Читать книгу Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза - Франсин Хирш - Страница 16

Между 1908 и 1914 годами большевики и этнографы ИРГО участвовали в совершенно разных интеллектуальных и политических предприятиях. Ленин и Сталин участвовали в острой политической дискуссии с другими социалистами о пути к социализму; Ольденбург и его коллеги накапливали научные знания об империи. К 1917 году, когда Ленин и Ольденбург возобновили знакомство, революционеры и эксперты выработали свой собственный язык национальности. Их терминологии во многом пересекались, что можно объяснить принадлежностью большевиков и этнографов к одному миру: и те и другие, как и прочие русские интеллектуалы, участвовали в общеевропейской дискуссии о национальной идее. Но, хотя большевики и эксперты использовали в основном те же термины и, казалось бы, говорили на одном языке, на самом деле они определяли эти термины немного по-разному. Позже стало очевидно, что эти две группы, опираясь на разные европейские интеллектуальные традиции, зачастую вкладывали в одни и те же слова разный смысл.

Ольденбург и его коллеги использовали термины «этнографическая группа» и «племя» (последнее переводится на английский как tribe и иногда как ethnicity) более или менее синонимично. Они также употребляли термины «народность» и «национальность» (оба можно примерно перевести как nationality). Чаще всего этнографы использовали термин «народность», происходящий от слова «народ» (people или Volk). В 1846 году, когда Николай Надеждин утверждал, что российские этнографы должны в первую очередь изучать категорию народности, он имел в виду, что они должны изучать этнографические материалы, отражающие «сущность» русского народа95.

Надеждин, один из основателей нового Отделения этнографии ИРГО, находился под влиянием идей немецкого романтика Иоганна Гердера. Гердер считал, что каждый народ обладает своим уникальным духом (Volksgeist), выражающимся в языке, культуре и обычаях простонародья (Volk). Надеждин также противопоставлял себя сторонникам «теории официальной народности», как ее сформулировал в 1830‐х годах министр просвещения и советник царя Николая I Сергей Уваров. После Французской революции (и на фоне популярности национальных движений, распространившихся в Европе в 1820‐х и 1830‐х годах) Уваров искал новую государственную идеологию, которая позволяла бы России выглядеть частью «европейской цивилизации», но в то же время сохранять собственную «систему социальных ценностей»96. Он пришел к формуле «Православие, Самодержавие, Народность», где царь представлялся «воплощением» русского народа или нации97. В 1840‐х годах русские интеллектуалы, включая Надеждина, использовали идеи немецких романтиков, чтобы «трансформировать образ русского народа» и освободить его из этих «объятий самодержавия»98.

Надеждин интересовался в первую очередь русским крестьянством. Но другие члены Отделения этнографии впоследствии применили тот же подход к изучению нерусских народов империи, в том числе инородцев. Начиная с 1850‐х и 1860‐х годов этнографы собирали и публиковали этнографические материалы, например фольклорные произведения и описания быта, отражавшие «сущность» многих коренных народов империи99. К 1890‐м годам, когда в России вошли в моду теории культурной эволюции, эксперты Отделения этнографии использовали термин «народность» в нескольких значениях100. Иногда они обозначали им отдельный народ со своим языком, этнической или национальной культурой и характерной внешностью – говорили о «русской народности», «бурятской народности», «грузинской народности» и т. д. Иногда они использовали этот термин в более узком смысле, относя лишь к той подгруппе народа, которая сохранила свою «народную» (völkisch) культуру.

В начале ХХ века русская этнография по сути оставалась наукой о народностях. Поэтому, когда в 1910 году собралась новая картографическая комиссия ИРГО, казалось естественным, что она организует свою исследовательскую работу на основе категории «народности». Но когда этнограф Дмитрий Зеленин высказал это предложение, последовал спор: какую дефиницию комиссия должна дать этому «слабому и неопределенному понятию»? Какие характеристики важнее всего для отличения одной народности от другой?101 Несколько членов картографической комиссии, включая Алексея Шахматова, настаивали, что один из самых надежных индикаторов народности – «родной язык»102. Эти этнографы предлагали положить в основу работы комиссии материалы Всероссийской переписи 1897 года. Перепись не включала отдельного вопроса о народности, а классифицировала большинство подданных империи по родному языку и вероисповеданию; Центральный статистический комитет, исходя из этих результатов, составил «список народностей империи»103. Другие члены комиссии критиковали эту формулу, заявляя, что народность есть нечто большее, чем отражение языка (или языка и религии). Штернберг (только что окончивший статью о росте национального самосознания у инородцев империи) настаивал, что комиссия должна обращать внимание на «самоопределение» населения104. Фёдор Волков утверждал, что для комиссии принципиально важно также картографировать антропологические (физические или расовые) характеристики105. Большинство членов комиссии, в том числе Николай Могилянский, хотели, чтобы она уделила основное внимание сочетанию языка и других этнографических характеристик, включая те элементы материальной и духовной культуры, которые являются выражением народного быта106.

Эти разногласия в вопросе о смысле и лучших индикаторах народности отчасти отражали тот факт, что этнография, иногда называемая этнологией, не имела в России (и других странах) глубоких корней как отдельная научная дисциплина, а включала в свою область множество дисциплин, в том числе географию, антропологию, историю, лингвистику и фольклористику107. Члены комиссии предпочитали разные методологии отчасти потому, что обучались разным наукам. Зеленин и Евфимий Карский были лингвистами, Волков и Сергей Руденко – физическими антропологами, Вениамин Семёнов-Тян-Шанский – географом. Члены комиссии не только имели разную подготовку, но и заимствовали подходы из конкурирующих европейских традиций. Руденко и Волков были последователями «французской школы» антропологии Поля Брока и изучали расовые характеристики. Могилянский, взявший свою методологию из немецкой Völkskunde, хотел понять, каким образом «под влиянием расовых особенностей, географической среды и исторических условий» развивается «материальный и духовный» уклад жизни отдельных народов108. Штернберг, позаимствовавший методологию отчасти у британских и американских культурных эволюционистов, таких как Эдвард Б. Тайлор и Льюис Генри Морган, пытался ранжировать народы империи в соответствии с их «уровнем культуры»109.

Картографическая комиссия в духе компромисса приняла широкий комплексный подход. Примечательно, что комиссия согласилась считать родной язык «основной категорией» народности; она учредила лингвистическую подкомиссию, которая начала составлять по материалам переписи 1897 года предварительный список народностей империи. Комиссия также приняла решение брать данные об антропологическом типе для дополнения – а иногда и для корректировки – данных о языке. Антропологическая подкомиссия взяла на себя полевую работу по картографированию распределения конкретных физических признаков; ее представители собирали данные о цвете волос, глаз, кожи и делали измерения головы и тела. Комиссия также учредила шесть добавочных подкомиссий для составления карт, характеризующих различные аспекты быта (хозяйственные практики, типы одежды и жилища, этническое искусство, музыку, религию) всех народов, включенных в предварительный список народностей. В совокупности лингвистические, антропологические и культурно-бытовые карты должны были выявить корреляции между родным языком, физическим типом и бытом народов Российской империи и позволить экспертам определить, какие народы смешались друг с другом110.

Но к 1912 году картографическая комиссия пришла к пониманию, что язык, возможно, не лучший выбор в качестве индикатора народностей во всех регионах империи. Этнографы смогли составить на основе лингвистических данных предварительный список народностей Европейской России. Однако по мере продвижения на восток все очевиднее становилась необходимость в новом подходе. Во-первых, данные переписи о родном языке для крупных регионов Туркестана, Киргизской степи и Сибири были неполны и содержали ошибки. Во-вторых, даже лучшие лингвисты России не владели всеми языками народов этих регионов. В-третьих, многие инородцы империи подверглись в последние десятилетия языковой русификации и на вопрос о родном языке называли русский. Некоторые члены картографической комиссии, например специалист по Сибири Серафим Патканов, утверждали, что было бы неправильно причислять эти народы к русскому111.

Патканов, служивший в Центральном статистическом комитете и активно участвовавший в проведении Всероссийской переписи 1897 года, давно интересовался связью между языком и национальностью. Он рассматривал этот вопрос в опубликованной объяснительной записке к итогам переписи 1897 года, комментируя данные о народностях империи, как их определили по родному языку и вероисповеданию. Патканов писал, что «часть цыган, греков и др. и многих Сибирских инородцев сильно обрусела» и, кроме того, множество народов было принудительно ассимилировано другими народами (например, татарами и башкирами). Вместе с тем он доказывал, что такие народы могли и сохранить свою национальную идентичность. Подобно тому как «ирландцы, крепко держащиеся за свою национальность, почти совсем позабыли родной язык, усвоив взамен него английский», так и многие народы России восприняли «язык и отчасти даже физические признаки» от соседей, но сохранили ощущение принадлежности к своей изначальной национальности112.

Поскольку в картографической комиссии ломали голову над тем, как вернее всего отличить обрусевших инородцев от русских, Патканов предложил взять данные переписи 1897 года из категории «сословие». Почти все подданные Российской империи принадлежали к какому-нибудь сословию – дворянству, крестьянству, купечеству, мещанству, духовенству или инородцам113. Патканов отметил, что, сопоставляя данные переписи о родном языке и о сословии, можно оценить, сколько людей, записанных как «русские», на самом деле инородцы. Далее он рекомендовал комиссии изучить выборку заполненных переписных листов из Азиатской России, чтобы получить представление об этнографическом составе отдельных регионов. В некоторых частях Сибири счетчики отмечали прямо в переписных листах, к какому племени или этнографической группе (например, к бурятам, вогулам, остякам) относятся инородцы114. Но Патканов предупреждал, что оформление этих данных далеко не стандартизировано. Он предлагал комиссии самостоятельно провести обширные антрополого-этнографические исследования в Азиатской России115. Коллеги Патканова поддержали его предложение, согласившись, что Азиатская Россия требует иного подхода, чем Европейская. Для упрощения работы картографическая комиссия разделилась на две: первая, под руководством Волкова, занялась Европейской Россией и некоторыми частями Кавказа, а вторая, под руководством Штернберга, – Сибирью, Туркестаном, Киргизской степью и Дальним Востоком116.

В то время как этнографы ИРГО организовывали экспедиции в Азиатскую Россию, Ленин и его сторонники уделяли внимание почти исключительно «наиболее развитым» национальностям империи: полякам, финнам, литовцам, украинцам на западных окраинах и грузинам в Закавказье. У этих групп были свои национальные интеллигенции, национальные движения и ясно оформленные требования национальных прав; Ленин рассуждал о том, что они вступили в эпоху «развитого капитализма» и по уровню национального и классового самосознания аналогичны западноевропейским национальностям прошлого века. Большевики заимствовали из Западной Европы, особенно из Франции, не только примеры национального развития, но и терминологию. В то время как в картографической комиссии ИРГО шло обсуждение термина «народность», большевики в своих работах чаще всего использовали два термина: «нация» и «национальность», образованные из французских слов nation и nationalité. В отличие от членов картографической комиссии, для которых термин «национальность» иногда был синонимом «народности», у большевиков он чаще всего служил синонимом «нации»117. Ленин периодически писал о «равенстве наций», «равенстве всех национальностей без исключения», «объединении рабочих всех национальностей» и «праве нации на самоопределение»118.

Определение термина «нация» предложил большевикам Сталин в своей основополагающей статье 1913 года. Сталин утверждал, что «нация – не расовая и не племенная, а исторически сложившаяся общность людей», образовавшаяся «из разных племен и рас». Нация возникает «на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры»119. Для иллюстрации соотношения между нациями и племенами Сталин привел примеры из западноевропейского контекста: «Нынешняя итальянская нация образовалась из римлян, германцев, этрусков, греков, арабов и т. д. Французская нация сложилась из галлов, римлян, бриттов, германцев и т. д. То же самое нужно сказать об англичанах, немцах и прочих»120.

Сталин также проработал вопрос о связях между языком, идентичностью и принадлежностью к нации. Он доказывал: чтобы какая-либо группа составила нацию, ее членам не обязательно иметь собственный отдельный язык; подобно Патканову, он отметил, что ирландцы и англичане «не составляют одной нации», хотя те и другие говорят по-английски. Чтобы считаться нацией, утверждал Сталин, члены группы должны иметь общий язык и территорию, а кроме того, национальное самосознание. Критикуя позицию Бунда, он заявлял, что евреи не являются нацией, поскольку «живут в разных частях земного шара» и «не понимают друг друга (говорят на разных языках)»121.

Большевики также употребляли термин «народность», хотя и реже этнографов. Этнографы иногда называли народностью простонародье (например, русское крестьянство), а иногда – народ в общем смысле, в то время как для большевиков этот термин обычно связывался с «отсталостью». В языке Ленина слово «народность» обычно обозначало менее развитый народ, лишенный национального самосознания, – народ на докапиталистической или раннекапиталистической стадии исторического развития, еще не сформировавший «буржуазно-демократического националистического движения»122. Ленин часто называл этим термином инородцев, например описывая «русификацию нерусских народностей». В начале Первой мировой войны, развивая свое положение о связях между империализмом и национализмом, он применял этот термин к «угнетенным народностям» европейских колоний123.

Употребление Лениным терминов «народность» и «национальность» было далеко не систематичным, но до некоторой степени отражало идеи Виссариона Белинского, радикального социального мыслителя и литературного критика. В 1840‐х годах в своей прославленной статье о русской истории Белинский утверждал, что народность и национальность представляют два разных уровня национального развития. Белинский объяснял: народность – отражение «народной жизни»; «народ» имеет общий язык и культуру, но лишен определенного национального самосознания. Напротив, национальность присуща развитой культурной нации, чьи представители обладают национальным самосознанием, а также национальным языком и культурой124