Читать книгу Стальной альков - Филиппо Томмазо Маринетти - Страница 10

IX. Отвратительная каптёрка

Оглавление

В Генуе праздник в честь американцев. Звук труб, толпа, толпа, толпа. Переполненные балконы, безбрежная разливающаяся весна женских туалетов, уличные мальчишки, облепившие капители.

Выдвигаются англичане. Элегантнейшие. Впереди молодой денди – лейтенант со стеком под мышкой. Американский духовой оркестр производит фурор. Капельмейстер играючи поднимает вверх длинный серебряный жезл. Несколько раз переворачивает его и вращает вокруг себя, как будто желая облечься в одеяние из стремительно крутящихся серебряных колец. Затем устремляет его вперёд, имитируя движение поршня. Итальянское солнце звенит, отскакивает, отражается в алюминиевых трубах, стремится отполировать и приукрасить этих людей, явившихся из-за океана со своим далёким пацифизмом, чтобы воевать во имя грозной свободы. Солнце вступает в полемику с пацифистами, окрашивая их с мстительной справедливостью кроваво-красной ковбойской весны.

Они проходят между двумя рядами толпящихся пёстрых людей, с детьми, выскакивающими из-за оцепления карабинеров. Улица пустеет.

Это незримые силы, благодаря которым она, укрытая дождём из цветов и сердец, сыплющихся с балконов, кажется пустой.

Эти силы внушают всем бессознательное восхищение воинской доблестью и безусловным героизмом этих новых солдат, присоединившихся к множеству других, готовых спуститься туда, вниз, чтобы выполнять необходимую работу артиллеристов.

Американцы имеют вид импровизированных солдат. Упругий шаг краснокожих. Они сражались на Далёком Западе за свободу своего угнетённого народа. В Европе они представляются дерзкими и быстрыми, проворными и осторожными, бархатисто краснокожие среди лиан и высокой травы.

Мы следим за шествием обычнейших американцев с сияющими лицами. Они фонтанируют, шагая в ритме Cake-walk[67]. Поскольку я чрезвычайно впечатлителен, то моё сердце подвергается воздействию пиццикато[68] моего экстравагантного воображения, мне представляются огромные массы американцев, взбудораженных европейскими чувствами во вместительных чашах далёких городов. Я вижу массы американцев, устремляющихся по направлению к портам, заполняющих огромные суда, и на этом Вотерленде[69], вмещающем 12.000 солдат, пересекающих длинные монотонные абстрактные пространства Атлантики, чтобы затем потечь рекой в итальянские города и там уже разветвляться в трубки траншей под обваливающимися железными потолками в битве народов.

Комок подкатывает к горлу при мысли о ясном и сознательном участии моего солдатского тела и моего вездесущего разума в этом историческом слиянии в европейском тигле.

На просторной арене разворачивается постановочное сражение. В центре удобно, как паша, рядом со своим оборудованием устроился киношник, в то время как все по-армейски стоят. Символ фальшивого гения литератора, типа Ромена Роллана, который смотрит, контролирует и заслуживает авиационной бомбы. Фотограф направляет свой аппарат, накрыв хребет накидкой из чёрного блестящего шёлка. Он напоминает быка с выставленными рогами и расставленными задними ногами. Или просто вредный или бесполезный критик военной стратегии.

На сцене появляется компания итальянских курсантов-капралов. Безупречное равнение. Геометрия линий. Все торсы совершают возвратное движение, как будто тянут канат. Все торсы движутся вперёд, как будто устремляются куда-то. Видно как слаженно, на одинаковом расстоянии двигаются белые обшлага, руки загребают воздух с изумительным параллелизмом.

Крууу-гом! Молниеносно, без колебаний, повернулись. Отступления на каблуках постепенно, постепенно, кажутся арпеджированными и модулированными, как лёгкий прибой, накатывающий на прибрежную гальку. Гибкость движения ещё более увеличивает сходство всей компании с проворной волной.

Героическая и очень человечная Зазё с энтузиазмом лает, чтобы продемонстрировать, что все живые существа любят военные ритмы.

Волной аплодисментов встречают американцев. Они входят и располагаются по всему диаметру арены. Снимают куртки и начинают великолепную гимнастику с волнообразным движением высокой травы под ветром и соответствующими легчайшими бороздами, то появляющимися, то постепенно исчезающими.

Энтузиазм пока что официальный. Солнце требует зрелища борьбы, и вот наши тяжёлые и громадные горные батарейцы перетягивают канат вместе с американцами. Первый пробный прорыв. Второй более решительный. На третий раз артиллеристы одним ударом отбрасывают американцев, патриотически зарывшихся в землю.

Истошный крик – Да здравствует Италия! – сводит с ума Заза, лающую из люка моей 74-ки. Постановочное сражение начинается с горных пушек, мулов и компании пулемётов, перекрывших улицу. Однако подразделение триумфально шагает, все остаются невредимыми под грохот, грохот, грохот, гууул, гууул, гууул фальшивой канонады доблестных генуэзцев.

В вышине солнце, ангорский котище с золотой шерстью, облизывает золотые усы, предвкушая неминуемую гибель большей части этих молодых мускулистых и здоровых людей, которые уже научились маскировать свои кровожадные инстинкты новыми идеалами.

24 июля генуэзская толпа теснится на площади Сан-Бениньо вокруг нашего 8-го подразделения бронемашин. Они все в цветах. Каждый командир подразделения вытянулся по стойке смирно в 3-х метрах от своей машины. Полковник поручил мне произнести благодарственную речь в честь генуэзских дам, организовавших прощальный праздник и осыпавших подарками солдат и офицеров, отправляющихся на фронт. Раскалённый полдень. Генуэзский порт щетинится отражёнными лучами, в то время как солнце свирепствует, вонзая в груды угля свои раскалённые кинжалы.

Синие веера открытого моря не освежают наших пылающих лиц. Экспозиция футуристических картин и пластических комплексов беспорядочно громоздится в порту, в неразберихе и переплетении пёстрых полос.

Флавия Стено[70] говорит от имени генуэзских дам со сдержанным красноречием, не торопясь живописать героические лишения и ужасы войны, ожидающие моих солдат.

Солнечная лава перетекает по невидимым трубам в моё сердце, это сообщающиеся сосуды. Мой энтузиазм растёт, достигая уровня солнечного энтузиазма, и вместе с ним выплёскивает блестящий синтез стоящих перед нами проблем.

Так как итальянские патриотки страдают излишней плаксивостью, а другие, настроенные не столь патриотично, жалуются на трудности военного времени, то мне хочется говорить с итальянскими женщинами без всяких церемоний, показывая им, что обстановка казарм и каптёрок настолько поражает своим кретинизмом и трусостью, что по сравнению с ними окопы покажутся раем.

Я страстно говорю в напряжённой тишине, в то время как древние колокола раскачиваются вверх и вниз, как пьяные женщины, шуршащие юбками на качелях.

– Женщины Италии, вы, в чьей крови кипит ненависть к врагу, которого мы победим любой ценой, не плачьте над нами. Мы, новые итальянцы, гораздо выше, спокойнее, героичнее своих предков, мы научились переносить военные лишения!.. После 20-ти дней окоченелой, серой, удушливой, вшивой казарменной жизни мы будем счастливы отправиться на фронт. Мы презираем окопавшихся в тылу, любящих каптёрку, потому что мы, новые итальянцы, после 3-х с половиной лет войны остаёмся неутомимыми и исполненными физиологического и морального оптимизма. Вы знаете, что такое каптёрка, каптёрка вызывает у нас отвращение, отвращение, отвращение!

Шум, гул, возбуждение в группе старших офицеров.

– И вы, женщины, так называемые итальянки, жалующиеся на недостаток сахара, вы никогда не интересовались в своей безграничной глупости, достаточно ли у вас в башке соли для жизни? Помните, что мы продолжаем воевать и одержим победу в этой войне, защищая и спасая, таким образом, не только свободу мысли и духа в мире, но также любую гибкость и шик, к которым вы так привыкли, ваши наряды и ваши дома от профессорской тяжести, неповоротливости и гротескной немецкой нелепости!.. Я вижу в вас больше чревоугодия, чем любви к элегантности, причём тем больше, чем ближе время завтрака. Чтобы отблагодарить вас за ваши цветы, о псевдо-итальянки, мы, возвращаясь после победы, привезём вам кое-что, что заставит вас перестать жаловаться на недостаток масла… Мы притащим вам жирные австрийские трупы для ваших тартинок!.. До скорого.

По-видимому, нашему восьмому подразделению была предуготовлена высокая и славная участь. После великой победы, одержанной при Пьяве 15 июня, верховное командование тщательно разработало план генерального наступления, в особенности, с участием быстроходных войск, которые должны были совершить молниеносный бросок в первый же крупный прорыв на немецком фронте. Бронемашины, вместе с берсальерами-велосипедистами и кавалерией входили в состав этих быстроходных войск, однако, командование, по традиции, придавало огромное значение кавалерии и признавало минимальную и сомнительную значимость за бронемашинами. В военных кругах не верили в устойчивость брони не только к осколкам снарядов, но даже к пулемётному огню. Что может поделать бронемашина с пробитыми шинами? Каким образом можно будет использовать её быстроходность в случае разбитых дорог и переходов вброд?

Все эти возражения давили на нас, в то время как всё складывалось в пользу нашей скорой общей и личной победы. Действительно, 25 июля поступил приказ всему 8-му подразделению погрузиться в поезд. Мы бережём свои машины, которые, подобно гоночным Фиатам, должны прибыть на поле боя в абсолютной целости и сохранности. По прибытии к месту назначения 8-е подразделение сразу же должно пройти проверку готовности в серии кратких манёвров совместно с кавалерией и берсальерами-велосипедистами.

26 июля я усаживаюсь вместе с капитаном Раби и лейтенантами Боска и Пакканьелла в свою 74-ю бронемашину, погруженную на открытую вагон-платформу на станции Сан-Албания в порту Генуи. Все бронемашины усыпаны цветами. Толпы женщин и детей у балюстрады променада. Цветочный дождь. Колыхание знамён. Пронзительное звучание труб. Однако это не обычная отправка на фронт. Мы, действительно, ощущаем дух механиков и водителей, блуждающий вокруг наземных и воздушных двигателей, предназначенных установить опасный решительный рекорд. Однако когда локомотив даёт свисток и длинный состав, нагруженный военными машинами, ощетинившимися пулемётами, медленно трогается, то шумное патетическое народное чувство прощания с отправляющимися на фронт молниеносно воспламеняет всех. Балансируя между двумя кусачками для проволоки моей 74-ки, я становлюсь полностью похожим на своих солдат и наперегонки с ними швыряю пригоршни воздушных поцелуев девушкам, гроздьями расцветающим на балконах.

Первая долгая остановка в Сампьердарене, на высоком железнодорожном виадуке, посреди аплодисментов из переполненных окон и пёстрого белья, развешенного на верёвках. Кончиками пальцев я почти касаюсь страстных кончиков пальцев двух сестричек, посылающих мне поцелуи с именем и адресом. Это брюнетки. Волосы тяжёлые, как лигурийские сады. Глаза, в которых заключено нежное томление ночного Средиземноморья. Губы, пылающие как горы Сицилии, увенчанные лесами, пламенеющими в августовских закатах. Зубы, белейшие и острые, как домики, теснящиеся в ряд в глубине итальянских рейдов, когда они появляются на заре, навстречу стремительно несущемуся судну. Двух сестёр зовут Августой и Викторией. Я посылаю им свои поцелуи, но мне хотелось бы выпить их, настолько они свежие, яркие, пылающие и солёные, как два глотка моего Средиземноморья.

67

Кекуок, кейкуок (англ. cakewalk, букв. «прогулка с пирогом») – танец под аккомпанемент банджо, гитары или мандолины с характерными для рэгтайма ритмическими рисунками: синкопированным ритмом и краткими неожиданными паузами на сильных долях такта.

68

Пиццикато (итал. pizzicato) – приём игры на смычковых струнных музыкальных инструментах, когда звук извлекается не смычком, а щипком струны, отчего звук становится отрывистым и более тихим, чем при игре смычком.

69

От англ. Waterland (букв. «водная земля»).

70

Флавия Стено (Flavia Steno ит.) урождённая Амелия Коттини Оста (Amelia Cottini Osta ит.) (Лугано, 26 июня 1877 – Генуя, декабрь 1946) – итальянская журналистка и романистка, бывшая очень популярной в начале XX в.

Стальной альков

Подняться наверх