Читать книгу Три сестры, три королевы - Филиппа Грегори - Страница 12

На следующее утро фрейлины будят меня около шести утра, пока еще ясное небо полно утренней прохладой. Я отправляюсь на благодарственную службу в собственную часовню, а потом на завтрак, где компанию мне составляют только мои фрейлины. Все настолько взбудоражены грядущим событием, что ни у кого нет аппетита, и меня саму начинает тошнить от одного запаха хлеба или эля. Я возвращаюсь в спальню, где меня уже ждет огромная ванна, наполненная горячей водой. На кровати уже разложено мое свадебное платье. Фрейлины омывают и одевают меня так, будто я деревянная кукла. Затем они расчесывают мне волосы до тех пор, пока они не становятся гладкими и не падают блестящим кудрявым водопадом с моих плеч. Волосы – мое главное достоинство, и мы все любуемся ими некоторое время, перед тем как уложить их в прическу.

Внезапно оказывается, что время для приготовлений вышло и нам надо спешить. Я стараюсь вспомнить то многое, что я хотела сделать и что уже сделала. У меня на ногах свадебные туфли с носками, вышитыми золотыми кружевами, ничуть не хуже тех, что были на Екатерине Несносной, и Агнесса Говард уже готова встать позади меня, вместе со всеми остальными фрейлинами, чтобы следовать дальше.

Я спускаюсь по сияющим ступеням навстречу яркому солнечному свету, к огромным дверям в соседствующую главную церковь аббатства, в которой уже собрались бесчисленные лорды и их нарядные жены, воздух насыщен благовониями и трепещет от голосов поющего хора. Я помню, как иду к алтарю, возле которого стоит Яков, озаренный бликами от золотых дароносиц и света тысяч свечей. Помню великолепное витражное окно, сквозь которое льется радужный свет, и… и больше ничего.

По-моему, мое венчание ничуть не уступало тому, что было у Артура. Конечно, это был не собор Святого Павла, но платье на мне было ничуть не хуже, чем тогда у Екатерины. Рядом со мной стоял король, усыпанный драгоценными камнями с головы до пят, а Екатерина вышла всего лишь за принца. И у меня теперь есть корона, а у нее – нет, разумеется, потому что она всего лишь принцесса, а теперь и того меньше. И для меня устроили двойную церемонию: сначала венчание и только потом коронацию. Она такая торжественная и длинная, что я с трудом держусь на ногах. Я так далеко ехала, из самого Ричмонда, встречалась с таким количеством людей и так долго ждала этого дня. Отец планировал его с самого моего рождения, а бабушка считала днем своего триумфа. Я должна пребывать в полном восторге, но пока никак не могу осознать всего значения того, что произошло. Мне всего тринадцать, и я ощущаю себя, как моя младшая сестра, Мария, которой позволили остаться на празднике для взрослых. Я ошеломлена собственным величием и прохожу через все – венчание, коронацию, принятие присяг, праздничный пир и увеселение, последнее служение в часовне и сопровождение молодоженов в опочивальню – как во сне. Весь день король поддерживает меня за талию, и я думаю, что, если бы не его забота, я могла не удержаться на ногах. День оказывается бесконечным, но вот король удаляется для молитвы и исповеди в свои комнаты, и мои фрейлины укладывают меня в постель.

Под неусыпным оком Агнессы Говард они расшнуровывают мои рукава и складывают их в сундуки с лавандовыми веточками, затем помогают мне снять платье и расшнуровывают тугой корсаж. Сейчас я должна надеть свое лучшее нижнее платье, украшенное французскими кружевами, а сверху – ночное платье из парчи. Меня укладывают на кровать, подложив под спину взбитые подушки, расправляют вокруг меня полы платья и рукавов, что тут же напоминает мне восковую фигуру над гробницей матери.

Агнесса Говард распускает мне волосы по моим плечам, затем щиплет меня за щеки, чтобы они порозовели.

– Как я выгляжу? – спрашиваю я. – Подайте мне зеркало.

– Вы выглядите хорошо, – отвечает она с легкой улыбкой. – Вы – красивая невеста.

– Как Екатерина?

– Да, – говорит она.

– Как моя мать? – Я с сомнением рассматриваю отражение своего круглого детского лица. Агнесса тоже внимательно рассматривает меня острым оценивающим взглядом.

– Нет, – наконец выдает она. – Не совсем. Она была самой красивой королевой Англии.

– Тогда, может быть, я красивее моей сестры? – не унимаюсь я, стараясь найти повод для уверенности в себе, чтобы встретить мужа. И снова этот колючий взгляд.

– Нет, – неохотно говорит Агнесса. – Но вам не стоит сравнивать себя с ней. Мария станет обладательницей исключительной красоты.

Я раздраженно сую ей ставшее ненужным зеркало.

– Не стоит беспокоиться, – говорит она. – Вы – самая красивая королева Шотландии. Пусть это вас утешит. И ваш муж явно вами доволен.

– Уж не знаю, видит ли он меня вообще сквозь свою бороду, – бурчу я. – Как он вообще что-либо видит?

– О, вас он видит прекрасно. Едва ли что-то укрылось от его взгляда.

Король подходит к двери в наши покои в сопровождении своих придворных, которые распевают скабрезные песни и обмениваются шуточками, но внутрь их не пускает. Войдя, он пожелал доброй ночи моим фрейлинам, чтобы дать всем присутствующим знать, что нас должны оставить наедине и чтобы никто не тешил надежды понаблюдать за первой брачной ночью. Я понимаю, что он руководствуется вовсе не собственной стеснительностью, потому что сам едва ли чего-либо стесняется, а щадит мои чувства. Право слово, в этом не было необходимости. Я не ребенок, я – принцесса. Я была рождена и взращена ради одной этой цели. Я всю свою жизнь прожила на глазах у всего двора и знаю, что им обо мне известно все до мельчайших подробностей и что меня постоянно сравнивают с другими принцессами. Меня никогда не воспринимали как отдельную личность – только как одну из четверых детей Тюдоров. А сейчас я – одна из трех сестер-королев. Жизнь не бывает справедливой.

Яков раздевается сам, как простолюдин, и, отбросив свой длинный сюртук, стоит передо мной в одной ночной рубахе, которую, спустя некоторое время, тоже стягивает через голову. Пока из-под рубахи постепенно появляется его обнаженное тело, я слышу странное звяканье, как от тяжелой цепочки. Я успеваю заметить, что его крепкие ноги покрыты густыми темными волосами, которые становятся все гуще и темнее к промежности и вокруг странно торчащего, как у жеребца, детородного органа. Дорожка из волос тянется по его плоскому животу, затем…

– Что это? – спрашиваю я, показывая на опоясывающие его металлические кольца. Именно этот предмет и издавал тот звук, который я услышала.

– Это мое мужское достоинство, – отвечает он, делая вид, что не понимает меня. – Я не причиню тебе боли, я буду нежен.

– Да нет, не это. – Я выросла при дворе, но там были свои конюшни, да и домашний скот я тоже видела. – Это я узнала. Что у вас надето вокруг талии?

– Ах, это, – он легко касается пояса пальцем.

Теперь я вижу, что кожа под ним стерта докрасна. Пояс снабжен колючками, впивающимися в тело всякий раз, когда он совершает движение, и судя по тому, что кожа вокруг него вся покрыта свежими и старыми шрамами, он носит его уже не один год.

– Это вериги, – говорит Яков. – Ты должна была видеть их раньше. Ты, которая так много знает об этом мире, что, увидев орган мужа в первую брачную ночь, говорит, что сразу его узнала!

Я смеюсь в ответ.

– Я не это имела в виду. А зачем нужны вериги?

– Чтобы напоминать мне о моем грехе, – отвечает он. – Когда я был молод, примерно в твоих годах, я сделал кое-что очень глупое и очень плохое. Я сделал то, из-за чего я попаду прямиком в ад. И я ношу вериги, чтобы они напоминали мне о моей глупости и о том, что я – грешник.

– Если вы были моего возраста, то вас нельзя винить в этом грехе, – утешаю я его. – Вы просто можете исповедоваться. Исповедоваться и искупить свою вину епитимьей или подаянием церкви.

– Я не могу получить прощение просто потому, что был молод. И тебе не советую так считать. Ты не можешь получить прощения только благодаря своей молодости или из-за того, что ты женщина, а женский разум не так надежен, как мужской. Ты – королева и должна блюсти себя самым строгим образом. Ты должна быть мудрой и верной, должна быть верна своему слову и отвечать перед самим Всевышним, а не перед священником, который может отпустить тебе грехи. Если ты носишь корону, никто не может освободить тебя от твоих грехов, поэтому ты должна сделать все, чтобы больше никогда не грешить и не поступать неразумно.

Он возвышается надо мной, строгий, как судья, в веригах и с напряженным мужским органом, и я не могу не прийти в смятение, глядя на него.

– А вам обязательно иметь их на себе сейчас? – решаюсь я спросить. – Вот прямо сейчас?

– Нет, – со смехом отвечает он и, наклонив голову, отстегивает и снимает вериги. Затем он подходит к кровати и ложится рядом со мной.

– Какое это, должно быть, облегчение, когда вы их снимаете. – Я стараюсь навести его на мысль о том, чтобы оставить их в стороне навсегда.

– Ты ни в коем случае не должна страдать за мои грехи, – мягко говорит он. – Поэтому, когда я с тобой, я буду их снимать, чтобы тебя не царапать. Тебе вообще не должно быть больно.

И больно не было. Он действительно нежен и скор и старается не придавливать меня своим весом. Он совсем не похож на неуклюжего жеребца в загоне, а, напротив, ловок и аккуратен. Оказывается, есть особое удовольствие в том, чтобы тебя гладили и ласкали, как кошку на коленях, и его руки так же касались моего тела, от ушей и волос до живота и ног, согревая и лаская, расслабляя тело, делая его тяжелым и податливым. День выдался долгим и трудным, и моя голова наливается сонным дурманом. Боли я не чувствую, только неожиданное проникновение и движение, и как раз в тот момент, когда происходящее начинает казаться слишком непривычным, резким и излишним, все кончено. От всего происходящего у меня остается ощущение тепла и обласканности.

– И все? – с удивлением спрашиваю я, когда он вздыхает и осторожно отстраняется от меня, чтобы лечь на подушки.

– Все, – отвечает он. – Во всяком случае, на сегодня.

– Я думала, что будет больно и с кровью.

– Там было немного крови. Как раз, чтобы было что показать на простынях завтра утром и чтобы леди Агнесса доложила об этом твоей бабушке. Но больно быть не должно. Это должно быть удовольствием, даже для женщины. Некоторые лекари говорят, для того чтобы зачать дитя, удовольствие обязательно должно быть обоюдным, хотя я сам в этом сомневаюсь.

Он встает из кровати и снова берет свой пояс с цепями.

– А вам обязательно их снова надевать?

– Да. – Он пристегивает вериги, и я замечаю гримасу боли, когда металлические шипы снова задевают натертую кожу.

– Что же вы такого страшного сделали? – спрашиваю я, словно ожидая, что сейчас он расскажет мне сказку на ночь.

– Я возглавил мятеж баронов против моего отца, короля, – отвечает он, но без тени улыбки. Его история не будет волшебной сказкой. – Мне тогда было пятнадцать, и я думал, что он собирается убить меня и поставить брата на мое место. Я послушался лордов и возглавил их армию в предательском мятеже. Я думал, что мы просто захватим его и он станет править дальше, но уже с лучшими советниками. Но когда он увидел меня во главе армии, то не стал наступать. Он не захотел атаковать собственного сына. Он оказался для меня лучшим отцом, чем я для него сыном. И я с мятежниками выиграл битву, а он бежал. Его поймали и казнили.

– Что? – Ужас этой истории выдернул меня из объятий сна.

– Да.

– Ты пошел против отца и убил его? – Это ведь грех против миропорядка, против Всевышнего и против отца. – Ты убил собственного отца?

Пламя свечи дергается, и тень короля на стене тоже совершает резкий скачок.

– Да простит меня Господь, да, – тихо отвечает он. – И теперь на мне, как на бунтаре, узурпаторе и убийце собственного отца, висит проклятье. Я отцеубийца и цареубийца и поэтому ношу вериги в напоминание того, что должен всегда подвергать сомнению мотивы своих союзников и, затевая войну, всегда помнить о том, кто может от нее пострадать. Я покрыт грехом и никогда не смогу его искупить.

Кровать скрипнула под телом этого убийцы, устраивающегося рядом со мной.

– Может быть, вам отправиться в паломничество? – робко спрашиваю я. – И тогда папа римский мог бы даровать вам отпущение греха.

– Я очень на это надеюсь, – тихо отвечает он. – В этой стране никогда не было долгого мира, чтобы я мог уехать, но я хотел бы отправиться в крестовый поход. Я надеюсь когда-нибудь попасть в Иерусалим, и тогда душа моя наконец очистится.

– Я ничего об этом не знала.

В ответ он лишь пожимает плечами, подтягивает одеяло, чтобы оно накрывало его живот, и широко раскидывается на кровати, так, что мне остается либо свернуться в уголке, либо обвиться вокруг него.

– Твой отец тоже возглавил мятеж против короля, помазанника, – сказал он так, словно отметил что-то не особо важное. – И женился на твоей матери против ее воли и убил всех ее родственников, молодых мужчин королевской крови. Для того, чтобы занять трон и его удержать, иногда приходится делать страшные вещи.

– Нет, это неправда! – возмущенно восклицаю я. – Все, что вы сказали, – неправда! Во всяком случае, это было не так.

– Грех есть грех, – отвечает убийца и спокойно засыпает.

Утром начинается лучший день в моей жизни. По традиции шотландские короли дарят своим невестам дары наутро после свадьбы, и я направляюсь в комнаты Якова, где мы оба садимся по обе стороны от тяжелого стола, и он подписывает указы о передаче мне огромного леса и одного замка за другим, и я осознаю, что стала действительно богатой королевой. Я счастлива, и мой двор радуется за меня. Им тоже перепали дары от моего празднества. Джеймс Гамильтон, который вел переговоры о нашем союзе, станет графом Арран, этот титул создали специально для него в награду за труды и признание его родства с королем. Все мои дамы тоже получают дары, всем шотландским лордам выданы денежные награды, а некоторые из них получили титулы.

Затем король поворачивается ко мне со словами:

– До меня дошли известия о том, что вы, ваше величество, не в восторге от моей бороды. Отдаю ее тоже на вашу милость и в ваше ведение. Вот я, отдаюсь в ваши руки подобно Самсону и готов остричься во имя любви.

Его слова застали меня врасплох.

– В самом деле? Кто сказал вам об этом? Я не говорила об этом ни слова.

– Так вы предпочтете оставить ее прежней? – И он огладил ее от подбородка до живота.

– Нет, нет, – торопливо говорю я, качая головой, и моя реакция снова заставляет его смеяться. Он поворачивается и кивает одному из своих приближенных, и тот открывает двери в покои короля. Все тут же вытянули шеи, чтобы посмотреть, что там происходит, но из дверей показался слуга с кувшином и чашей, полотенцем и парой больших золотых ножниц.

Мои фрейлины тут же засмеялись и захлопали в ладоши, но я ощущаю неловкость и радуюсь, когда двери снова закрываются и скрывают нас от просителей и посетителей.

– Не понимаю, что именно вы собираетесь делать. Вы не собираетесь послать за цирюльником?

– Нет, это сделаете вы, – весело отвечает он. – Вам не нравится моя борода, вот вы ее и стригите. Или вы испугались?

– Я ничего не боюсь, – смело заявляю я.

– А по-моему, боитесь. – Его улыбка так и сияла сквозь рыжий мех. – Но леди Агнесса вам поможет.

Я украдкой бросаю на нее взгляд, чтобы убедиться в том, что я не нарушаю никаких правил, но она лишь смеется.

– Так мне это дозволено? – нерешительно спрашиваю я.

– Если Самсон сам предлагает его остричь, кто осмелится ему отказать? – отвечает она. – Однако, ваше величество, мы не желаем лишить вас вашей силы. Мы ни в коем случае не навредим вам.

– Я верю, что вы сделаете меня таким же красавцем, как английские придворные, – заверяет он ее. – Если ее величество маленькая королева Шотландии не желает принимать у себя в спальне буйную шотландскую бороду, то она не обязана это делать. Раз уж ей приходится мириться с буйным мной, от бороды мы можем ее освободить. – Он садится на стул, повязывает вокруг шеи полотенце и протягивает мне ножницы. Я принимаю их, и, отчаянно волнуясь, отрезаю часть бороды. Огромный клок рыжих волос падает ему на колени. Видя это, я в ужасе замираю на месте, но король смеется и говорит:

– Браво! Браво, королева Маргарита! Вперед!

И тогда я режу еще и еще, пока она вся не обрезана. На лице короля по-прежнему слишком много волос, но та их часть, которая свисала над его грудью, теперь лежит на полу.

– А теперь леди Агнесса, – говорит Яков. – Уверен, что она знает, как побрить мужчину. Покажите ее величеству, как это надо делать, только постарайтесь не перерезать мне горло.

– Может быть, послать за цирюльником? – спрашивает она так же, как и я.

– Бросьте, я хочу, чтобы меня побрила рука благородной дамы, – смеется он в ответ, и леди Агнесса посылает за горячей водой, лезвием и лучшим мылом и принимается за работу, в то время как король смеется, наблюдая за выражением ужаса на моем лице.

Закончив, она осторожно накрывает лицо короля тонкой льняной салфеткой, а он убирает ее, поворачиваясь ко мне.

– Ну как вам, ваше величество? – спрашивает он. – Теперь я вам нравлюсь?

Нижняя часть его лица бледна, значительно бледнее, чем загорелый и обветренный лоб и скулы, и вокруг глаз становятся заметны белые морщинки от смеха. Он выглядит необычно, но он оказывается обладателем хорошо очерченного подбородка с небольшой ямочкой и чувственных, полных, но четко очерченных губ.

– Нравитесь, – отвечаю я. Хотя, что еще я могла ответить на этот вопрос?

Он нежно целует меня в губы, и Агнесса Говард бьет в ладоши, словно все это было целиком и полностью ее заслугой.

– Погоди, вот увидят меня мои лорды и сразу поймут, что я теперь женат на английской принцессе и выгляжу как настоящий англичанин.

Мы остаемся в Холирудхаусе до самой осени, и все это время здесь проходят постоянные турниры и празднества. Самым большим успехом на них пользуется французский рыцарь Антуан Д’Арси, сьер де ла Басти, который клянется, что непременно стал бы моим рыцарем, не будь он уже обещан Анне Британской. Я изображаю горчайшую обиду, но он рассказывает, что в ее честь носит доспехи и пользуется сбруей только белого цвета и считает, что этот цвет ему очень идет. И что не представляет, как будет выглядеть в зеленом. Эти его слова очень меня смешат, и я позволяю ему на всю жизнь остаться знаменитым «белым рыцарем», но мы оба будем знать, что его сердце принадлежит мне. Мы все понимаем, что эти слова – всего лишь милая забава, но в устах умопомрачительного молодого красавца она становится одной из тех, что скрашивают непростую жизнь молодой и красивой королевы.