Читать книгу Бог и сатана. Борьба продолжается - Франсуа Брюн - Страница 16

Однако, вернувшись во Францию, Анна-Маргарита скоро заметила, что все те, кто обычно не может читать (например, младенцы, глухие, слепые от рождения, парализованные), с ее помощью так же хорошо и быстро набивают текст, как те, кто читать умеет. Тогда стало ясно, что процесс коммуникации гораздо сложнее и таит такие возможности, о которых поначалу и не подозревали. Становилось все очевиднее, что речь идет о коммуникации, идущей прямо из области бессознательного: налицо некое глубинное проявление души, которое и дало название всей совокупности таких явлений – «психофания».

Исследования продолжались, и все лучше осознавалась вся важность этого открытия, которое, по-видимому, потрясает все представления о работе мозга, имевшиеся до сих пор. Психиатры, нейрофизиологи, терапевты разных направлений – все бросились изучать это явление, все больше понимая его скрытые возможности. Психоаналитик Дидье Дюма, ученик Франсуазы Дольто, прямо заявил: «В работах французской школы облегченной коммуникации, в самой психофании надо приветствовать открытие, которое в познании человеческого духа по своей важности не уступает другому, сделанному в прошлом веке, а именно психоанализу». Вслед за ним Жан-Мишель Оливеро, профессор психофизиологии в Университете Париж Декарт (Париж V) считает, что «наверное, этот новый подход является самым важным открытием о самом себе, которое человечество сделало в конце XX века». Реми Шовен, другой профессор психофизиологии, в личном письме на имя Анны-Маргариты не скрывает своего энтузиазма: «У Вашей школы будут сторонники. От всего сердца поздравляю Вас. Не каждый день видишь, как открываются золотые врата науки» (13). Все эти открытия делались постепенно, и сейчас мы посмотрим, что же мы имеем на сегодняшний день, но реальной хронологии придерживаться не будем.

Прежде чем углубиться в тему, уточним, как именно протекают сеансы «облегченной коммуникации» или «психофании». Самое главное в том (и этот момент сразу вызывает большое сомнение), что больной обычно даже не смотрит на клавиатуру. Случается, что в силу своего недуга он находится в самой невероятной ситуации. Еще чаще бывает так, что он смотрит или перелистывает какой-нибудь альбом с картинками. Но если и ассистент не смотрит на клавиатуру (например, закрывает глаза), то и пациент сразу же теряет возможность печатать. Напрашивается мысль, что на самом деле слова выбирает ассистент, даже если он не склонен к обману и искренне верит, что выступает посредником. Это как будто подтверждается и тем, о чем рассказывает Анна-Маргарита. Если, показывая пациенту изображение какого-нибудь предмета, ассистент смотрит на него вместе с ним, тогда пациент без труда набирает на клавиатуре имя этого предмета. Но если ассистент не смотрит на изображение, тогда пациент не может напечатать нужное слово и приходит в растерянность: «Большая пустота», «слово не приходит», «я вижу целый гараж слов в моей голове и не могу вывести их из нее» или даже: «Я хотел бы поменяться с тобой памятью» (14).

Но очень часто напечатанный текст сообщает нечто такое, чего ассистент не может понять. Речь может идти об очень простых, но тем не менее правдивых историях. Так, например, один аутист однажды напечатал: «Я хочу сказать маме, что я храню очень красивого кота». И действительно, за два дня до этого его мать нашла в саду кота, но Анна-Маргарита не могла об этом знать. Девочка набирает на клавиатуре: «Ссадина на ноге». Анна-Маргарита снимает с нее обувь и носок и действительно обнаруживает на ноге небольшую ссадину. Порой встречаются неожиданные ответы. «Что для тебя самое красивое?» Ответ гласит: «Самое красивое – Лионский вокзал, потому что я могу поехать на море». И таких маленьких примеров бесчисленное множество (15).

Но есть и много других, куда более важных открытий. Мальчик пяти с половиной лет, очень заторможенный, не идущий на контакт и повторяющий только последний слог задаваемого вопроса, так выражает свою тревогу: «Вам надо плавать в животе моей мамы, чтобы увидеть, нет ли там еще чего-то живого». Услышав такое, мать признается, что до рождения этого ребенка она сделала один аборт. Мальчик настаивает: «Я присоединюсь к трупу, килограммы смерти вместе с мертвой жизнью. Поместите меня к сыновьям жизни, а не смерти». В течение следующих сеансов он часто будет настаивать на том (причем на своем странном языке, очень характерном для такого общения), будто его мать не поняла, что этот отвергнутый ребенок был поистине живым существом: «Я описал его как живого. Мама думает, что он мертв. Я нашел решение: вы должны прикрепить его ко мне». Наконец, однажды во время вечерней молитвы, когда мать попросила у него прощения, он обрадовался: «Защита приходит от малыша мертвого брата… Страница болезни перевернута… Обеспеченный живым братом, я убегаю от беды. Басня окончена» (16).