин, не обращая внимания на слезы и стенания супруги.

Скандалы продолжались, и Ефрем Сергеевич настоял на том, чтобы племянник жил в его имении под присмотром многочисленных нянек и гувернанток. Кажется, на этом моменте Верхневицкий вынул счастливый билет, так как Ефрем Сергеевич стал регулярно подкидывать Агриппине Владимировне по двести, а то и по триста рублей в месяц, чтобы та смогла вести достойную жизнь, сохраняя время на общение с ребенком.

Павел Симеонович забирал большую часть денег себе и распределял на нужды семьи, под которыми он понимал выкуп вещей из ломбарда и раздачу своих долгов.

Дворянство его было личным и распространялось на супругу, но не переходило по наследству, так что Георгий титула не имел. Вскоре Агриппина Владимировна понесла и родила Верхневицкому сына, а Георгию сводного брата. Мальчика нарекли именем Константин. Через какое-то время после рождения младенца, матушка Георгия погрузилась в многочисленные заботы, связанные с малышом, на первого сына времени оставалось все меньше. Когда малыш подрос, она увлеклась светской жизнью, всецело ощутив себя дворянкой, посещала разнообразные балы, салоны и спектакли. Георгий хоть и любил матушку, но виделся с ней все реже. Младшему брату Артемьева недавно исполнилось пять лет, общались они совсем редко, так что Костик при встрече звал брата дядей, хотя Артемьеву непоседливый мальчишка и был по душе.

После церковной службы Георгий поймал извозчика и докатился на скрипучей пролетке до торговых рядов городского рынка на Базарной площади. Протолкнувшись сквозь толпу бродящих покупателей, которых местные зазывалы, то и дело дергали за полы одежды, уговаривая купить, на первый взгляд, совершенно ненужные им вещи. Пройдя мимо овощных и фруктовых лавок, он остановился у кондитерской, купив сладкие пирожные, затем еле вырвался от настырных зазывал, требовавших от него примерки готовых платьев.

– Сударь, да что ж вы, померьте только, никто же не заставляет покупать, вы взгляните, это же ручная работа, аглицкие портнихи завистливо плачут в сторонке, вы только гляньте! – задорно кричал молодой розовощекий зазывала.

Георгий только отмахивался, не вступая в беседу, в которой ему запросто могли продать мешковатый сюртук, от которого даже портнихи из Англии заливаются горькими слезами.

Найдя цветочную лавку, Георгий купил пять свежесрезанных алых роз, и, протиснувшись обратно сквозь базарную толпу, пошел вниз пешком до Магистратской улицы, где арендовал неплохую квартиру Верхневицкий. Он мог бы иметь и свое жилье, но постоянно был в залогах, долгах или в состоянии их выплаты.

Георгий пришел к жилью Верхневицких к часу дня. Небо было затянуто облаками, дул прохладный ветер, день был серым и больше напоминал раннюю осень, чем разгар лета. Артемьев постучал несколько раз, пока, наконец, дверь не отворили. На пороге стояла Агриппина Владимировна, одетая для променада. Ее темные вьющиеся волосы были заколоты сзади и спадали до плеч. Она обладала привлекательными тонкими чертами лица и точеной фигурой. Матушка Георгия встретила его в почти полном облачении. Она была одета в послеобеденное платье с треном, пошитое из легкой бежевой ткани.

Увидев сына, она удивленно воскликнула:

– Жорж! Какая неожиданность, здравствуй, мой дорогой сын!

– Здравствуйте матушка! Вот, решил навестить! – Артемьев всучил матери розы, – я еще сладкого принес, думал почаевничать недолго, – он протянул завернутые в бумагу пирожные.

– А я как раз собиралась прогуляться, постой, Жорж, я только надену головной убор, – она взяла пирожные, забежала в комнату, положив их на стол, а цветы поставив в вазу, и надела на голову широкополую шляпу.

– Его Высочайшего Благородия нет? – с тоном издевки спросил Георгий о Верхневицком.

Агриппина Владимировна, казалось, не заметила, этого. Она поправила выпавшую прядь изящным движением.

– Нет, мой дорогой сын. Его Благородие с юным Константином пошли на какой-то концерт или спектакль, или в гости, право, я точно не помню, – голос ее был мягким, и речь лилась мелодично, как будто нараспев.

– Я пришел попрощаться, матушка, – решил не тянуть с главным Георгий.

Глаза Агриппины Владимировны округлились, и Георгий поведал ей всю историю, начиная от идеи Ефрема Сергеевича и закончив увольнением скользкого чиновника.

– Ох уж этот Ефрем Сергеевич, обратился бы к Павлу, он ведь тоже знает людей, подсобил бы, – ворчала Агрипина Владимировна.

Георгий раздраженно прихлопнул комара на руке, почувствовав, как при упоминании отчима его наполняет злость.

– Думаю, он просто не хотел отвлекать его Высочайшее Благородие от многочисленных финансовых операций, – намекнул Артемьев на вечные долги Верхневицкого.

– Георгий, не начинайте прошу, Павел Симеонович достойнейший человек, достойнейший, и я всецело доверяю ему.

Георгий не стал отвечать на эту реплику.

Они прогулялись вдоль набережной Томи, дойдя до пристани и обратно к дому на Магистратской улице. К концу прогулки, волочащийся по земле трен стал черным, собрав в себя, кажется, всю городскую пыль.

– Ты уж там осторожнее, Георгий, мой дорогой! – на прощание сказала Агриппина Владимировна.

– Буду матушка, вы же знаете, – с улыбкой ответил он.

– Уж я-то знаю, как никто другой знаю, – погрозив пальцем, с напускной строгостью сказала Агриппина Владимировна.

Они обнялись на прощание возле входа в квартиру Верхневицких. Внезапно дверь отворилась. На пороге стоял Павел Симеонович собственной персоной. Он с негодованием глянул на супругу, а затем нервно перевел взгляд на пасынка. Не сказав слов приветствия, он лишь коротко кивнул Артемьеву.

Георгий же наоборот, казалось, приободрился от этой встречи, как будто даже надеялся на нее.

– О, Ваше Превосходительство, приветствую вас в вашей обители, – повысив отчима сразу на два чина, приветствовал его Георгий, картинно отвесив низкий поклон.

Верхневицкий не мог не заметить издевки, зная, что до чина титулярного советника ему уже не прыгнуть, отчего цвет лица его сделался пунцовым, глаза вспыхнули, а подкрученный ус нервозно задергался с правой стороны. Он сдерживался из-за всех сил, стараясь не поддаваться явной провокации. Павел Симеонович отчего-то боялся Георгия, что-то было в нем такое безудержное, некая скрытая ярость, которой Артемьев мог смести все на своем пути, включая и Верхневицкого. Да и обидев назойливого и буйного пасынка, он мог задеть нежные чувства Агриппины, хотя это его волновало в меньшей степени. Больше его заботило содержание, получаемое до сих пор от Ефрема Сергеевича, так что, сцепившись с Георгием, он рисковал как физически, так и финансово, а это слишком высокий риск для его возраста и материального положения. Поэтому Павел Симеонович терпел и лишь злобно пыхтел, не в силах противостоять очередной мерзкой выходке Артемьева.

Георгий же тем временем не унимался:

– Пал Семеныч, батюшка! Что же вы не пригласите любимого сына вышей дорогой супруги на чашечку чая?

Терпение Верхневицкого подходило к концу:

– Артемьев, вы взрослый человек, прекратите этот балаган, в конце концов, – выпалил Павел Симеонович, тем самым, только раззадорив Георгия.

Агриппина Владимировна испуганно смотрела поочередно то на супруга, то на сына, одергивая то одного, то другого за одежду, но подобные ее действия ровным счетом никакого эффекта не произвели.

– О нет, простите же, что потревожил ваш покой, задел тонкие струны вышей широкой и проникновенной натуры, – веселился Артемьев, – чем же мне загладить свою безграничную вину перед вами, может быть… о да, может быть подарить брошь от моего галстука? Или золотую цепь от моих часов? Вы ведь найдете ей применение, верно? Я тут слыхал о красивейшем месте в центре горда, у излучины реки Томи, на Духовской улице! Да-да, там уже как два года работает городской Ломбард! Авось, дадут за нее серебром этак монет тридцать?! – торжественно завершил свою тираду Георгий.

– Артемьев! – не выдержав, заорал Верхневицкий.

– Убирайся вон, наглый щенок! Во-он! Духу чтобы твоего тут не было! Агриппина, – в дом!

Агриппина Владимировна в полной растерянности заохала и испуганно прикрыла рот тонкой ладонью.

Артемьев ликовал, он добился желаемого, оставался последний штрих для целостности картины. Он резко сменил выражение лица с веселого на непроницаемо-суровое и быстро сделал шаг в сторону Верхневицкого, приблизившись к нему вплотную.

– А ну-ка повтори, – сдавленным голосом прошипел Артемьев.

Верхневицкий понял, что выпустил на волю то, чего изначально страшился и постарался сгладить возникшую остроту ситуации.

– Слушайте, Георгий. Просто уходите, давайте не будем усугублять, —более сдержанным тоном продолжил Павел Симеонович.

Георгий смотрел на него в упор и молчал. Верхневицкому казалось, что эта томительная пауза длилась бесконечно. Внезапно Георгий подался туловищем вперед и притопнул ногой, сохраняя все то же устрашающее выражение лица. Верхневицкий от неожиданности отшатнулся и, споткнувшись о деревянный порог, провалился в дверной проем, растянувшись на полу. Артемьев, довольный собой, притронулся к полям шляпы и развернулся, направившись по своим делам.

Георгию осталось сделать еще несколько пунктов из намеченного им плана. Был черед встречи с университетскими друзьями.

Артемьев организовал встречу в одном из пивных трактиров Роберта Крюгера под названием «Баварiя». Встреча была намечена на вечер понедельника. Он как обычно принарядился, но в тот раз в дополнение к своему повседневному гардеробу, по настоянию Ефрема Сергеевича, взял с собой пистолет. После 1905 года были некоторые трудности с ношением оружия, но купец решил вопрос, и его племяннику выдали разрешительное свидетельство из полиции, которое осталось в оружейном магазине в качестве подтверждения соответствующего права покупателя.

Это был черный браунинг 1910 года калибром чуть больше трех линий6, самозарядный пистолет конструкции Джона М. Браунинга. Носить такое оружие можно было скрытно, так как оно легко помещалось в жилетном кармане, куда и положил пистолет Артемьев. Оружие весило 1 фунт 53 золотника7, так что особого дискомфорта оно не создавало. Артемьев был неплохим стрелком и одно время регулярно практиковался, попадая в бутылку с тридцати шагов. Сейчас ему было не до того, но шагов с пятнадцати он точно бы не промахнулся. Георгий проверил наличие патронов в магазине, поставил оружие на предохранитель и положил во внутренний карман.

Артемьев явился в трактир первым. Официант принес меню, и Георгий принялся его изучать. Официант никак не возвращался, чтобы принять заказ, и Георгий, устав от ожидания, принялся осматривать публику. Вокруг собрались приличного вида люди, спокойно ужинавшие или подобно Артемьеву ждавшие своего заказа, расчета или сдачи. Кто-то звонко закатывал тяжелые шары в лузы, играя в бильярд и подзадоривая соперника, натиравшего наконечник кия мелом; два мужичка, изрядно выпивших, с напускной сосредоточенностью переставляли фишки, пытаясь предугадать следующий ход оппонента на столиках для игры в шашки.

Наконец, вернулся официант, и Георгий ткнул пальцем в меню, заказав одно из самых дорогих сортов пива под названием «Экспорт» по двадцать копеек за бутылку или три рубля за ведро. Вскоре должны были подойти друзья Артемьева, составлявшие ему компанию в период обучения в университете. Предполагалось, что придут молодые люди как с юридического факультета, так и несколько человек с медицинского. Он рассчитывал, что будет пять-семь человек.

Спустя полчаса компания начала потихоньку собираться. Молодые люди шумно общались, весело смеясь, перебивая друг друга, поднимали тосты, стукались пивными кружками и обсуждали ворох событий, всколыхнувших страну за последнее время. Тихая до этого публика потихоньку доходила до кондиции, люди орали песни и галдели, несмотря на то, что завтра многим необходимо было идти на службу.

– Я искренне думал, что войны не будет. Какой в ней нам смысл? Государь не хотел, Распутин отговаривал, разве кто-то желает умирать? – высказал свое мнение Иннокентий Самсонов, молодой человек с бледной кожей, тонкими светлыми усами, протирая платком круглые очки.

– Да причем тут Распутин, это же просто шарлатан, Иннокентий, о чем вы в самом деле? Ну а Государь, хоть и самодержец, а ведь теперь у нас Дума, сборище мздоимцев, они-то уж точно в окопах не будут гнить, зато наживутся на смертях нашего брата, – вступил в дискуссию Антон Скрябинский, пришедший на вечер встречи в сопровождении хрупкой девицы, которая по большей части молчала, изредка что-то шепча своему спутнику на ухо.

– Слушайте, господин Скрябинский, не стоит вот так огульно навешивать ярлыки на людей, мы ничего не знаем наверняка об этом загадочном Распутине, может он и в самом деле великий старец и тогда вам грешно так говорить! – выпалил Самсонов.

Скрябинский отпил пива и наклонился к столу:

– Иннокентий, не будьте наивным, – война весьма доходное предприятие, не для нас с вами, конечно, но для отдельных личностей весьма и весьма!

– Будет вам, не петушитесь, господа юристы, умерьте свой пыл – с улыбкой успокаивал спорящих друзей Георгий.

– Ну, а вы-то, что думаете, господин Артемьев? – спросил малознакомый молодой человек с медицинского факультета по фамилии Громов, имени его Георгий не знал, – кажется, вы идете на фронт или вроде того?

Громов был невысокого роста, со светлой бородкой, круглым лицом и зачесанными назад русыми волосами.

– Скорее «вроде того», – передразнил Георгий, – буду трудиться в тылу на благо Отечества, стану тыловой крысой меж пороховых бочек на заводе Майнера, – шутя, объяснил суть своего предстоящего занятия Артемьев.

– Пороховой завод, значит. Интересно, а вы знали, что основу бездымного пороха составляет пироксилин, одна из разновидностей которого, между прочим, открыта Дмитрием Ивановичем Менделеевым в конце прошлого века. Так вот, Менделеев усовершенствовал известную формулу и пытался внедрить в производство свою технологию производства пироколлодийного пороха, – начал длинную лекцию Громов.

– И что же с того? – не слишком заинтересовавшись, спросил Артемьев.

– А то, господа! – торжествующе произнес Громов, – что эту технологию стащил какой-то никудышный лейтенант из Американских Соединенных штатов и теперь наши заводы покупают порох, произведенной по нашей же технологии у американцев, ну не стыдоба ли? – триумфально заключил будущий врач.

– Мда-а, дела… – загудели студенты.

– Видать, не такой он и никудышный, этот лейтенант, – поставил точку в рассказе истории Громова Артемьев. Компания дружно расхохоталась.

– А лично я боюсь повторения 1905 года, а то и похуже, – продолжил прагматичный Скрябинский.

– Да будет вам, эту гидру еще тогда придушили намертво, – ответил, продолжая спор Самсонов.

– Скорее, она просто затаилась. Может, ей и отрубили голову, но вместо одной у нее выросли две, – заключил Самсонов.

– Как по мне, так лучше бы ее сожгли заживо, – внёс свою лепту Георгий.

– Однако жестоко, ведь эти пламенные революционеры – тоже люди, – внезапно запротестовал Громов.

– Это аллегория, мой друг, всего лишь аллегория, – успокоил собеседника Георгий, – по правде говоря, мне всецело наплевать на их существование, пусть себе роют свой муравейник, только бы меня не трогали и не учили никого жизни, а то им бы только чего разрушить, да кого подорвать, – завершил свою мысль Артемьев.

Кто-то из студентов незаметно достал из-под полы бутылку коньяка, и молодые люди по кругу начали подливать его себе в стеклянные кружки. От таких махинаций беседа слетела с политического русла, и друзья начали вспоминать различные веселые истории их совместного обучения.

– А помните, Георгий Сергеевич… нет, постойте, постойте, дайте же мне сказать, – хохоча, пытался вставить свое слово Алексей Чудинский, также учившийся на юридическом с Артемьевым, – помните, Георгий, как проходил экзамен по гражданскому праву?

– О, это было нечто, – прокричал Скрябинский.

– Для тех, кто не помнит, сообщаю, что наш друг Артемьев тогда не выучил, кажется, ни одного вопроса.

– Нет-нет, как вы смеете, в тот день я точно мог ответить хотя бы на два вопроса, – запротестовал Артемьев.

– И какие же, позвольте, поинтересоваться? – с сомнением спросил Самсонов.

– Какой вы сдаете предмет, и как ваше имя, – смеясь, выпалил Артемьев, вызвав бурный смех собравшихся.

– Так вот, кажется, вас спрашивали о договоре займа, – продолжал Чудинский.

– Mutuum! – по-латыни вставил Георгий, что в переводе означало «заем».

– А вы, как известно, ничего не знали по сему вопросу.

– Но-но! Я прекрасно знаю, как брать взаймы, – снова перебил Георгий.

– Господа, дайте же закончить! – никак не мог договорить Чудинский, – Георгий тогда предложил профессору пари, что ответит на любой другой вопрос из билетов и вытянул единственный пустой билет, который по порядкам, заведенным тем профессором, давал неизменное право получить отличную оценку! – наконец закончил студент.

– Да вы просто, везунчик, господин Артемьев, – вставил свое слово Громов.

– Такой везучий, что в настоящее время отчислен, – прогоготал Артемьев, – позвольте, господа, мне необходимо отойти.

– А давайте лучше выпьем за мир, – поднял бокал Семен Волынин с медицинского, пришедший вместе с Громовым.

Встав из-за стола, Георгий осознал, что прилично выпил, голову его наполнял хмельной туман. Уже стоя на ногах, он залпом допил остатки пенистого пива, смешанного с коньяком, после чего неуверенным шагом пошел по направлению к уборной. Вечер складывался замечательно.

Дойдя до уборной, Георгий почувствовал, что ему стало нехорошо. Тошнота волной подкатывала к горлу, и он понял, что вернется в компанию еще не скоро. Друзья продолжали веселиться без него.

Вдруг дверь трактира отворилась, и в помещение вошли пять человек мало презентабельного вида с бритыми головами, в потертой запачканной одежде, явно уже не трезвые. Большинство присутствующих посетителей притихли. Похоже, что это были мобилизованные, получившие день увольнительной. Они шумно заняли свободный стол, кто-то из них громко загоготал. К ним робко подошел официант.

– Что изволите заказывать, господа? – вежливо спросил официант, держа наготове бумажный листок и карандаш.

Здоровенный детина, с наигранно серьезным видом изучавший меню, посмотрел на официанта исподлобья и спросил:

– Скажи, человек, свинью зажарить целиком можно? Подать ее на вертеле и полить томатным соусом? Целиком?

Официант смутился, не зная, что ответить, четверо спутников здоровяка сидели, с трудом сдерживая смех.

– Почто молчишь, шкура? Что, нечем накормить защитников Отечества? Нам всего-то и надо, что обычную свинью, коих тут целый зал! – здоровяк вскочил с места, с шумом опрокинув стул, за которым сидел.

Официант попятился. На шум выбежал управляющий трактиром, и вежливым голосом залепетал:

– Господа, господа, я вас прошу, давайте прекратим это, вас покормят за счет заведения.

– Нам подачек не надобно, и господ тута нет! Господа все на балах пляшут, а мы за ваши рыла гибнуть будем!

Внезапно он с силой толкнул трактирщика так, что тот отлетел на несколько шагов и завалился на пол, жалобно причитая. В этот момент раздался выстрел.

Георгий стоял в пяти шагах от этой заварушки, держа в руке свой браунинг. В потолке виднелось дымящееся отверстие от пули.

– Вы, – он обвел рукой с пистолетом зачинщиков беспорядка, а ну, пошли вон отсюда! – приказным тоном проговорил Георгий.

Один из буянов, толкнул стул перед собой и резко пошел на Георгия. Артемьев с силой стукнул его стволом пистолета в висок, и нападавший свалился наземь рядом с побледневшим от страха трактирщиком.

Верзила, видимо, считавший себя лидером пятерки, вытащил нож и направил в сторону Артемьева, процедив:

– Сейчас ты у меня покомандуешь, щенок!

Артемьев, недолго думая, взял пистолет в обе руки и нажал на спусковой крючок, целясь верзиле в огромную ступню. Боек ударил по капсюлю, выбросив пулю из ствола. Затвор отскочил назад, и пистолет, крепко зажатый в тисках ладоней Георгия, дернуло отдачей. Через окно стволовой коробки выбросило гильзу, одновременно выпустив наружу едкий дымок пороховых газов. Здоровяк истошно завопил, схватился за ногу, катаясь по деревянному полу трактира и размазывая кровь.

Придя в себя после увесистого удара стволом браунинга, напавший на Георгия солдат и остальные неудавшиеся погромщики, подхватили раненного верзилу и, осыпая Артемьева отборными ругательствами, поковыляли прочь.

Артемьев, посмотрел на своих ошарашенных друзей и коротко процедил:

– Собирайтесь, мы уходим.

Затем резким шагом направился к выходу, толкнул дверь и очутился на улице. Было уже за полночь. Прохладный ветерок покачивал бесцветные от покрывающей их темноты листья деревьев. Небо было усыпано холодными тусклыми звездами. Артемьев посмотрел вверх и по детской привычке нашел созвездие большой медведицы. Ноги дрожали в коленях, его сковывало пульсирующее, затмевающее разум внутреннее возбуждение. Георгий опустил голову и увидел скрывшуюся за углом пятерку погромщиков и с облегчением выдохнул.

– Вот это вы даете! Может быть, все-таки не стоит растрачивать ваш талант на примитивную заводскую работу? – ежась и потирая от ночной прохлады локти, поинтересовался Громов, вышедший через некоторое время следом за Артемьевым.

– Какой талант? – не понимая, спросил, все еще пребывая в странном, полуоцепенелом состоянии, Георгий.

– Ну, как же. Вы были так хладнокровны и уверены в себе. А какой точный выстрел! – с восхищением смотрел на Георгия Громов, – думаю, таким как вы место скорее на фронте, чем на заводе, – заключил он.

Артемьев промолчал. Его переполняли смешанные чувства. На самом деле он слабо понимал, что творит, был нетрезв, совершенно неуверен в последствиях и действовал, скорее полагаясь на инстинкты, чем на рассудок. Но в итоге он ощутил подобие удовлетворения от содеянного, хотя не знал до конца, правильно ли поступил. Наконец, подоспели и остальные.

На их лицах сохранялось удивление, но никто не осудил Артемьева, скорее наоборот, его поддерживали, стараясь подбодрить.

– Ты просто снайпер, Жорж!

– Молодчина! Это так романтично!

– Меткий, однако, выстрел!

– Да какой там, он ему между ног целил, а прострелил ступню! —наперебой кричали студенты.

Кто-то обнял Артемьева за плечо, резко встряхнув его. Георгий решил уйти, наконец, от этой темы, так как в любом случае всем пора было разъехаться по домам.

Артемьев надеялся, что в трактире его никто не узнал и предложил поскорее взять карету, пока не приехал городовой, так как не хотел всю ночь проводить в изнурительных допросах. Друзья начали ссылаться на дороговизну такого экипажа, но Георгий настоял, предложив лично все оплатить.

Вдоль дороги, на которой была расположена «Баварiя», стояли разнообразные повозки, заехавшие одним колесом на тротуар. Кто-то из извозчиков спал, кто-то играл в карты, переругиваясь, а кто-то попивал чай, заедая куском хлеба. Лошади, не торопясь, жевали сено из мешков, свисающих с оглоблей. Извозчики то и дело окликивали молодых людей, предлагая свои услуги.

По пути до кареты компания распугала стаю серых голубей и своим шумным приближением разбудила извозчика, одетого в темно-зеленый подпоясанный кафтан на фантах и с фуражкой, скатившейся на глаза. Извозчик издал звук, похожий на сдавленное хрюканье, и от неожиданности вздернул голову, так что фуражка свалилась наземь, чем вызвал бурный хохот разбудившей его молодежи. Те, кто жил неподалеку, пошли пешком, а с оставшимися Артемьев катался по городу, пока не проводил последнего человека. Переночевал он в томском доме Ефрема Сергеевича.

Позже Артемьев узнал, что такие погромы происходили не только по Томской губернии, но и по всей России. Видимо, это было своеобразным обрядом инициации для многих призывников, они как будто срывались с державшей их цепи общественных норм, желая с шумом выпустить пар накопленного внутри волнения. При этом погромщики, вероятно, осознавали, что скоро их ждет иная, покрепче прежней, армейская цепь, которая может затянуть поводок на шее так, что легко оказаться бездыханным в лежачем положении, глубоко под землей.

Начало мобилизации сопровождалось погромами винных лавок, складов, трактиров, ограблениями магазинов, а иногда насилием и убийствами. Такие волнения носили в большинстве своем стихийный характер и были больше исключением, чем правилом. Кто-то грабил в пьяном угаре, а кто-то расчетливо пытался заработать или натаскать для семей припасов перед отправкой на фронт, тем более, что призыв случился в разгар сенокосной страды.

Наутро Георгий чувствовал себя полностью разбитым. Он не мог отделаться от преследующего его ощущения суеты и не хотел подниматься с мягкой постели. С трудом поднявшись, он спустился на кухню. Увидев, проходящего мимо слугу, Артемьев окликнул его:

– Архип, а Архип, ты про клячу дядюшке-то напел, козлиная морда!

Слуга застыл, держа в руке поднос с грязной посудой, он был напуган тоном племянника купца. Он глупо открыл рот, не зная, что ответить. Георгий сурово сморщил лоб и посмотрел на слугу исподлобья.

– Ну? – потребовал Артемьев.

– Да как же-ж, Ваше степенство, – сперва затараторил Архип.

– Ефрем Сергеевич, о-он же-ж, а я т-только… – так и не смог закончить он мысль.

– Ладно, не мямли, дурья ты башка, шучу я, – не выдержав, расхохотался Георгий, – все правильно сделал, нет твоей вины никакой! Иди давай, куда шел.

Архип облегченно выдохнул, нервно заулыбался и пошел из кухни, по дороге споткнувшись, уронил поднос с посудой на деревянный пол. Поднос с грохотом рухнул, но чудесным образом, кажется, ни одной тарелки не разбилось.

Георгий оседлал кобылу, все это время, жившую здесь под присмотром слуг и поскакал в Общественное собрание, надеясь встретиться с Лизой. Но Лизы на месте не оказалось, как и всей ее труппы. Георгий вызнал у работников Общественного собрания, что труппа в полном составе внезапно укатила выступать чуть ли не в другой город и все это накануне важной премьеры в Томске. Вернуться они должны были только через неделю. Для Георгия была оставлена записка от одной из актрис. Георгий развернул письмо и узнал знакомый Лизин почерк. Она писала, что не смогла дозвониться до него и просила прощения за столь внезапный отъезд. Руководитель труппы договорился об участии в каком-то благотворительном вечере в Барнауле, объяснив, что это станет неплохой тренировкой перед премьерным показом в столице губернии. Лиза просила писать ей, поскорее вернуться или забрать ее с собой, как только появиться такая возможность.

Георгий сложил письмо и убрал в карман пиджака. Он нашел бумагу с карандашом и нацарапал ей ответную записку. Георгий написал, что постарается завершить все скорейшим образом, будет скучать и обязательно напишет или позвонит по приезде. Также он написал, что искренне сожалеет о несостоявшейся встрече. Про тему совместного пребывания в Петербурге он намеренно решил умолчать.

После этого Георгий посетил военное присутствие, подписал ворох документов, заполнил бессмысленные формуляры, окончательно этим утомившись. Завтра он предполагал отправиться в путь. После затянувшегося посещения военного присутствия он поскакал в Ново-Александровск.

Слуга купил ему билет на поезд, отбытие должно было состояться в пять утра. Весь вечер Георгий провел в сборах. Он набил полный чемодан вещей и с трудом закрыл его на ключ. Подняв его за две ручки, он глубоко вздохнул:

– Да-а, одному такое несподручно будет таскать, – подумал Артемьев. Он заново открыл его, переворошил собранное, выкинув пару брюк, одну из шляп, но чемодан так и остался увесистым. Георгий пожал плечами и направился в кабинет к Ефрему Сергеевичу.

– Добрый вечер, дядюшка, ну что, завтра тот самый день, провожать поедете?

– Добрый-добрый, спрашиваешь еще, за тобой же глаз, да глаз! – погрозил пальцем Ефрем Сергеевич.

– Вы не переживайте, дядюшка, лучше тут управляйтесь, может к матушке заглянете, проведаете, – продолжил Георгий.

– Хорошо у нее все, я ей каждый месяц на содержание даю, хотя ты уже лоб здоровенный вымахал, – отмахнулся купец.

– Да содержание ваше, этот стервец Верхневицкий проедает, не успев получить, – напомнил Георгий о своей нелюбви к отчиму.

– Не начинай, Георгий, он ей муж, она ему жена, вот сами пусть свои проблемы решают, а у меня тут свои и не мало, уж поверь. Ладно чего лясы точить, завтра в путь. Иди собирайся, проверь все, чтобы чин чином было. С собой тебе пять тысяч даю. С лихвой должно хватить. Смотри, не кути. Надеюсь, и не до того будет с этим заводом, туда его раз-туда. Может пока не поздно, слугу с тобой снарядить, а?

Георгий от последних слов поперхнулся:

– О, что вы, право не нужно никакого слуги, я вполне сам смогу дотащить свой чемодан, кстати, он уже собран, – запротестовал Георгий, испугавшись, что за ним увяжется дядюшкин соглядатай.

– Ну, смотри, смотри, но ты звони оттуда как можно чаще, и прошу, не ввязывайся ни во что. Оружие не забудь, – напомнил, купец.

– Так точно-с, – откозыряв, улыбнулся Георгий, – ну, я, пожалуй, пойду?

– Иди, иди, ляг спать пораньше и дверь прикрой, как выходить будешь, – напоследок попросил Ефрем Сергеевич.

Спалось Георгию плохо. Он ощущал себя не спящим, но и не бодрствующим. Тягучее состояние полудремы всю ночь обволакивало его, мысли мешались со сновидениями, реальность с забытьем. Ночью разыгралась гроза. Дождь барабанил по крыше, словно бесконечные пулевые выстрелы, раскаты грома напоминали разрывающиеся артиллерийские снаряды. Георгий как будто лежал в грязном вымокшем окопе, спасаясь от града пуль. Внезапно обстрел прекратился. Сквозь застилавший взор густой пороховой дым кто-то тянул руку, желая помочь Георгию выбраться из окопа и уйти с простреливаемой позиции.

– Дава-ай! – закричал знакомый голос.

Он схватился за руку и, вскарабкавшись по откосу, увидел своего спасителя и понял, почему голос казался таким знакомым. Это был отец, точно отец. Вытянутое лицо, коренастая фигура, подкрученные усы. Отец был очень бледен и звал его за собой. Георгий замедлился от удивления и внезапно, как будто палкой со всего размаху что-то с силой ударило в затылок. Он упал ничком с также открытыми от удивления глазами, из затылка виднелось пулевое отверстие. Он видел ужас на лице отца, видел, как тот уходит прочь, скрываясь в дали порохового тумана. Георгий все видел, все ощущал и понимал, но не мог пошевелить ни одной частью своего тела. Он понял, что, кажется, это смерть настигла его, и закричал от внезапно накатившей волны страха. И тут он проснулся. Он был в своей комнате. Дождь не прекращался, лишь стал слабее. Вода все также тонкими струйками стекала по стеклу. Он посмотрел на настенные часы и мысленно выругался. Через пятнадцать минут пора было вставать. Георгий надеялся поспать в карете, лишь бы дядя не приставал с разговорами.

Ефрем Сергеевич был собран как всегда четко по расписанию, он надел свой парадный сюртук, взял трость и сшитый на заказ котелок. Георгий спустился с некоторым опозданием, так что купец для порядку немного его пожурил за извечную расхлябанность, тем более, что дороги промокли, и путь обещал быть дольше обычного.

Они уместились в экипаж, слуга с трудом донес багаж племянника.

– Пес его знает, чего он туда только натолкал, – мысленно усмехнулся Ефрем Сергеевич.

Он намеревался в пути обсудить с Георгием предстоящую поездку, напомнить о людях, которые бы могли помочь, в случае чего, в столице, а по его богатому опыту общения с племянником, такая помощь вполне могла потребоваться. Георгий как будто притягивал всяческие приключения. Как-то раз он ввязался в драку на улице, вступившись за какого-то мужичка, которого приказчики возле одной из торговых лавок пытались окунуть головой в бочку с водой, дружно хохоча. Мужичок из-за всех сил упирался, но, в конце концов, не сдюжил, а потом процедура повторялась снова. Нет, чтобы вызвать полицию, Георгий полез разбираться самолично, вдарил одному приказчику в ухо так, что тот от одного удара упал в беспамятстве, а второго схватил за горло и потащил к этой же самой бочке. Подоспевшая полиция разбираться не стала, сгребла всех разом, намереваясь оштрафовать за учиненный беспорядок. Все управилось, как это зачастую бывает, при помощи определенной денежной суммы, которая позволила не вмешивать имя Артемьева в лишние тяжбы и не появляться в неблагоприятном свете в заголовках газет. Так, «Сибирская жизнь» в короткой заметке упомянула лишь о нахальстве приказчиков, не упомянув ни слова о Георгии.

Карета тронулась по насквозь вымокшей дороге, разбрызгивая лужи и растаскивая слипшуюся грязь в разные стороны.

Ефрем Сергеевич всю дорогу пытался разговорить племянника, но тот постоянно клевал носом, смотрел в окно, зевал, не слыша, о чем ему втолковывает купец. Лишь под конец пути он рассказал о своем странном сне, который, видимо, и не давал ему покоя.

– Смерть, говоришь, приснилась, ну так значит, долго жить будешь, и никакая пуля тебя не возьмет! Тем более что не на фронт ты едешь, а на завод писакой канцелярским, – подбодрил Георгия купец.

– Ваша правда, дядюшка, ваша правда… – задумчиво ответил племянник.

За час до отправления поезда они прибыли на вокзал Томск-1, который по привычке многие продолжали называть «Платформа Межениновка» или просто «Межениновка», как пять лет и именовалась эта станция. Вокзал представлял собой комплекс небольших деревянных строений, огороженных забором и выстеленным вдоль них деревянным перроном. Вокзал был открыт в 1896 году. Тогда, как рассказывал по дороге Ефрем Сергеевич, был такой же дождливый день, как и сегодня. Пришло много народу, все сплошь с черными зонтами. Учитывая, что сама транссибирская магистраль шла в обход Томска, ветка в городе создавала комфортные условия передвижения по стране, но сильно снижала торговую роль губернии.

При этом в черте города ветка проходила в стороне от строительства жилых и общественных зданий, в связи с чем в конце прошлого века по рукам передавалась опубликованная где-то открытка, где изображалась городская панорама с высоты птичьего полёта и возвышающийся над ней суровый мужик в шапке-ушанке, с огромным брюхом – как символ Томска. На горизонте был виден тянущий за собой состав паровоз, чей дым изображался в виде зажатого в фигу кулака. Открытка была украшена красочной подписью: «Опять окаянная обошла!..»

Это было единственное, что запомнил Георгий из потока дядюшкиной болтовни, но это было действительно смешно. Они долго прощались, обнялись, поцеловались. Дядя пустил слезу, Георгий и сам уже был готов расчувствоваться, поэтому решил поскорее закончить затянувшееся прощание, но дядя твердо намеревался ждать отправления состава поезда.

Буфет ночью не работал, что вызвало шквал возмущений со стороны Ефрема Сергеевича, так как невозможно было согреться ни то что сладким чаем, да и простого кипятка нельзя было достать. Ночь же была темной, мокрой и зябкой. Небо застилали тяжелые свинцовые тучи, закрывая собой желтый полумесяц, ни одна звезда не могла протиснуться, чтобы проблеснуть сквозь сплошную дымную завесу облаков.

Для поездки Георгия был куплен билет вагона второго класса за сорок с лишним рублей. Преимуществом этого вагона было наличие одноместного купе, в котором и намеревался путешествовать Артемьев. На вагоне крупными белыми буквами было написано «Сибирская железная дорога». Всего в нем имелось три купе, кроме одноместного, имелись также два двухместных. Правда, санузел и умывальник были в разных концах вагона, соединенных длинным коридором. «Ну да ничего, шут с ним» – подумал Георгий. Купе было отделано тканью с вышитыми узорами, изображавшими не то сирень, не то виноград. Окно закрывалось плотной красной шторой для пропуска свежего воздуха, а во избежание духоты открывалась форточка. Паровоз был хоть и не серии С, но довезти должен был с ветерком.

Путь пролегал через станцию Тайга, где должна была произойти пересадка, до неё было немалым семьдесят три версты. Оттуда необходимо было пересечь Омск, Урал, Нижний Новгород и Москву. А от Москвы до столицы уже рукой подать.