Читать книгу Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза - Франсин Хирш - Страница 6

Следуя течениям научной мысли, имевшим место после 1991 года, историки оживленно дискутировали, был ли СССР империей, государством-«нациестроителем» нового типа или некой комбинацией того и другого. Некоторые ученые подходили к этому вопросу компаративно, очерчивая типологию «наций» и «империй» и затем рассуждая, под какую категорию подпадал Советский Союз8. Другие изучали теоретическую литературу о нациестроительстве, национализме и колониализме, заимствуя из иных исторических контекстов модели и ключевые фразы для описания советской политики и практики, и выдвигали тезисы о советском случае большей частью на основе аналогий9. И наконец, третьи искали корни советского подхода к «национальному вопросу» в широком контексте «европейского модерна»10. Все эти авторы рассматривают СССР в более общем международном контексте, воздерживаются от заявлений об исключительности советского опыта и (справедливо) трактуют советский подход к национальному вопросу как ключевой для нарратива о большевистской революции. Но когда дело доходит до обсуждения уникальной формы Советского государства и сущности советского режима, все перечисленные подходы в конечном счете оказываются более описательными, чем объяснительными.

В этой книге я применяю иной подход. Я принимаю как данность, что Советский Союз во многом сильно напоминал другие модернизирующиеся империи и что его составные части – национальные республики, области и округа – в чем-то походили на национальные государства, но стремлюсь объяснить именно то, как и почему сложилась такая ситуация. Говоря конкретнее, я изучаю то, как европейские идеи «нации» и «империи» пришли в Россию и затем трансформировались в советском контексте с его марксистским восприятием исторического развития. Утверждая, что Советский Союз оформился через процесс выборочного заимствования, я прослеживаю цепочки передачи идей и практик с Запада в СССР, попытки советских лидеров, экспертов и местных элит переопределить эти идеи и практики в рамках своих специфических, иногда конкурирующих повесток и рассматриваю «активацию» этих идей и практик «на земле» среди различных групп населения.

Эта книга посвящена формированию Советского Союза. Она рассказывает и об официальном провозглашении СССР в 1922 году, и о гораздо более длительном и интенсивном процессе трансформации территорий и народов в границах этой страны11. В частности, я стремлюсь понять, каким образом большевики изменяли индивидуальные и групповые идентичности населения бывшей Российской империи. Я избегаю взгляда на СССР как на «тюрьму народов» и трактую «советизацию» всех (и русского, и нерусских) народов внутри советских границ как процесс, предполагающий взаимодействие и соучастие. Большевики хотели не только установить контроль над народами бывшей Российской империи – они стремились включить эти народы в революционный процесс и обеспечить их активное участие в великом социалистическом эксперименте. Опираясь лишь на силу и принуждение, большевики не могли бы достичь столь амбициозной цели. Они заключали альянсы с бывшими имперскими экспертами, обеспечивали лояльность местных элит и выстраивали административные и социальные структуры, поощрявшие массовое участие или требовавшие его.

Для процесса формирования Советского Союза не было проблемы важнее, чем национальный вопрос. Большевики поставили перед собой цель построить социализм на обширной многоэтничной территории, населенной сотнями разнообразных оседлых и кочевых народов из множества лингвистических, конфессиональных (религиозных) и этнических групп. Совершить это они пытались в эпоху национализма, на фоне Парижской мирной конференции с ее одержимостью «национальной идеей», что дополнительно усложняло их грандиозную задачу. До 1917 года большевики призывали к национальному самоопределению всех народов и осуждали любые формы колонизации как эксплуатацию. Но, захватив власть, они задумались о том, что Советской России не выжить без туркестанского хлопка и кавказской нефти. Пытаясь примирить свою антиимпериалистическую позицию с сильным желанием удержать в руках все земли бывшей Российской империи, большевики интегрировали национальную идею в административно-территориальное устройство нового Советского Союза. При содействии бывших имперских этнографов и местных элит они вписали все народы бывшей Российской империи в дефинитивную сетку официальных национальностей – одновременно даруя этим народам статус нации и облегчая централизованное управление. При помощи бывших имперских экономистов большевики выдвинули программу «советской колонизации», определив ее как план направляемого государством развития производительных сил без империалистической эксплуатации «менее развитых» народов «более развитыми».

Подход большевиков к национальному вопросу невозможно понять без учета их марксистско-ленинского мировоззрения12. Они взяли у Карла Маркса идею, что в истории есть некая логика (или «телос») и что можно встать на «правильную сторону» исторического процесса, тщательно интерпретируя его внутреннюю динамику и высчитывая, в какой точке шкалы исторического развития мы находимся13. Они также взяли у Маркса и Фридриха Энгельса те базовые предпосылки, что всякий общественный порядок построен на основе экономических структур, что общества движутся вперед посредством развития «производительных сил» и эволюционируют от своих первобытных истоков, проходя стадии феодализма, капитализма и социализма, пока не совершат финального перехода к коммунизму14. Держа в уме именно эти идеи, большевики тщательно изучали европейские национальные государства и их колониальные империи. Они считали, что Западная Европа находится впереди России на шкале исторического развития и служит индикатором того, куда направляется Россия. Но большевики рассчитывали на нечто гораздо большее, чем следовать по европейским стопам. Они были убеждены, что возможно – и желательно – не просто интерпретировать внутреннюю динамику исторического процесса, а поставить историю под контроль и толкнуть вперед15. Маркс полагал, что изменения в «экономическом базисе» вызывают соответствующие изменения в социальных формах и культуре (которые он считал частью «надстройки»). Большевики же, напротив, стремились ускорить исторический процесс, воздействуя на экономическую базу, социальные формы и культуру одновременно. Перед тем как хотя бы подступиться к столь монументальной задаче, они нуждались в точной информации о социальных формах и культурах, господствовавших в бывшей Российской империи.

Большевики не могли бы достичь своих целей без посторонней помощи. Лидеры нового партийного государства обладали всеохватным мировоззрением и секулярным восприятием прогресса, однако не имели даже самого поверхностного представления о землях и народах бывшей Российской империи16. С самого начала они оказались в зависимости от бывших имперских экспертов – этнографов и экономистов, – которые сами искали в европейских примерах ключи к решению российских социальных и экономических проблем. Многие из этих экспертов жили и учились в Европе. Все они хорошо разбирались в политике национализма и имперских практиках. Как и большевики, эти эксперты воспринимали российские проблемы и возможности сквозь призму европейского опыта и подобно большевикам безгранично верили в преобразующую силу научно обоснованного государственного управления и в идею прогресса. Владимир Ильич Ленин и другие большевистские лидеры были достаточно чутки и удачливы, чтобы заключить альянс с этими экспертами, которые стали помогать им в распространении революции, концептуальном завоевании советских владений и нащупывании почвы для революционной национальной политики.

Одной из групп таких экспертов была Комиссия по изучению племенного состава населения России (КИПС). Она была основана в феврале 1917 года и включала в себя этнографов, изучавших этнический состав населения России во время Первой мировой войны, когда национальный вопрос стал приобретать международное политическое значение. Российские этнографы давно завидовали своим западным коллегам из‐за влияния, которое те якобы оказывали на колониальные проекты своих правительств. Но этнографы КИПС в качестве экспертов-консультантов большевистского режима играли гораздо более важную роль в работе правительства, нежели та, какую когда-либо доводилось играть большинству европейских и американских антропологов. Эти этнографы проводили всесоюзные переписи, содействовали правительственным комиссиям по размежеванию внутренних границ СССР, руководили экспедициями по изучению «человека как производительной силы», организовывали этнографические выставки и образовательные курсы по «народам СССР». Исследователи европейского колониализма, утверждающие, что антропологи «никогда не занимали ведущих мест в большом процессе имперской власти», а играли «тривиальную» роль в «поддержании структур имперского правления», возможно, пожелали бы пересмотреть свои доводы в свете советского случая17.

Этнографы КИПС не только обеспечивали советский режим необходимыми сведениями, но и помогали сформировать уникальный подход к трансформации населения. Этот подход, который я называю «поддерживаемое государством развитие», был советской версией идеи цивилизующей миссии. Он коренился в марксистской концепции развития через освоение исторических стадий и опирался также на европейские антропологические теории культурного эволюционизма (в которых, как и в марксизме, разделялось телеологическое представление об «опространственном времени»)18. Идея поддерживаемого государством развития придала уникальное направление национальной идее, опираясь на тот ленинский взгляд, что прохождение обществом стадий марксистской шкалы исторического развития может быть ускорено. Начиная с 1920‐х годов советский режим и его этнографы пытались возглавить процесс формирования наций в регионах, где преобладали родовые и племенные идентичности и где местные народы, казалось, не имели национального самосознания. Советские деятели опирались на ту идею, что роды и племена – это общественные формы «эпохи феодализма» и что сплавление и консолидация родов и племен в национальности (как это было при переходе к капитализму в Европе) – необходимый следующий этап на пути к социализму. Этнографы пытались помочь режиму предсказать, какие именно роды и племена в конце концов сольются и образуют новые национальности, – задача, требовавшая немалых «прыжков веры». Как и местные элиты, этнографы в то время сотрудничали с государством, помогая ему формировать национальные территории, официальные национальные языки и культуры для этих групп. Поддерживаемое государством развитие, таким образом, основывалось на уверенности, что национальности строятся из «примордиальных» этнических групп, и на постулате, что государство может вмешиваться в естественный процесс развития и «конструировать» современные нации. Учитывая марксистско-ленинское мировоззрение большевиков, ясно, что научные дискуссии после 1991 года о том, на конструктивистскую или примордиалистскую концепцию национальности опирался советский режим, создают ложную дихотомию19.

Каковы были цели поддерживаемого государством развития? Во-первых, этот подход отличался от национального самоопределения. Не был он и программой «создания наций» как самоцели. Когда советский режим сплавлял роды и племена в национальности, он отбрасывал (или «пересматривал») свои прежние обещания национального самоопределения и осуждал любые попытки отделиться от Советского государства как «буржуазный национализм». Во-вторых, поддерживаемое государством развитие не было формой «положительного действия» (affirmative action), нацеленного на развитие «национальных меньшинств» за счет «национальных большинств»20. Краткосрочной целью поддерживаемого государством развития было «содействовать» потенциальным жертвам советской экономической модернизации и тем самым провести черту между Советским государством и ненавистными «империалистическими державами». Долгосрочной целью было провести все население по марксистской шкале исторического развития: преобразовать роды и племена феодальной эпохи в национальности, а национальности – в социалистические нации, которые когда-нибудь в будущем, при коммунизме, должны будут слиться воедино21. Эта более общая концепция создает важный контекст для понимания политики режима в 1930‐х годах – политики сплавления национальностей в небольшое число «развитых» социалистических наций. Некоторые историки характеризуют эту более позднюю политику как «отступление» (например, от повестки «положительного действия»)22. В настоящей книге я, напротив, доказываю, что такая политика соответствовала долгосрочным целям советского режима и означала попытку еще сильнее форсировать революцию и ускорить переход к коммунистическому будущему.

Большевики очень серьезно относились к программе поддерживаемого государством развития и вкладывали в ее реализацию гораздо больше усилий, чем европейские колониальные империи – в свою собственную цивилизующую миссию23. Советские лидеры характеризовали «отсталость» народов как следствие общественно-исторических обстоятельств, а не имманентно присущих им расовых или биологических черт. Они утверждали, что все народы могут «развиваться» и процветать в новых, советских условиях. Партийное государство выделяло значительные ресурсы на содействие этноисторической эволюции населения, закрепляя за народами официальные национальные территории, культуры, языки и исторические нарративы. Оно также дало сильный толчок «коренизации» местных учреждений, обучая узбекских, белорусских и других «национальных коммунистов» работе в государственных и партийных органах национальных республик, областей и краев.

Но было бы ошибкой идеализировать советский подход к населению. Партийное государство было преисполнено и благородных намерений, и жестокости одновременно. Оно сочетало политику «благодеяний» с насилием и террором. Оно воевало с традиционной культурой и религией, разрушало местные общины и преследовало конкретных людей и группы за проявления «стихийного национализма». Оно сажало в тюрьмы, депортировало и иногда убивало людей и целые общины за такое «преступление», как «буржуазный национализм». Кроме того, политика поддерживаемого государством развития сама по себе не означала, что все роды и племена могут развиться в отдельные нации. В 1920‐х годах, в разгар того, что некоторые историки называют периодом «этнофилии» режима, советские лидеры и эксперты стремились ликвидировать языки, культуры и обособленные идентичности сотен родов и племен, чтобы «помочь» им «развиться» (и/или сплавиться) в новые официальные национальности24.