Читать книгу Урки и мурки играют в жмурки - Фима Жиганец - Страница 5

из которой читатель узнаёт о семействе Кости Костанова, фамильных армянских проблемах, порочных привычках Хемингуэя и русской уголовной наколке

21 апреля, Мокрый Паханск, первая половина дня

ДОМОЙ КОСТЯ КОСТАНОВ прикатил с улицы Сельской через четверть часа. Вот что значит личный транспорт; а то трясись в «уазике», жди, пока всех развезут. По счастью, полосатого типа пристукнули почти в центре города, от дома недалеко. А если бы на окраине?

Костанов был на четверть осетином и очень этим гордился. Его покойный дед, Григорий Константинович, в пятнадцать лет бежал из Осетии не то от «кровников», не то от правосудия: юный Гриша промышлял конокрадством. В донских краях он женился на казачке-разведёнке, наплодил кучу детей и умер от двустороннего воспаления лёгких после войны, в один год со Сталиным. А внук конокрада стал лучшим следователем районной прокуратуры города Мокрого Паханска.

Костя работал в прокуратуре, но был хорошим человеком. Следаку оставался год до возраста распятого Христа. Но он предпочитал всё больше распинать других. Такое занятие казалось ему более комфортным. К тому же эти другие распятия вполне заслуживали. Ростом Костя перемахнул за сто восемьдесят сантиметров, фигурой пошёл в деда Гришу: как отмечала многочисленная родня, тот был широк в плечах и необычайно узок в талии. От кавказцев следователь перенял заодно сухопарость и тонкую кость.

В целом Костанов был если не красив, то чертовски привлекателен. Он слегка смахивал на персонажей испанского художника Эль Греко: черты лица с налетом утончённого аскетизма, чёрные слегка вьющиеся волосы, густые смоляные брови. Особенно привлекали глаза – глубокого сиреневого цвета. Странный цвет для мужчины. Вызывающий. Его можно было бы даже назвать легкомысленным, если бы выражение костановских глаз не навевало вселенскую печаль. Правда, едва Костя начинал говорить, впечатление развеивалось: по натуре он был человеком жизнерадостным и остроумным, причём всеми этими качествами природа наделила следователя с избытком, и они частенько перехлёстывали через край. В душе Костя был артистом – хотя и оригинального прокурорского жанра.

Жил следователь с семьёй в первом этаже трёхэтажки довоенной постройки, занимая две комнаты коммунальной квартиры. Вообще-то со стороны автора неприлично помещать героя в коммуналку. Это даже хамство какое-то – герой всё-таки, а не баран чихнул… Пусть хотя бы в «хрущобу», но изолированную. Однако, дорогой читатель, такова правда жизни: следователь районной прокуратуры Константин Костанов жил в пошлой коммуналке на двух хозяев. Соседом был грузчик близлежащего магазина. Грузчика звали Коляном, как и новопреставленного морячка в пиджаке. О чём Костя не преминул сообщить соседу.

– Мусора, они и есть мусора, – грустно вздохнул тот. – Что с вас взять? Нету в вас никакой душевности к человеку.

– Нету душевности, – согласился Костя. – Вот чего нет, того нет.

Костановы занимали две небольшие комнаты «трамвайчиком». Проходная считалась гостиной, за ней располагалась спальня, где сейчас посапывал девятилетний Мишка. Завтрак ждал следователя в гостиной. Жена приготовила в микроволновке несколько бутербродов с сыром, настрогала салат из помидоров, огурцов и красного лука, а завершала меню полулитровая кружка густого чёрного чая.

– Ты что, Ла, поднялась в такую рань? – удивился Костя.

– Да надо поработать на очередного клиента, – пояснила бодрая жена.

Лариса подвизалась на поприще дизайна интерьеров. Конкуренция здесь наблюдалась серьёзная, однако у Ларисы Костановой имелось несколько сильных козырей. Во-первых, она обладала тонким вкусом и незаурядными способностями. Во-вторых, умела убедительно говорить. Это, пожалуй, поважнее будет. Что такое для состоятельного буржуина тонкий вкус? Для него тонкий вкус – это тонко нарезанные ломтики ветчины. А вот попробуй втолкуй клиенту, что, ежели не выложить стену в прихожей серым известняком с цветной мозаикой, народ над ним будет смеяться, как над голожопым королём! Да так втолкуй, чтобы этот хрюн моржов не посчитал тебя слишком умным («мы сами не лаптем щи хлебаем!»). Чтобы в конце концов лично настаивал: вот именно известняком и именно с мозаикой! Что вы, Лариса Васильевна, ребёнок малый, что ли? Мне ли объяснять дизайнеру такие очевидные вещи?

Наконец, третий козырь. Лариса Костанова была очень красивой женщиной и выглядела лет на десять моложе своего возраста. А стукнуло ей… Не будем о грустном, скажем так: выглядела она на двадцать два года. И это сражало наповал. Потому что у обывателя мнение о дизайнере складывается из того, как дизайнер выглядит. Если на рожицу он не ахти, то знания его мудрые состоятельному пижону до лампочки. Пижон убеждён, что страшнорылое существо способно только всё перегадить в уютном гнёздышке общей площадью шестьсот девяносто квадратов! И доказывать пижону обратное – всё равно, что читать фельдфебелю стихи Петрарки.

– Сегодня надо показать заказчику наброски, вот спозаранку и чирикаю, – весело вздохнула Лариса. Видимо, заказ попался не слабый.

– Чего делаешь? – переспросил Костя.

– Чирикаю спозаранку, – повторила Лариса.

– Налево чирикаешь? – уточнил следователь.

– Почему – «налево»? Я на себя работаю, какое тут лево-право? Ну, гонорар, конечно, в конверте буду получать. А что это ты спрашиваешь?

– Так, к слову, – отмахнулся Костя. – Просто у меня сегодня тоже один клиент налево начирикал.

– И что?

– И всё, – сказал Костя. – В морге. Отсвистел своё, болезный.

– К чему это ты? – спросила жена.

– Да ни к чему. По ходу жизни…

Лариса и Костя были одногодками и познакомились ещё в студенчестве. Правда, Лариса родилась раньше на двенадцать дней, и это давало повод мужу ворчать, что он женился на женщине-перестарке исключительно из меркантильных соображений – чтобы тихо досмотреть её до скорого угасания и завладеть несметным наследством. Костя лгал – никакого богатого наследства у Ларисы не имелось. Её родители-парикмахеры в лучшем случае могли красиво остричь следака под «нуль», чтобы было удобнее посыпать голову пеплом.

Костя Костанов окончил юрфак государственного университета, Лариса Маркова получила диплом дизайнера в институте архитектуры, ставшем затем академией. Что дало супругу повод для размышлений о поголовной эпидемии переименований.

– Каждая килька корчит из себя селёдку, – глубокомысленно рассуждал он. – Скоро деревенский сортир станут величать дворцом съездов. ПТУ превратились в университеты, вшивые техникумы – в академии…

– У нас был не вшивый техникум, а институт, – возражала Лариса.

– Вот и просвети меня, как он в академию превратился! – саркастически продолжал Костя. – Вы что, Нобелевские премии раздаёте? Или возводите в ранг «бессмертных»?

– Тебя бы я возвела в ранг бессмертных зануд, – надувала губы Лариса.

– Что значит – «зануда»? – возмущался Костя. – Нет, ты послушай, как звучит – «Университет железнодорожного транспорта»!

Университет даёт у-ни-вер-саль-ны-е знания! То есть знания во всех областях наук. А тут – «Академия ржавой шпалы»… Нормальное заведение вывесок не меняет. Вот я окончил государственный университет. Он и до сих пор так называется. Не скрывается под липовыми вывесками. И мне не стыдно…

– Мне тоже не стыдно, – замечала Лариса.

– А должно быть, – назидательно замечал Костя.

– Мне должно быть? – не выдерживала жена. – Сравни, что ты получаешь со своим дурацким поплавком, и что я – с моим дизайнерским образованием!

– Это не показатель, – парировал Костя. – У Ваграна Арутюнова три класса и два коридора, а он целый район держит и твой месячный заработок за вечер на левом берегу Дона спускает.

– Ну, знаешь, ты думай, с кем сравнивать! – возмущённо всплёскивала руками жена.

На этом дискуссия, как правило, завершалась.

С недавних пор зарабатывала Лариса действительно неплохо. С тех самых, когда до состоятельных граждан Паханска наконец-то дошла московская мода на персональных дизайнеров интерьера. Костановы стали даже робко мечтать об улучшении квартирных условий.

– Мишка спит? – поинтересовался Костя.

– Сопит в обе дырки. Ты его не буди, ляжешь здесь, на диване. У него сегодня первого урока нет. Физкультуры.

– Лучше бы у них математики не было, – заметил Костя. – А физкультура – это здоровье нации.

– Конечно, – съязвила Лариса. – А математика твоей нации до лампочки. Видимо, твоей нации деньги считать не надо. Они твоей нации без надобности.

– Не надо только трогать мою нацию, – сурово зевнул Костя, потянулся и упал на видавший виды диван, который содрогнулся и крякнул. – Моя нация, между прочим – оплот православия на Северном Кавказе. Кроме неё, там больше православных наций нет. Кругом одни муслимы.

– Кто бы говорил! – Лариса громко фыркнула. – У тебя осетинской крови – жалкая четвертушка. Эх ты, дитя гор…

– Ну да, пусть я не дитя гор, – вздохнул Костя. – Пусть я дитя асфальтовых улиц. Но всё равно в нашей нации счетоводов не держат! Мы обеспечиваем безопасность и покой гра… ааажд… – пробурчал следак, поворачиваясь на бок и натягивая на голову серый клетчатый плед. – Ла, разбуди меня часиков в одиннадцать… Мне ещё в бюро судмедэкспертизы…

И он тихо захрюкал под пледом.

АЛИК СУТРАПЬЯНЦ ОЧЕНЬ СТРАДАЛ из-за своей нетрадиционной фамилии. Он даже положил по молодости немало усилий на то, чтобы при получении паспорта уничтожить проклятый мягкий знак после буквы «п». Однако разгневанный папа Сутрапьянц пригрозил лишить отпрыска наследства – в прямом и переносном смысле этого слова. В прямом смысле Алик мог бы ещё пережить. Но когда папа Сутрапьянц кричит – «Я тебя наследства лишу!» и тычет Алику в промежность, тут уж не место для дискуссий. Папа слов на ветер не бросает. Поэтому сын смирился с печальной долей и послушно понёс по жизни тяжкий сутрапьяновский крест. В конце концов, не меняет же своё имя их сосед Сруль Борухович Гейзер.

Увидев в дверях морга Костю Костанова, Алик приготовился к процедуре приветствия, традиционной, как чистка зубов.

– Опять с утра трезв? – бодро поинтересовался Костя.

– Какого тебе надо? – гостеприимно ответил Алик.

– Трупик мой нужен, – пояснил Костя. – Сегодня доставили, Коляном звать.

– Они мне своих имён не докладывают, – заметил Сутрапьянц. – А твой трупик будет. Рядом с Коляном ляжешь.

– Это что, угроза?

– Нет, суровая проза, – уточнил медэксперт. – Ты, я вижу, к нему сердцем прикипел. Чего тебе неймётся? Не прокурорское это дело – по моргам блуждать. Прислал бы опера.

– А у тебя трупы тоже уборщица баба Маня вскрывает?

– Надо Серёге Степцову передать, за кого ты его держишь, – поймал следака на слове Алик и спросил: – Слушай, труп-то ночной?

– Ну… – подтвердил Костя.

– Так ты, значит, сегодня дежурил?

– Ну… – повторил Костя сурово.

– Чё ты нукаешь? Значит, тебе свободный день положен.

– Положен-то положен, – согласился Костя. – Да кто ж его положит? Дома отоспался – и к тебе. Знаешь, сколько дел у меня в производстве? А тут ещё – этот жмур в тельняшке. Завал. Сроки горят.

– Хай бы они сгорели… Так что у тебя за клоун?

– Утопленник свежий. Слушай, Алик, помоги…

– А каким макаром новопреставленный отдал Богу душу? – уточнил Алик.

– Его с моста скинули, – пояснил Костя и изобразил на лице жалкое подобие скорби.

– Не, не пойдёт, – живо отреагировал медэксперт. – Что такое?! У меня план по «парашютистам» перевыполнен на год вперёд! Я их уже девять штук вспорол.

Алик Сутрапьянц строил свою работу в бюро судебно-медицинской экспертизы по строго выверенному плану. План этот выверяла внушительная прозекторская коллегия во время представительного курултая в Москве, куда патологоанатомов согнали со всей России для повышения квалификации. Большей частью делегаты повышали квалификацию в барах и забегаловках. Через несколько дней сошлись на том, что общежитие, где их разместила принимающая сторона, дешевле и уютнее. Плюс располагает к обмену опытом.

Именно во время такого обмена возникла животрепещущая тема: сколько трупов в год должен выпотрошить судебный медик, чтобы иметь право носить высокое звание «вскрывающий эксперт»?

– Не менее двух сотен, – свершив очередную спиртовую дезинфекцию ротовой полости, выдвинул версию молодцеватый Гоша Конспектор, тряхнув аккуратной бородкой. – Иначе автоматизм теряется. Да и на описаниях надо руку набить. Чтобы над типичными случаями голову не ломать. Ага, что там у нас? Повешенный. Где у нас повешенные? Вот у нас повешенные, целый гардероб. Выбирай, который на тебя смотрит…

– Хлопче, ты забув о важной детали, – отечески поправил Гошу Осип Матвеевич Раскорячко, имевший позади огромный опыт, а впереди – огромный живот бурдючного профиля. – Дюже важно, яки жмурыки. Колы сложные случаи, тады и полторы сотни за глаза хватит. А колы, к примеру, усё утопленники да утопленники, яка тут практика? «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца»…

– А по-моему, достаточно… ик… и полсотни вскрыть… – вмешался в разговор молодой наглого вида парень, которому можно было дать не более двадцати пяти лет. Но строгого режима. – Есси, конечно… ик… человек талантливый… а не… ик…

И он отвалился куда-то вбок.

– Пьятьдесят задохликив?! – возмутился Осип Матвеевич. – Да це не вскрытие, це шутка гения в минуту отдыха! У мэне в середине девьяностых було по шестьсот «дубов» за год!

– Шестьсооот?! – восхищённо ахнули коллеги и собутыльники.

– О то ж! И не яки-нибудь дохлые бабуси, а гарны хлопци, уси дырявые, як решето. Макитры расколоты, рёбра – в пыль, почки – усмятку!

– Всмятку! – эхом отозвалась аудитория.

– Усмятку, – подтвердил Раскорячко с гордостью. – Дюже тяжко було. Зато який опыт! Нынче шо, нынче штат увеличили. Исследую трупов триста. А то и двести пьятьдесят.

– Ни сассем каректно вапрос поставлен, таварищи, – ласково зажурчал медовый голос Алима Зайналовича Мукаева, автора руководства по расследованию неочевидных убийств. – Как вскрывать, вот что важно. Можно, что называисса, потрошить. Тагда, канешна, и пятьсот не предел. А если щщатльно подходить, щщатльно описывать, готовить костные макропрепараты, пьлюс стереомикроскоп, фото, схемы… Тут и пятьдесят трупов много покажсса.

– Про тщательность не надо, – снова подал голос Гоша Конспектор, стряхнув с бороды стрелочку зелёного лука. – Иногда все эти ультра, блин, фиолетовые приборы, конечно, нужны, но хвататься за них при каждом вскрытии – фантастическая глупость. Сложносочетанные травмы и тихо крякнувший от ветхости дедушка – две большие разницы.

С этим согласилась вся патологическая гоп-компания. И «дуборезы» бросились составлять примерный минимум мертвецов, который каждому приличному судмедэксперту необходимо ежегодно вскрывать для полного счастья. После непродолжительных баталий ассортимент подобрался такой:

– скоропостижно умершие (включая отравления, переохлаждения и прочие радости) – 20 «дубарей»;

– автотравмы – 20 «дубарей»;

– другие транспортные травмы – 10 «дубарей»;

– травмы от тупых предметов (убийства) – 10 «дубарей»;

– колото-резаные ранения – 10 «дубарей»;

– асфиксия, сиречь удушение – 10 «дубарей»;

– падения – 5 «дубарей»;

– «огнестрелы» – 5 «дубарей»;

– другие случаи (а их, как говорится, тучева хуча) – 10 «дубарей».

Итого получили обязательный минимум – 100 «дубарей» в год. Или «жмуров» – по курсу на день обмена.

С тех пор Алик старался не отклоняться от коллегиального решения, которое выработал авторитетный консилиум. Десятый «прыгун» за четыре месяца выламывался из его продуманного графика, и мириться с этим безобразием Сутрапьянц не желал.

– Да не надо его потрошить, – успокоил Алика следак. – Ты мне только его ладошку вскрой.

– Это новое слово в танатологии – ладошки вскрывать, – удивился Алик. – Может, по ней ещё и погадать?

– Не надо гадать, хиромант армянский. Мне нужно, чтобы ты кулак этому жмуру разжал. Сдаётся мне, там внутри что-то припрятано.

– Сдаётся мне, такие дела решаются через ларёк, – задумчиво протянул Сутрапьянц. – Сам же говорил, что я с утра трезв.

– Да ладно тебе… – поморщился Костя.

– Беги, беги. А я за это время всё проверну.

– Я применю силу! – пригрозил Костя.

– Против меня у тебя одна сила – сила убеждения, – ухмыльнулся накачанный армянин. – Ты, наверное, гантели последний раз в страшном сне видел?

– Ну, Алик, ну, короче… – заныл Костя, покосившись на бицепсы прозектора.

– Короче – до ларька «Фиолетовый павильончик». Метров триста.

– Вот же ты урод…

– А ты думал, в кишках у мертвяков нормальные люди ковыряются? – удивился Алик наивности собеседника.

КОГДА КОСТЯ ВЕРНУЛСЯ с пузырём и шпротами, Алик уже сидел со стерильно вымытыми руками в своей комнатке.

– Алик, ты свинья, – констатировал следак, узрев в углу объёмную бутыль с жидкостью, прозрачной, как слеза младенца. – Чего ты меня гонял? У тебя же спирт есть.

– Не опошляй момент, – оскорбился медик. – Спирт я и сам выпью. Ну?

– Что – ну?

– Глядеть будешь мою находку?

– Что там? Бриллиант? – выдвинул версию Костя.

– ГЗМ у меня на верхней полке, – и Алик указал, на какой именно полке у него покоится таинственный ГЗМ.

– Чего у тебя на верхней полке? – не понял Костя.

– Губозакатывающая машинка, – пояснил весёлый армянин. – А для тебя – только это.

И Сутрапьянц протянул Костанову обрывок бумаги. Обрывок как обрывок, ничего интересного. Уголок листка – видать, из блокнота. Ни записей, ни рисунков.

– Это что? – удивился Костя. – Естественную надобность Колян справлял? А его в это время рраз…

– Угу. И потом штаны на него натянули. Нет, он же не Хемингуэй.

– При чём тут Хемингуэй? – не понял следователь.

– Говорят, Хемингуэй мог подтереться трамвайным билетом, а потом им же под ногтями почистить, – выдал Алик историко-биографическую справку.

– Это ты где прочёл такую ересь? – разинул рот ошарашенный Костя.

– Каждый школьник знает, – пояснил Алик. – Классику надо читать.

На самом деле сам Сутрапьянц услышал интимную подробность о выдающихся способностях автора «Фиесты» во время туристических блужданий по долинам и тропам Алтая. В их группу неведомым образом затесалась субтильная барышня из Петербурга, которая надувала губки, жалобно попискивала и постоянно восклицала – «О, боги Олимпа!». Богов инструктор Дима Курвоедов ещё как-то терпел. Но когда барышня со слезами на глазах призналась, что не захватила в поход туалетную бумагу, Дима сорвался и выдал массу любопытных случаев из жизни замечательных людей. Алик запомнил только про папашу Хэма да ещё про какого-то французского великана со сложной фамилией, который подтирался молодым гусёнком.

При воспоминании о фамилии Алика Сутрапьянца пробило на лирику.

– Слышь, Костя, – проникновенно обратился он к следователю, – почему так несправедливо мир устроен? У одних фамилия как фамилия. Скажем, хоть бы и Костанов. Костанов – это звучит гордо. А другим достанется какой-нибудь голимый Сутравусмерть…

Костя влил в себя очередную мензурку, чтобы как следует осмыслить услышанное и ответить по существу.

– Алик, это исключительно твои личные комплексы, – пояснил он медику. – Нет в мире идеальных фамилий. Ни одной.

– А твоя чем плоха? – спросил Сутрапьянц.

– Ты знаешь, как меня шеф называет, когда ему вожжа под хвост попадает?

– Нет…

– Ты, говорит, не Костанов, ты Шайтанов! – воспроизвёл Костя. – Тебя, говорит, черти сотворили, когда хрен полоскали в рукомойнике. Как следователь ты находишься на пещерном уровне. Тебе, говорит, не преступников, тебе мандавошек у мамонта ловить…

– А у него у самого какая фамилия?

– Не знаешь, что ли? Смирнов у него фамилия.

– Вот так всегда, – расстроился Алик. – Как сволочь, так с приличной фамилией.

– Да он не сволочь, – сказал Костя. – Он прокурор. Алик, давай ещё раз на Коляна глянем.

– Началось, – скроил недовольную физиономию Алик. – Эх, раз, ещё раз… Это не музей мадам Тюссо. Хорошо, вспорю я ему брюхо. Получишь свою гистологию. Но попозже.

– Да не нужна мне пока гистология. Мне бы поверхностный осмотр.

– Поверхностный я уже сделал. Аппендикс ему вырезали. Судя по шву, в глубоком детстве. Громадный рубец, чуть ли не колючей проволокой стянут. Во коновалы были!

– А то сейчас лучше, – саркастически вклеил Костя. – Чего ещё?

– В Усольске этот тип сидел, – сообщил Сутрапьянц. – В семьдесят четвёртом году. Наколка на правом предплечье.

– Неплохо, – похвалил Костя. – Это уже нечто. Других картинок нет?

– Она мне нужна, его Дрезденская галерея? Иди уже, гляди. И мёртвого затрахаешь.

Алик подвёл Костю к столу, и перед следователем во всей первозданной наготе открылся давешний труп Коляна. Вдобавок к сообщённому патологоанатомом сюжету Костанов узрел на левой груди Коляна перекошенную морду леопарда с развёрстой пастью, справа – голую девку на фоне игральных карт и медицинского шприца, в центре – православный крест с четырьмя карточными мастями, а на бедре левой ноги – весёлого чёрта, бегущего с залатанным мешком через плечо.

– Было счастье, да чёрт унёс, – констатировал Костя. – А что на спине?

Алик перевернул тело. Спина была чиста, как поцелуй невесты.

– Давай снова пузом кверху, – скомандовал следователь и выудил из кармана небольшую плоскую «цифровуху». – Фоткать буду.

– А на кой вам тогда эксперт-криминалист? – удивился Алик. – Это же его епархия. Или ты решил на чужих хлебах подъедаться?

– Мне в личную коллекцию, – пояснил Костя.

– Ну, ну, – неопределённо бросил патологоанатом. – А черепушки не собираешь? Могу подкинуть кое-что занятное. Слушай! А чего щёлкать? Я тебе сейчас с него кожу сдеру. Можешь в рамочку вставить, а можно на абажур натянуть…

– Я тебе что, Эльза Кох? – возмутился Костя.

– Это кто? – не понял прозектор.

– Историю надо знать. Одна твоя добрая коллега. Кажется, из Бухенвальда. Тоже наколки коллекционировала. А ещё делала из кожи лагерников сумочки и перчатки.

– Ничто не ново под луной, – расстроился Алик. – Занятная, должно быть, дамочка была. Я бы с неё с удовольствием шкурку содрал. С живой, разумеется. – Он взглянул на фотоаппарат следователя: – Хорошая техника. Что за фирма?

– Ни́кон, – пояснил следак.

– Ни́кон – это патриарх, который старообрядцев по Руси веником гонял, – поправил Алик. – А у япоцев – Нико́н.

– Развелось вас на нашу голову, армянских грамотеев, – обиженно буркнул Костя. – Ты бы лучше света добавил. Слушай, приподними его и подержи. Нет, так подержи, чтобы ты сам в кадр не влезал! Ты-то мне зачем?

– А если тебя с ним в обнимку запечатлеть? – предложил Алик. – Мы в студенчестве баловались такими штуками.

Костанов сокрушённо покачал головой:

– Ты, может, в студенчестве ещё и труположеством баловался?

– Господь миловал, – отмёл гнусные обвинения Сутрапьянц. И мечтательно добавил: – Однако поначалу случались, знаешь ли, видения. Как отключусь, являются мне молоденькие убиенные девицы. Знаешь, какие попадались красавицы? Ууу…

– И что? – заинтересованно спросил Костя.

– И всё. Ну, иногда буйное воображение давало себя знать… Но исключительно во сне! – мгновенно уточнил Алик, увидев ехидное выражение на лице Костанова.

– Я так и думал! – возликовал следователь, довольный тем, что вывел подозреваемого на чистую воду. – Типичный виртуальный некрофил.

– Тьфу на тебя, – с видом праведника, оскорблённого в лучших чувствах, гордо ответил Сутрапьянц. И ткнул пальцем в коленные чашечки трупа: – Не пропусти, тут тоже звёздочки наколоты.

– Звёздочки мне без надобности, – отмахнулся Костя. – У меня по ним план перевыполнен, как у тебя по «парашютистам».

Костя Костанов давно уже корпел над кандидатской диссертацией по типологии русских уголовных татуировок. Диссертация грозила растянуться на века, поскольку времени писать её у Кости не было. Зато он собрал несколько пухлых фотоальбомов нательной живописи. За эти альбомы Косте предлагал неплохие деньги какой-то скандинав, разнюхавший о любопытном пристрастии прокурорского работника. Скандинав уже выпустил у себя в Копенгагене или в Осло исследование по русским наколкам, которое подарил Косте с дарственной надписью. Книжку Костанов раскритиковал в пух и прах, а чтобы сдувшийся викинг вконец не расстроился, продал ему десятка два «расписных» карточек. Недорого, по тридцать евро за штуку. Довольный норманн упорхнул, как Карлсон, но обещал вернуться.

– Ты что, не мог ему сто или двести своих уродов продать? – возмутилась Лариса. – Мы бы в круиз мотнули, мир посмотрели…

– Ла, я мир и по телеку посмотрю, – поморщился Костя. – А этот Андерсен рваный разве по телеку такие весёлые картинки увидит? Шиш! Нет, лучше я сам книжку выпущу.

– Ты выпустишь… – саркастически протянула Лариса. – Только посмертно. Разве что Мишка когда-нибудь твоё барахло до ума доведёт. Но тогда мне уже этих денег не надо будет. Мне тогда надо будет о душе думать.

– О душе всегда думать надо, – назидательно вставил Костя.

– А о диссертации думать не надо? Может, твоё исследование всю научную общественность перевернёт! Нанесёт удар по профессиональной преступности!

– Помечтай, помечтай, – разрешил жене следователь. – Научную общественность переворачивать не надо. У неё давно мозги раком встали. Всё спорят, какие наколки авторитетные, какие нет, тайную символику разгадывают, как привокзальные цыганки. А роспись в блатном мире уже давно ничего не значит! За наколку нет ответа. Каждый набивает себе, что ему в голову взбредёт.

– Ну уж прямо, – засомневалась Лариса. – Ты ведь сам сколько раз хвалился, что по татуировкам личность определял, наклонности, уголовную специальность…

– Невелика заслуга, когда на плече набито «КОЛЫМА» или на пальце перстень «прошёл через Кресты», – хмыкнул Костя. – А ты попробуй сроки по куполам на церкви сосчитать! Сопляк малолетний весь в этих куполах, а он у бабушки лопату украл! Воровские звёзды у каждого второго, оскал блатной – у каждого первого. Даже у активистов, красных, как пожарная машина. Какой кармаш станет сейчас на руке жука колоть или муравья? Бред… Нет, Ла, уходит романтика. Остаётся суровая проза жизни.

– Ну и пусть себе уходит, – подытожила Лариса. – На твой век преступников хватит.

– Да уж, – согласился Костя. – Мне и вам достанется, и ещё останется.

– Ты не заснул? – толкнул Костоева в плечо Алик. – О чём задумался?

– О своём, о прокурорском. Ладно, я потопал.

– Только негромко. Жмуриков не разбуди.