Читать книгу Сквозь мрак к свету или На рассвете христианства - Фредерик Фаррар - Страница 10

После отъезда более почетных гостей Нерона, в том числе Веспасиана с женой, общество которой было для Октавии, пренебрегаемой открыто мужем, большим утешением, юная императрица проводила большую часть своего времени в совершенном одиночестве. Нерон, который никогда не был влюблен в Октавию и женился на ней только по наущению и по приказанию Агриппины, старался всячески избегать жены и намеренно выказывал по отношению к ней самое высокомерное презрение, опасаясь каким-либо вниманием к ней дать повод думать, что он обязан престолом отчасти и своим брачным узам с дочерью Клавдия. Впрочем, и сама Октавия, зная по горькому опыту, какой лютый зверь скрывается под внешней привлекательностью молодого императора, не бывала никогда так счастлива, как в то время, когда могла оставаться подальше от него. Нерон замечал это и, привыкший вокруг себя видеть лишь робкое поклонение и слышать одну только лесть, нередко бесился в душе, не встречая в тех, кто составлял его семейный круг, ни тени чего-либо подобного. Ему было неприятно сознавать, что люди, знавшие его более интимно, насквозь понимают его настоящий характер. С откровенностью, доходившей почти до грубости, говорила ему, бывало, в лицо Агриппина, какой он человек, между тем как жена его с видимым брезгливым отвращением сторонилась его, точно боясь прикосновением к нему осквернить себя. Все это раздражая Нерона, еще более усиливало его неприязненное чувство к жене и, не имея в своем загородном местопребывании никаких причин соблюдать по отношению к ней хотя бы некоторую вежливость, он лишь в очень редких случаях переходил мост, отделявший занимаемую им виллу Поллукс от виллы Кастор, где со своим скромным двором помещалась императрица, чтобы сделать ей формальный визит.

Оставаясь часто целыми дням подряд в однообразном одиночестве, молодая женщина для развлечения писала длинные письма к своему брату или же, позвав к себе кого-нибудь из прислужниц, просила ее читать вслух. Добрая от природы Октавия, испытывая сама горечь оскорблений, постоянно старалась быть кроткой и ласковой в обращении с рабами, которым никогда не приходилось терпеть от нее тех жестокостей и того тиранства, каким за малейшую небрежность или неловкость часто подвергались несчастные рабыни-прислужницы в роскошных будуарах жен и дочерей богатых патрициев. Благодаря этому императрица скоро снискала себе своим человечным обхождением и любовь, и полное доверие очень многих из своих рабынь. В числе подобных была раба-христианка Трифония, которая в своем доверии к ней дошла даже до того, что решилась признаться, что принадлежит к числу исповедниц новой веры. Отчасти уже несколько знакомая через Британника с новым учением, которое интересовало ее сильнее, чем она смела вслух признаться себе, Октавия после такого открытия нередко вступала с Трифонией в продолжительные беседы, в которых Трифония мало-помалу посвящала императрицу в религиозные догматы христианской церкви. Действие этих догматов было благотворно, и отрадно влияло на наболевшее сердце Октавии, и особенно был утешителен догмат христианской веры о загробной жизни. Такого верования в язычестве не существовало, и хотя Цицерон, в своих «Тускуланских рассуждениях», кое-что приводил в доказательство истины учения о бессмертии души, однако, не он ли сам во многих из своих писем и речей отзывался о такой доктрине не более, как о простой, хотя и не лишенной приятности, гипотезе, могущей служить небезынтересной темой различных толкований и споров, но серьезно верить в которую нельзя. А для последователей учения Христа, вера в загробную жизнь, напротив, была одна из важнейших догматов. Для них Предвечный был, хотя и невидимый, вездесущ, и бессмертие души представлялось им не чем-то будущим, а скорее было известным состоянием, сознаваемым ими и как бы уже вкушаемым даже и по эту сторону могилы; все временное было в их глазах не более, как призраком, и только вечное действительностью.

А пока Октавия незаметно, таким образом, шла вперед в своем религиозном образовании, Британник проводил мирно время, наслаждаясь тихой и вольной деревенской жизнью в скромной усадьбе Веспасиана, представлявшей по своей простоте, приятный контраст с роскошью и великолепием палатинского дворца. Тут, среди сельского приволья, окруженный простыми земледельцами-поселянами, немногим выше которых, по простоте жизни, были и сами члены семьи Веспасиана, он мог вволю бродить, не думая ни о своем высоком сане, ни о каком-либо этикете, по лесам и холмам охотиться на зверя или на птицу, или же удить рыбу. Кроме Тита, неразлучными его спутниками были еще и два двоюродных брата последнего Флавий Сабин и Флавий Климент, с которыми Британник очень скоро подружился. Иногда к ним присоединялся и младший брат Тита – Домициан. Но к нему Британник с первого же раза почувствовал сильную антипатию, заметив в нем и склонность к льстивости и признаки хитрости.

Сам Веспасиан очень любил свой мирный сельский уголок, где ему дышалось несравненно легче, чем в приемной зале у Нерона, и где он любил похвалиться образцовым порядком своего хозяйства. Не стыдясь нисколько незнатности своего происхождения, он любил рассказывать в дружеском кружке, как дед его простым земледельцем поселился во время междоусобиц Мария и Суллы в Реате, где женился вскоре на простой девушке-сабинке; всегда с восторгом ставил в образец старинных римских диктаторов в роде Цинциниата или Фабриция, а равно и их простой образ жизни, и сам никогда не упускал случая щегольнуть своими лошадьми и коровами, огородом и тучными нивами, и даже курятником своей жены Домициллы. Ему было любо, что дом его представлял полную чашу простых деревенских продуктов, и с радушием гостеприимного хозяина любил угощать гостей густым молоком, свежими яйцами, румяными лепешками, душистым медом и всякими плодами своего сада и овощами своего огорода, составлявшими обычные кушанья в его доме. Кто бы мог тогда подумать, смотря на Веспасиана и его семью, состоявшую из жены, двух сыновей, дочери и двух племянников, среди этой более чем скромной, обстановки, что видит перед собой трех будущих римских императоров и двух консулов, из которых только одному была суждена мирная смерть или что из этих пяти юношей – Тита, Британника, Домициана, Климента и Сабина – четверым предстояло пасть жертвами насильственной смерти, а одному принять венец мученичества. Но грядущее по воле всемилостивого Провидения, к счастью для человека, сокрыто от него во мраке.

Среди этой молодежи только один Веспасиан был в состоянии, по зрелости своих лет, оценить вполне счастье хоть на время удалиться от интриг и крамол римской придворной жизни, клокотавшей, как взбаламученное море, и обдававшей всех и все своими грязными волнами. Он видел на своем веку, как переходили бразды правления из рук сумасшедшего Калигулы в руки слабоумного Клавдия, и знал, что предшественником этих двух императоров был Тиберий, а их преемником Нерон. Не забывая предсказаний, предвещавших ему блестящую судьбу, он вместе с тем никогда не позволял себе мечтать, что взойдет на престол, и никогда не думал кончить свою жизнь основанием, как оказалось, новой династии. Напротив, – как в самом себе, так и в своих сыновьях, он всегда старался заглушить всякое суетное тщеславие в самом его зародыше. Так, заметив как-то, с каким увлечением восхищалась его молодежь величием всяких громких подвигов, он поспешил остановить их восторги.

– Остерегайтесь поддаваться честолюбивым желаниям, дети, – заметил он, – поверьте мне, что ни титул императора, ни вид вашего изображения на монетах не могут доставить вам большего счастья, чем то, каким пользуетесь вы теперь, безмятежно проводя дни среди мирной деревенской жизни.

– Да, это совершенно верно, – вздыхая, сказал Британник, – было же ведь когда-то и мое изображение выбито на монетах, а между тем, могу ли я сказать, что находил себя от этого счастливее?

– Во всяком случае, ты счастлив уже никак не менее Нерона, – заметил ему Тит, – и я готов держать пари, что все его пиршества в его роскошной вилле не в состоянии доставить ему такого удовольствия, какое обещает нам дать наша завтрашняя охота на кабанов.

– Возьми-ка лучше Горациевы Еподы, Климент, а не то – Виргилиевы Георгики, и вслух почитай нам их, пока я займусь с мальчиками изготовлением снарядов для предстоящей облавы на дикого зверя.

В доме Веспасиана ложились обыкновенно довольно рано: он был человек тогда еще не богатый, и жечь без расчета масло, которое в то время было недешево, было ему не по средствам. Но, прежде чем заснуть, молодые люди, бывало, часто подолгу между собой беседовали, рассказывая друг другу свои планы и мечты, обыкновенное дело между молодыми товарищами и друзьями. При этом они нередко касались в своих разговорах и христиан. Но Тит таких разговоров не любил, уверяя, что все эти христиане не более, как сумасбродные фанатики, о которых и говорить не стоит. Всего же больше любил он говорить об иудеях, он был с отцом в Палестине, где ему представился случай видеть Агриппу, и где он увлекся даже юношеской восторженной любовью к красавице Веренике, да еще об учении стоиков, с которым был отчасти знаком, благодаря частым беседам с Эпиктетом. Причем нередко горячился и выходил из себя, стараясь доказать что истинно мудрый человек сумеет быть счастливым везде, где бы он ни был, хотя бы даже внутри фаларнского быка, в ответ на что Британиик, к немалому негодованию своего друга, часто просил его ответить ему, очень ли счастлив бывает Музоний, когда у него болят зубы.

Но зато в Клименте Британник скоро нашел не только внимательного слушателя его разговоров о христианах, но еще человека, знавшего о них, как очень скоро обнаружилось, гораздо больше, чем он сам.

– Уж не христианин ли ты, Климент? – спросил его после одного из таких разговоров Британиик, выбрав минуту, когда остался наедине с новым своим другом.

– Нет, я еще пока не принял крещения, – ответил Климент, – настоящий же христианин только тот, кто присоединен к христовой церкви таинством крещения.

– Крещение!.. А что такое крещение?

– Крещение – это очищение от грехов с помощью молитвы и освященной воды, – объяснил Климент. – Насколько в наших римских языческих обрядах все торжественно и сложно, настолько все это просто у христиан: вода служит у них символом очищения, хлеб и вино – эти два предмета самой обыкновенной житейской надобности – символом воспоминания о пострадавшем за человечество Христе.

– А старшины у этих христиан – пресвитеры, как они их называют – такие же, как наши жрецы?

– О, нет, вовсе не такие, – сказал Климент. – Пресвитеры, люди простые и непорочные, скорее походят на лучших из наших философов, хотя своими познаниями, может быть, и уступают последним.

В это время в комнату, где беседовали друзья, вошел Домициан, которому ни тот, ни другой особенно не доверяли и оба поспешили прекратить этот разговор.

В таких занятиях и беседах незаметно проходило время, и скоро пришел конец мирным и счастливым дням в Реате: ноябрь был уже в конце, и надо было, покинув фалакринские поля и леса, вернуться в шумный и суетный Рим.