Читать книгу Меридон - Филиппа Грегори - Страница 9

Мы отправились на конскую ярмарку в Солсбери при параде. Роберт Гауер взял славную маленькую двуколку, выкрашенную в красный цвет, с желтыми колесами, и первые несколько миль позволил мне править Пролеской, которая изогнула шею и шла ровной рысью, наслаждаясь легкостью повозки после тяжелого фургона. Миссис Гривз собрала основательный завтрак, и Роберт съел свою часть с удовольствием, показывая мне приметы местности, пока мы двигались через маленькие городки.

– Видишь, какого цвета земля? – спрашивал он. – Вон та светлая грязь?

Я кивнула. Что-то в этой белой сливочности напомнило мне о Доле. У меня было чувство, что Дол может быть где-то совсем рядом.

– Мел, – сказал он. – Лучшая в мире земля для пастбищ и пшеницы.

Я кивнула. Вокруг нас расстилались закругленные равнины с пятнами полей, где вспаханная земля была светлой, а большие пространства вокруг поросли травой.

– Чудесный край, – тихо сказал Роберт. – Когда-нибудь я куплю себе здесь большой дом, Меридон, погоди, увидишь. Выберу место у реки, чтобы укромно было и можно рыбачить, и куплю всю землю, сколько хватит глаз, во все стороны.

– А балаган? – спросила я.

Он, улыбнувшись, искоса на меня поглядел и вгрызся в хрустящий мясной рулет.

– Да, – сказал он. – Я всегда буду при нем. Я прирожденный артист, я врос в это. Но люблю, когда за спиной простор. Хочу завести такой большой дом, чтобы он носил мое имя. Роберт Гауер, или Гауер-Холл, – тихо сказал он. – Жаль, нельзя, чтобы он был в Гауершире; думаю, это невозможно.

Я подавила смешок.

– Нет, – с уверенностью сказала я. – Уж точно нет.

– Моему мальчику будет с чего начать, – сказал он с удовлетворением. – Я всегда думал, что он женится на девушке, у которой будет свой номер, а может, и свои животные. Но если он решит осесть с девочкой, у которой будет хорошее приданое, например земля, я не стану навязывать ему балаган.

– И тогда все его обучение будет ни к чему, – заметила я.

– Нет, – возразил Роберт. – Учиться всегда есть к чему. Он будет лучшим охотником в округе, с навыком-то, полученным с лошадьми. И будет сообразительнее всего лордов и леди.

– А мы с Дэнди? – спросила я.

Улыбка Роберта погасла.

– У вас все будет хорошо, – не без приязни сказал он. – Как только сестра твоя найдет себе парня по душе, она бросит балаган, это я знаю. Но если ты будешь за ней присматривать, а я присмотрю за воротами, бросит она его не просто так. Если пойдет на содержание к какому-нибудь богачу, сделает состояние. Если выйдет замуж, тоже не пропадет. Как бы ни вышло, все к одному.

Я ничего не сказала, но похолодела, подумав о том, что Дэнди станет шлюхой при богаче.

– Но ты – ты загадка, маленькая Мэрри, – нежно сказал Роберт. – Пока ты хорошо работаешь, тебе всегда будет место при моих лошадях. Но ты лишь полсердца вкладываешь в представление. Тебе нужен дом, но черт меня возьми, если я знаю, как ты его добудешь, если только его тебе не купит мужчина.

Я покачала головой. Благодушные рассуждения Роберта о том, что мне нужен мужчина, довели меня до предела.

– Давай-ка, – сказал он, – я возьму вожжи, а ты поешь. И, бога ради, поправь шляпку. У тебя все кудри ветром выдуло наружу.

Я передала ему вожжи и натянула шляпку на голову, завязав ленты понадежнее. Шляпка была старая, принадлежала она миссис Гривз, которая вчера одолжила мне ее вместе со скромной коричневой накидкой. Они были мне велики, и я была похожа на маленькую девочку, переодевшуюся для игры, чтобы изображать жену фермера. Но хуже всего были юбки. Каждый раз, как я пыталась шагнуть, казалось, ноги мои запутываются в ярдах ткани. Дэнди выла от смеха и предупреждала меня, чтобы я семенила, как леди на ярмарке, а то упаду плашмя.

Роберт правил повозкой, когда мы въехали в Солсбери и направились в «Черного быка» возле конской ярмарки. Улицы были запружены народом, везде стоял теплый запах лошадиной плоти, самых разных лошадей цепочками вели по улицам. Мостовые были полны пирожников и булочников, громко звонивших в колокольчики. Цветочницы продавали вереск и веточки остролиста с яркими ягодами, и повсюду, куда ни глянь, сновали девчонки, торговавшие спичками, и посыльные, и носильщики, и уличные мальчишки, и лошадиные барышники, и глазевшие на них зеваки, а на углу стояла цыганка-гадалка.

Я взглянула на нее. Меня всегда тянуло к моему народу, хотя я почти не помнила ни языка, ни обычаев. Но мне смутно помнилось лицо матери в обрамлении темных волос, ее улыбка и колыбельные на странном языке.

Та женщина-роми торговала крючками для одежды, резными деревянными цветами и разными мелочами, лежавшими в большой плетеной корзине у ее ног. Под шалью у нее была кружечка и тщательно завернутая бутылка, и я видела, как многие мужчины останавливались и давали цыганке пенни, чтобы глотнуть из кружечки. Наверное, подумала я, она продает ворованный ром или джин. Крепкие напитки, которых приличная публика не употребляет, но в такой сырой день они помогают согреться. Цыганка почувствовала, что я на нее смотрю, обернулась и прямо уставилась на меня.

В другое время я бы под таким вызывающим взглядом спряталась за Роберта Гауера. Но тут я не спряталась, а сделала пару шагов вперед. В кармане у меня было шесть пенни, предназначавшихся до сего момента на ленты для Дэнди и конфеты для меня, но я шагнула вперед и протянула цыганке одну монетку.

– Предскажешь мне будущее? – спросила я.

Она склонила голову в грязном красном платке над моей ладонью.

– Дай еще пенни, – начала она. – Ясно не вижу.

– Ну, тогда предскажи мне неясное будущее за пенни, – хитро сказала я.

Но она внезапно оттолкнула мою руку и сунула мне пенни обратно.

– Не могу я тебе будущее предсказать, – быстро произнесла она. – Я тебе ничего не скажу, чего бы ты уже не знала.

– Почему? – спросила я. – Потому что я тоже роми?

На это она подняла глаза и расхохоталась, по-старчески надтреснуто.

– Ты не роми, – сказала она. – Ты гаджо до мозга костей. Ты землевладелица, дочь многих поколений сквайров, и ты все время жаждешь вернуться в их земли, так ведь?

– Что? – воскликнула я.

Она словно заглянула мне в голову и увидела детские мечты, которыми я ни с кем не делилась, кроме Дэнди.

Лицо ее сморщилось от издевательского смеха.

– О тебе все будут такого высокого мнения! – сказала она. – Ты, с твоей сестрой-цыганкой, с запачканным лицом и простыми повадками! Тебе придется лоб разбить и сердце разбить, если хочешь стать настоящей леди и править на своей земле, как они.

– Но у меня получится? – спросила я горячим шепотом, глянув через плечо, чтобы убедиться, что Роберт меня не слышит.

Цыганка встала и взяла корзину, чтобы уйти прочь, в толпу. Я удержала ее за шаль.

– Я стану леди? Найду свой дом?

Она обернулась. Лицо ее больше не смеялось, оно было нежным.

– Тебя приведут в их землю, – сказала она. – В конце концов, думаю, приведут. Твоя настоящая мама, а особенно ее мама. Это их жажду ты чувствуешь, глупышка. Они тебя приведут домой. И ты станешь своей в их земле, как они никогда не могли.

– А Дэнди? – поспешно спросила я.

Но бахрома шали выскользнула у меня из пальцев, и цыганка пропала.

Я мгновение подождала, вглядываясь в толпу. Потом увидела ее, ссутулившуюся – она пробиралась на другой угол площади, расправляя шаль. Она поставила корзину и присела на холодный камень. Я оглянулась в поисках Роберта, боясь, что потеряла его в толпе, но он был всего в паре ярдов, говорил с краснолицым мужчиной в сдвинутой на макушку шляпе.

– Убийца, – твердо говорил этот мужчина, – этот конь – настоящий убийца. Я его у тебя купил по-честному, а он чуть не убил человека. Его ничему не выучишь.

– Нет такой лошади, которую нельзя было бы выучить, – медленно произнес Роберт.

Он говорил очень тихо, сдерживая чувства.

– И я тебе его продал по-честному. Я тебе сказал, что купил его, чтобы на нем выступал мой сын, но мы не могли содержать коня, да и времени на его обучение тратить не могли. Мы проезжали через город, как тебе прекрасно известно, полгода назад, и я тебя предупреждал, что меня не будет, чтобы забрать коня, если он тебя не устроит. Но ты был уверен, что справишься, ты за него сущие гроши заплатил, потому что я тебя по-честному предупреждал, что он плохо объезжен и обращались с ним скверно, пока он ко мне не попал.

– Я не могу его продать! – прервал Роберта краснолицый, едва не пританцовывавший от нетерпения. – Я привел его сюда сегодня, продать под седло, так он сбросил покупателя в грязь и едва не сломал ему руку к чертям собачьим. Теперь надо мной все смеются. Верните мне деньги, мистер Гауер, а не то я всем расскажу, что вам с лошадьми верить нельзя.

Тут он задел Роберта за живое, и я мрачно улыбнулась, подумав, что он так заботится о своей чести, но торгует лошадьми, и вспомнила, как па, обтяпывая свои темные делишки, переезжал с ярмарки на ярмарку.

– Я посмотрю коня, – ровным голосом произнес Роберт. – Но обещать ничего не могу. Я забочусь о своем добром имени и репутации своих лошадей и не позволю полоскать их на рынке, мистер Смитис.

Мистер Смитис бросил на Роберта злобный взгляд.

– Вы вернете мне деньги с процентами, а то больше в жизни не продадите ни одну лошадь и за двадцать миль от этого города, – сказал он.

Они повернулись и пошли через толпу. Я последовала за Робертом, не сводя глаз с его широкой спины и отмечая, как даже в толчее перед ними двоими расчищался путь. Люди отступали, чтобы пропустить мистера Смитиса, он явно был Кем-то. Могло получиться так, что Роберту пришлось бы выкупать лошадь, и я испытала привычное раздражение и страх, что это мне придется готовить скотину для следующей ярмарки и следующего дурака.

Я была готова возненавидеть его с первого взгляда. Я точно знала, каким он будет, я повидала много лошадей, с которыми дурно обращались. Глаза у коня вечно будут с белым ободком, шкура вечно мокрая от испуганного пота. Если подойдешь к его голове, он дернется и отпрянет, а от поднятой руки может встать на дыбы и завизжать. Подойди к его хвосту – он станет лягаться, сядь ему на спину – попробует упасть и перекатиться, чтобы сломать каждую кость в твоем теле. А если упадешь и быстро не поднимешься, ударит смертоносными копытами.

Единственный способ, каким нам с па удавалось справиться с действительно скверными лошадьми, это разрезать им ногу на внутренней стороне, накапать столько «черных капель», сколько осмелимся, и продать лошадь, прежде чем действие снадобья кончится. А потом смыться из города как можно быстрее. Я скривилась от отвращения при мысли, что мне снова придется работать с норовистой лошадью, и поймала Роберта за фалды, когда он обогнул угол и вошел на конюшенный двор.

В дальнем углу, выставив голову из денника, стоял самый красивый конь из всех, что я видела в жизни.

Он был глубокого сияющего серого цвета, с гривой белой, как лен, и глазами черными, как ягоды плюща. Он увидел меня через двор и едва не заржал от радости.

– Море, – тихо произнесла я, словно знала, что его именно так зовут.

Или словно это была часть его имени, а полностью его звали то ли Морской Конек, то ли Моряк, то ли Морской Ветер.

Я подобралась поближе к Роберту и легонько потянула его за фалды. Мистер Смитис все еще сетовал, стоя возле него, но едва заметный поворот головы Роберта в мою сторону дал мне понять, что он слышит мой шепот.

– Я смогу на нем проехать, – произнесла я, едва слышно за громыхавшими все громче жалобами мистера Смитиса.

Роберт бросил на меня быстрый взгляд.

– Уверена? – спросил он.

Я кивнула.

– Я проедусь на нем, если ты мне его отдашь, чтобы он был мой, – сказала я.

Я почувствовала, как Роберт оцепенел при мысли о возможных денежных потерях.

К мистеру Смитису тем временем присоединились двое друзей. Один из них, раскрасневшийся от эля, видел, как конь сбросил покупателя, и рассказывал другому, что за опасное создание этот конь.

– Пристрелить его надо, – сказал он. – Как собаку. Беды от него не оберешься.

Я ощутила, что Роберту все труднее сдерживать неловкость и гнев, и ущипнула его за руку сквозь рукав сюртука.

– Побейся об заклад, – тихо сказала я. – Вернешь деньги, даже больше получишь.

Роберт покачала головой.

– Этот конь – сущий дьявол, – тихо произнес он. – Я его продал как непростую штучку. Ты не усидишь.

Мистер Смитис между тем добрался до самого веского довода в споре.

– Я в этом городе не последний человек, – пробасил он. – Да и в твоей деревне, думаю, обо мне слышали. Многие огорчатся, когда узнают, что ты обманом сбагрил мне коня, на котором никто не может усидеть. Опасного коня, который только нынче сломал человеку руку. А мог и хребет сломать!

– Опасный, – ухнул его приятель, как филин. – Пристрелить его надо.

Роберт полез в карман сюртука за крепко привязанным кошельком. Я схватила его за руку.

– Я смогу, – прошипела я. – Если свалюсь, год буду на тебя даром работать.

Роберт замешкался.

– И Дэнди тоже, – беспечно предложила я. – Я правда смогу.

Роберт на мгновение заколебался, и, честно говоря, я тоже. Если я проиграю пари, он не изобьет меня, как сделал бы па. Гнев Роберта будет куда хуже. Я вспомнила его плачущую жену, брошенную на дороге за неторопливо удалявшимся фургоном, и ощутила удар внезапного сомнения. Но потом снова посмотрела через двор и увидела коня, который никогда бы не причинил мне вреда. Я это знала. Это был мой конь. И только так я могла его заработать.

– Конь не так плох, – сказал Роберт таким же громким голосом, как мистер Смитис.

Люди, проходившие по переулку, остановились посмотреть, что происходит во дворе.

– Я продал его, оговорив, что он плохо объезжен и обращались с ним скверно, пока он ко мне не попал. Но он не был убийцей, когда я его отдавал, и сейчас им не стал.

Мистер Смитис, похоже, был готов взорваться – он побагровел еще сильнее, шляпа его съехала еще дальше на макушку, оставив земляничного цвета борозду над вытаращенными глазами.

– Да моя служанка и то сможет на нем усидеть, – забросил удочку Роберт, выводя меня вперед. – Она немножко ездит у меня в балагане – зазывает, все такое. Но она всего лишь девчушка. И то усидит на нем, готов побиться об заклад.

– Пари! – крикнул кто-то из толпы, и этот крик сразу подхватили.

Мистер Смитис разрывался, не зная, то ли гордиться тем, что вокруг него столько шума, то ли смутиться от того, что Роберт напустил туману.

Роберт задумчиво на него поглядел.

– Я не хотел сказать, что она прямо сейчас сможет на нем проехаться, – сказал он с колебанием в голосе. – Я просто сказал, что конь вовсе не так плох, как его выставляют.

– Нет, именно это ты и сказал, – отозвался мистер Смитис, возвращаясь к привычному напору. – Ты сказал, и мои друзья это подтвердят, что поставишь деньги на то, что твоя служаночка усидит на коне. Так вот, пятьдесят фунтов на то, что она не сможет и подойти к нему, мистер Гауер. Если не можешь столько поставить, лучше верни мне деньги да как следует извинись.

Роберт осмотрелся, все прошло великолепно.

– Ладно, – нехотя сказал он. – Пятьдесят фунтов, идет. Но она на него только сядет.

– И усидит три минуты по моим часам, – сказал пьяный, внезапно протрезвев от возможного развлечения.

– И не здесь, – внезапно сказал Роберт, глядя на мощеный двор. – На приходском лугу через десять минут.

– Ладно! – взревел Смитис. – Кто еще хочет поставить на служанку, что берется усидеть на коне, который меня сбросил? Кому еще деньги карман жгут? Принимаю ставки два к одному! Пять к одному!

Он внезапно протянул руку за спиной Роберта, схватил меня за руку и вытащил вперед. Я сделала книксен и опустила глаза. Мы с па как-то продали в этом городе несколько щенков, и мне не хотелось, чтобы меня кто-нибудь узнал.

– Да черт с вами, десять к одному! – заорал мистер Смитис.

– Поставлю гинею на девчонку! – крикнул кто-то сзади. – Вид у нее такой, словно она умеет ноги вместе держать! Рискну гинеей!

Я смущенно отступила назад и снова подергала Роберта за рукав. Он наклонился ко мне с выражением ласкового участия на лице.

– Записывай ставки, бога ради, – шепнула я. – И найди кого-нибудь, кто поставит на меня за тебя.

– Пока никаких ставок, – властно сказал Роберт. – Начнем принимать ставки на лугу. Идем! Кто поведет коня?

Я смотрела, как парнишка-конюх побежал снаряжать коня. Седло на него надели мужское, на то, чтобы не дать бедняге закидывать голову или слишком тянуть, ушло столько кожи, словно всю лавку дубильщика выгребли; понести ему не дал бы шпрунт. Все, кроме ремня, чтобы пристегнуть всадника в седле.

Я незамеченной проскользнула по двору.

– Хозяин сказал, этого ничего не надо, – с улыбкой обратилась я к парнишке. – Велел передать, что хватит седла и простой уздечки. А остального ничего не надо.

Парень было начал спорить, но я убежала прежде, чем он отказался повиноваться. Я последовала за толпой на луг. По дороге к нам примкнуло человек тридцать. Я заметила, что Роберт нашел мелкого, похожего на хорька, человека, который крутился возле самых шумных фермеров, делал ставки. А ставки все росли. Я постаралась держаться в тени Роберта, семенить и смотреть на его пятки.

На лугу все в ожидании встали в круг. Коня привели по тропинке от харчевни, он вздрагивал, когда у него под ногами шуршали листья. Парнишка-конюх вел его на вытянутой руке, опасаясь неожиданного укуса. Уши коня были прижаты к голове, морда казалась уродливой и костлявой. Зрачки были обведены белым.

– Черт, – тихо произнес Роберт.

Дело с конем обстояло хуже, чем ему помнилось.

Я смотрела, как он идет ко мне под синим зимним небом, и улыбалась, словно при одном взгляде на него меня заливало изнутри теплом. Я знала его. Казалось, я знала его всю жизнь. Словно он был моим конем еще до моего рождения, был конем моей матери, а до нее – ее матери. Словно мы с ним скакали по Долу с тех пор, как был сотворен мир.

– Море, – тихо сказала я, шагнув из круга ему навстречу.

Я забыла снять шляпку, и он отпрянул и заржал, когда ветром взбило ленты. Кругом закричали:

– Берегись! Ноги, задние ноги!

Он внезапно попятился, и трое пьяных парней отшатнулись, спасаясь от удара. Но тут я сняла шляпку и чепец и почувствовала в волосах и на лице холодный ветер.

Я шагнула вперед.

Роберт принял у парня с конюшни повод и ждал, готовый мне помочь. За спиной у меня стоял гул, люди продолжали делать ставки, и какой-то частью ума я понимала, что сегодня заработаю для Роберта небольшое состояние, но важнее всего было то, что я получу Море, что он станет моим собственным конем.

Я подошла к его голове – он тревожно отпрянул.

Роберт держал повод слишком крепко, и конь ощущал напряжение окружающих. Роберт повернулся, готовясь подсадить меня в седло, но я на мгновение застыла.

Море уронил голову, Роберт слегка ослабил повод. Море потянулся ко мне прекрасным длинным лицом и обнюхал мое платье, лицо и кудрявые волосы. За нами зашептались, ставки упали, а кто-то попытался отозвать ставку, которая еще не была записана. Я этого почти не слышала. Я нежно протянула руку и дотронулась до теплой шкуры за его правым ухом, погладила ласково, как кобыла своего жеребенка. Он фыркнул, но его страх прошел, ярость и память о боли испарились от одного прикосновения, и я подняла глаза на Роберта, улыбнулась и сказала:

– Теперь я сяду.

Он был слишком опытным балаганщиком, чтобы открыть от изумления рот, но смотрел на меня с недоверием, когда сложил руки и подставил их под мой башмак, подсаживая меня в седло. Я села по-мужски.

– Отойди, – быстро сказала я.

Все было, как я и боялась. Почуяв вес в седле, конь забыл обо всем, кроме боли и жестокости, с которой его объезжали, кроме острейшей радости от того, что можно сбросить того, кто его мучил. Конь тут же встал на дыбы над Робертом, и только то, что тот быстро, трусливо рухнул на землю и перекатился, спасло Роберта от его убийственных копыт.

– Лови его! – закричал кто-то из толпы парнишке-конюху.

Но Роберт уже поднялся на ноги.

– Стой! – приказал он. – Тут пари.

Когда белая шея взмыла вверх, я вцепилась в нее, как блоха. Конь опустился, и я ждала, что он снова встанет на дыбы, но этого не случилось. Я сидела тихо, как новичок. Весила я совсем немного по сравнению с толстыми фермерами, которые пытались его объезжать, возможно, он даже подумал, что сбросил меня. А все, что мне нужно было сделать, это три минуты просидеть смирно. Я краем глаза видела человека с часами и молилась, чтобы он был достаточно трезв, чтобы понять, что минутная стрелка прошла три деления.

Конь застыл. Я протянула руку и коснулась его теплой шелковистой шкуры на шее. От моего прикосновения у него дернулась мышца, словно то было не человеческое касание, а овод.

– Море, – тихо сказала я. – Мальчик мой. Тише. Я отведу тебя домой.

Его уши повернулись вперед, а голова поднялась, он встал красиво и гордо, как статуя коня. Я легонько тронула его пятками, и он пошел вперед ровным плавным шагом. Стоило мне чуть натянуть повод, он остановился. Я посмотрела вперед, поверх его настороженных ушей, и увидела растерянное, изумленное лицо Роберта Гауера с открытым ртом. Быстрая улыбка торжества – и Роберт опомнился, лицо его приняло правильное выражение: здравое, без капли удивления.

– Две с половиной, – сказал пьяница с часами.

Все глядели на меня так, словно предпочли бы увидеть у своих ног, на земле, со сломанной шеей. Я осмотрелась. То были лица зрителей, жаждавших зрелища. Любого зрелища.

– Три, – мрачно произнес пьяница. – Три минуты, ровно. По моим часам. Сам засекал.

– Подстроено! – заревел мистер Смитис. – Конь был обучен возить девчонку. Да будь я проклят, готов поспорить, что это даже не девчонка, а твой чертов сын, Роберт Гауер! Все подстроено, чтобы выставить меня дураком и ограбить!

От его голоса Море пришел в неистовство. Он вскинулся и встал на дыбы так стремительно, что я почувствовала, как падаю, и мне пришлось вцепиться в седло, чтобы удержаться у него на спине. Потом он сделал два длинных прыжка, по-прежнему стоя на задних ногах и молотя передними копытами воздух. Толпа перед нами разбежалась с криками ужаса, и от шума конь совсем обезумел. Он рухнул вниз, склонившись, чтобы сбросить меня, и я беспомощно перелетела через его голову и грянулась на мерзлую землю с такой силой, что лишилась и дыхания, и чувств.

Когда я пришла в себя, мистер Смитис продолжал жаловаться. Я тихонько сидела, склонив голову между колен и роняя кровь на новое платье, а Роберт отмечал свой выигрыш в книге. Кто-то похлопал меня по плечу и бросил мне шесть пенсов, потом другой склонился и прошептал непристойность. Я сунула шестипенсовик в карман – не настолько мне было плохо – и дождалась, чтобы сияющие сапоги прошли мимо. Подняла голову, увидела, что на меня смотрит Роберт.

Человек, похожий на хорька, считал нашу выручку в большой книге. Карманы у Роберта были набиты битком. Парнишка снова держал повод коня, но тревожно озирался, дожидаясь, пока кто-нибудь его заберет.

– Он мой, – сказала я.

Голос у меня был хриплый, я отхаркнула немного крови и сплюнула, вытерев лицо шалью. Попытавшись подняться на ноги, я обнаружила, что сильно расшиблась. Я похромала к коню, протянув руку за поводом.

Парнишка-конюх передал его мне с явным облегчением.

– У тебя глаз подбит, – сказал он.

Я кивнула. Судя по тому, как все кругом туманилось, один глаз у меня стремительно заплывал. Я осторожно промокнула его краешком передника, который только утром был таким беленьким и чистеньким.

– Я думал, все подстроено, пока не увидел, как ты свалилась, – сказал парень.

Я попыталась улыбнуться, но было слишком больно.

– Не было ничего подстроено, – ответила я. – Я этого коня раньше не видела.

– Что ты с ним теперь будешь делать? – спросил он. – Как будешь его содержать?

– Вы же будете его кормить с другими, правда, мистер Гауер? – сказала я, поворачиваясь к Роберту.

На лугу еще оставалось несколько зевак. Они ждали его ответа. Но, думаю, он бы обошелся со мной по справедливости даже без свидетелей.

– Я сказал, что он твой, если сможешь на нем усидеть, – ответил Роберт. – Буду его кормить и подкую, для тебя. Да, и сбрую куплю. Пойдет, Меридон?

Я улыбнулась и почувствовала, как трескается запекшаяся кровь вокруг глаза.

– Да, – сказала я.

Потом оперлась на шею Моря и, хромая, побрела прочь с луга.