Читать книгу Великий Гэтсби. Ночь нежна - Френсис Скотт Фицджеральд, Френсис Скотт Кэй Фицджеральд - Страница 4

Летними вечерами в доме моего соседа звучала музыка. В его расцвеченном голубой иллюминацией саду, словно мотыльки, кружились пары, окруженные шепотом, ароматом шампанского и сиянием звезд. Днем, во время прилива, я мог наблюдать, как его гости ныряют с вышки, пристроенной к причалу, или загорают на горячем песке его персонального участка пляжа, в то время как два его катера рассекают воды пролива, поднимая ввысь аквапланы над пенистыми гребешками морских волн. По выходным его «роллс-ройс» превращался в некое подобие рейсового автобуса, возившего группы гостей в город и обратно; это начиналось где-то в девять утра и заканчивалось далеко за полночь. Многоместный универсал, словно быстрый желтый жук, мчался на станцию к каждому поезду. А по понедельникам восемь слуг, включая второго садовника, вооружались швабрами, щетками, молотками и садовыми ножницами и выходили на уборку, ликвидируя последствия вчерашней вакханалии.

Каждую пятницу от фруктовщика из Нью-Йорка доставляли пять огромных ящиков с апельсинами и лимонами, а в понедельник те же самые цитрусовые выносили с черного хода в виде груды корок-полушарий, из которых было выжато все, что только можно выжать из фрукта. На кухне стояла машина, способная за полчаса получать сок из двухсот апельсинов. Для этого требовалось двести раз нажать на небольшую кнопку.

По крайней мере раз в две недели особняк заполоняла целая армия обслуги и оформителей. Они привозили с собой десятки метров парусины и столько разноцветных лампочек, что их бы вполне хватило, чтобы превратить сад Гэтсби в целый лес рождественских елок. На фуршетных столах, украшенных изысканными холодными закусками, теснились копченые со специями окорока, пестрые салаты, запеченные в тесте поросята и индейки, сверкавшие золотистыми хрустящими корочками. В большом зале сооружали бар с настоящим медным приступком для ног; полки его ломились от множества видов и сортов джина, ликеров и прочих напитков, в том числе так давно позабытых, что большинство приглашенных юных дам не могли различить их по названиям или по вкусу.

К семи вечера собирался оркестр: не какой-то там скромный квинтет, а полновесный исполнительский ансамбль, включавший гобои, тромбоны, саксофоны, виолы, корнет-а-пистоны, флейты-пикколо, большие и малые барабаны. Последние купавшиеся уже вернулись с пляжа и переодевались наверху; прибывшие из Нью-Йорка автомобили в пять рядов сгрудились на подъездной дороге, а залы, гостиные и веранды уже засверкали всеми цветами радуги, заискрились прическами по последнему крику моды и газовыми накидками, о которых уроженки Кастилии могут только мечтать. Бар работает на полную мощность, и один за другим уставленные коктейлями подносы уплывают в сад, наполненный звонким смехом, болтовней, двусмысленными намеками, знакомствами, забываемыми в тот же миг, и слащаво-истеричными приветствиями женщин, так и не запомнивших имен своих новых подружек.

Огни горят все ярче по мере того, как солнце закатывается за горизонт. Оркестр играет легкую, ненавязчивую музыку, и многоголосый хор звучит все громче. С каждой минутой смех становится все непринужденнее, он льется щедрым потоком, которому не дают иссякнуть веселые шутки. Тут и там гости собираются в группки и кружки, которые то разрастаются за счет вновь прибывших, то распадаются, то образуются вновь, чтобы исчезнуть через пару минут. Уже появляются «скиталицы» – самоуверенные девицы, которые то и дело прибиваются к группкам из солидных и импозантных людей, на какой-то мимолетный, радостный миг привлекают к себе всеобщее внимание, а затем, воодушевленные своим успехом, плывут дальше в постоянно меняющемся свете сквозь калейдоскоп лиц, голосов и красок.

Вдруг одна из таких «скиталиц» в одеянии опалового цвета хватает словно появившийся из воздуха коктейль, залпом выпивает его для храбрости и, движениями рук подражая Джо Фриско, начинает в одиночку танцевать на парусиновом настиле. Оркестр на мгновение умолкает, затем дирижер меняет ритм, подстраиваясь под нее. Среди гостей мгновенно разносится слух, что это дублерша Гилды Грей из варьете «Фоллиз». Вечеринка началась.

Полагаю, что в самый первый вечер, когда я отправился на виллу Гэтсби, я оказался одним из немногих гостей, кого действительно пригласили. Людей не приглашали – они туда просто приезжали. Они садились в автомобили, которые довозили их до Лонг-Айленда, и каким-то образом оказывались у входа в особняк Гэтсби. Потом их представлял кто-то из тех, кто лично знал хозяина дома, после чего они вели себя согласно правилам поведения в парке развлечений. Иногда гости приезжали и уезжали, так и не увидев самого Гэтсби. Они посещали его вечеринки с искренним простодушием и непосредственностью, которые сами по себе вполне могли служить входным билетом.

Я же получил официальное приглашение. В то субботнее утро у моего дома появился шофер в сине-зеленой униформе и передал мне послание от своего хозяина, написанное весьма изысканным и даже высокопарным слогом. В нем говорилось, что мистер Гэтсби почтет за честь, если я соблаговолю пожаловать к нему нынче вечером на «малый прием». Он несколько раз видел меня и собирался нанести визит, однако этому воспрепятствовало неблагоприятное стечение обстоятельств. Подпись: «Джей Гэтсби», выполненная твердым и изящным почерком.

Нарядившись в белый фланелевый костюм, я в начале восьмого вечера пересек лужайку перед его домом и некоторое время бродил просто так, чувствуя себя не в своей тарелке в водовороте незнакомых людей, хотя изредка мне попадались лица, которые я видел в вагоне пригородного поезда. Меня сразу поразили молодые англичане, тут и там мелькавшие в толпе. Все они были прекрасно одеты, с несколько голодным блеском в глазах, и все они негромко и с самым серьезным видом о чем-то говорили с солидными и процветающими американцами. Я был уверен, что они что-то продают: облигации, страховые полисы или автомобили. По крайней мере, они остро ощущали близость легких денег и убежденность в том, что эти деньги достанутся им, – надо лишь сказать нужные слова с правильно подобранной интонацией.

Оказавшись в поместье Гэтсби, я сразу же попытался разыскать хозяина, однако два или три гостя, которых я спросил, как мне найти мистера Гэтсби, посмотрели на меня с таким удивлением и столь страстно стали убеждать меня в том, что понятия не имеют, где его искать, что я в нерешительности направился к столу с коктейлями. Он казался мне единственным местом в саду, где одинокий мужчина мог задержаться без риска выглядеть жалким и одиноким.

Я уже собрался было напиться от охвативших меня чувств замешательства и смущения, когда увидел, как из дома вышла мисс Бейкер и остановилась на верхней ступеньке мраморной лестницы, слегка откинув назад голову и с каким-то высокомерным интересом обозревая происходившее внизу.

Я понятия не имел, обрадует ли ее мое появление, однако чувствовал, что мне надо найти хоть какую-то знакомую душу, прежде чем я начну откровенничать с совершенно незнакомыми людьми.

– Здравствуйте! – закричал я, поднимаясь ей навстречу. Мой голос неестественно громким эхом разнесся по саду.

– Я так и думала, что вы когда-нибудь здесь появитесь, – рассеянно ответила она, когда я подошел к ней. – Помнится, вы говорили, что живете по соседству с…

Она равнодушно взяла меня за руку, словно обещая уделить мне внимание чуть позже, и повернулась к двум девицам в абсолютно одинаковых желтых платьях, стоявшим у подножия лестницы.

– Здравствуйте! – воскликнули они хором. – Как жаль, что вы не победили.

Они имели в виду турнир по гольфу. На прошлой неделе она проиграла финальный поединок.

– Вы, наверное, нас не помните, – сказала одна из девиц в желтом. – А мы ведь познакомились здесь примерно месяц назад.

– С тех пор вы успели перекрасить волосы, – заметила Джордан.

Я вздрогнул от удивления, но девицы уже удалялись с самым непринужденным видом. Получилось так, что эта ее ремарка адресовалась нарождавшейся, еще не созревшей луне, которая могла появиться тут вместе с привезенным из города угощением. Придерживая руку Джордан, покрытую золотистым загаром, я помог ей спуститься по ступеням, и мы принялись фланировать по саду. Из сумерек прямо на нас выплыл поднос с коктейлями, и мы подсели к столу, где уже сидели те две девицы в желтом и трое мужчин, каждого из которых нам представили как мистера Бр-Мр.

– Вы часто бываете здесь на вечеринках? – поинтересовалась Джордан у сидевшей рядом с ней девицы.

– В последний раз именно тогда, когда мы с вами познакомились, – прощебетала та. Она повернулась к подружке: – Ты ведь тоже тогда была здесь, Люсиль?

Люсиль кивнула, подтверждая, что и она тоже.

– Мне нравятся здешние вечеринки, – продолжала она. – Я тут делаю, что хочу, и всегда веселюсь от души. В последний раз я порвала платье, когда вставала со стула. Так он спросил, как меня зовут, и потребовал назвать мой адрес. А потом где-то на неделе мне привезли коробку от Круарье с новым вечерним платьем.

– Вы оставили его себе? – спросила Джордан.

– Конечно, оставила. Я собиралась надеть его нынче вечером, но оно мне великовато в груди, так что надо его чуть переделать. Шикарное платье: светло-синее, с отливом, отделанное бледно-лиловым бисером. Двести шестьдесят пять долларов.

– Все-таки он чудак, раз делает подобные вещи, – с какой-то горячностью в голосе выпалила другая девица. – Он не хочет ни с кем иметь никаких неприятностей.

– Кто не хочет? – поинтересовался я.

– Гэтсби. Кто-то мне рассказывал…

Обе девицы и Джордан заговорщически подались вперед.

– Кто-то мне рассказывал, что он вроде бы когда-то убил человека.

Всех нас охватили неподдельное возбуждение и любопытство. Три мистера Бр-Мр тоже подались вперед и жадно прислушивались к нашему разговору.

– Да нет, быть того не может, – скептически возразила Люсиль. – Куда вероятнее, что во время войны он был немецким шпионом.

Один из мужчин утвердительно кивнул.

– Я слышал это от человека, который знает о нем абсолютно все, потому что они вместе выросли в Германии, – заверил он нас с важным видом.

– Да нет же! – вскричала первая девица. – Как так могло быть, если в войну он служил в американской армии? – Вновь завоевав наше доверие, она с торжествующим видом изрекла: – Вы присмотритесь к нему, когда ему кажется, что его никто не видит. Он как пить дать кого-то убил.

Она прищурилась и вздрогнула. Люсиль поежилась. Мы все повернулись и начали высматривать Гэтсби. Наше поведение свидетельствовало о том, что этот человек действительно был окружен романтическом ореолом, коль скоро о нем шептались даже те, кто понятия не имел, что есть в мире вещи, о которых принято говорить только шепотом.

Начали подавать первую перемену блюд – вторая перемена планировалась после полуночи, – и Джордан пригласила меня присоединиться к ее компании, сидевшей за столиком в дальнем углу сада. Компания состояла из трех семейных пар и кавалера Джордан, довольно настырного студента-старшекурсника, питавшего слабость к двусмысленным намекам и явно уверенного в том, что рано или поздно Джордан частично или полностью капитулирует перед его неослабным натиском. Вместо того чтобы хаотично вращаться в обществе, они держались особняком, всей своей чопорной величавостью давая понять, что представляют здесь местную элиту, аристократию: Ист-Эгг, снизошедший до Уэст-Эгга и стойко противостоящий феерическому веселью последнего.

– Давайте уйдем отсюда, – прошептала Джордан через полчаса, прошедших в пустой светской болтовне. – Я по горло сыта всей этой чопорной учтивостью.

Мы встали из-за стола, и она объяснила, что нам нужно разыскать хозяина дома: ведь меня ему так и не представили, и оттого я чувствую некоторую неловкость. Студент меланхолично кивнул, на его лице вспыхнула и тут же погасла циничная усмешка.

Для начала мы заглянули в бар, где толпилось множество гостей, но Гэтсби там не нашли. Мисс Бейкер не смогла высмотреть его с верхней ступени лестницы, и на веранде его тоже не было. Мы решили попытать счастья и открыли первую попавшуюся массивного вида дверь и тут же оказались в библиотеке с высоким сводчатым потолком в готическом стиле и стенами, отделанными резными панелями из черешчатого дуба. Все убранство, очевидно, целиком вывезли из какого-нибудь полуразвалившегося замка в Европе.

Дородный мужчина лет сорока в огромных очках с толстенными круглыми линзами сидел, пьяненько покачиваясь из стороны в сторону, на краю необъятного стола и пытался сфокусировать нетвердый взгляд на книжных полках. Когда мы вошли, он резко повернулся и оценивающе осмотрел Джордан с головы до ног.

– И что вы думаете? – отрывисто спросил он.

– О чем?

Он махнул рукой в сторону книжных полок.

– Вот об этом. Собственно говоря, вам не стоит утруждать себя, если захотите их проверить. Я уже проверял. Они настоящие.

– Книги?

Он кивнул.

– Абсолютно настоящие… там страницы… все как положено. Я сначала подумал, что это добротные картонные муляжи. На самом деле это действительно книги. Страницы… Да вот! Я вам сейчас покажу…

Принимая наш скепсис как должное, он рванулся к полкам и вернулся с первым томом «Лекций» Джона Л. Стоддарда.

– Смотрите! – торжествующе воскликнул он, передавая книгу мне в руки. – Настоящее печатное издание, все сделано как надо. На это-то я и купился. Этот парень – прямо второй Дэвид Беласко. Это просто триумф. Какая тщательность! Какой реализм! Однако он знал, когда остановиться – страницы-то не разрезаны. А что вы хотели? Чего ожидали?

Он выхватил у меня книгу и торопливо поставил ее обратно на полку, бормоча себе под нос, что стоит вытащить один кирпичик, как вся библиотека тотчас рухнет.

– Кто вас привел? – спросил он. – Или вы сами взяли и пришли? Меня вот привели. Сюда почти всех приводят.

Джордан внимательно на него посмотрела, благосклонно улыбнулась, но не ответила.

– Меня лично привела некая дама по фамилии Рузвельт, – продолжил он. – Миссис Клод Рузвельт. Вы ее знаете? Вчера вечером мы с ней где-то познакомились. Я пью уже почти неделю, вот и подумал, что если посижу немного в библиотеке – может, слегка протрезвею.

– И как успехи?

– Да вроде немного помогает. Хотя наверняка не скажу. Я тут только час просидел. О книгах я вам рассказывал? Они настоящие, они…

– Вы нам все рассказали.

Мы торжественно пожали ему по очереди руку и вышли.

Тем временем в саду на натянутом поверх лужайки парусиновом настиле начались танцы. Старики толкали молодых девиц, выписывая неуклюжие круговые па; более изящные пары танцевали с краю, изгибаясь согласно последним велениям моды. Многие девицы танцевали сами по себе, каждая на свой манер. Иногда давали чуть-чуть передохнуть банджисту или ударнику. К полуночи веселье достигло апогея. Знаменитый тенор спел арию из итальянской оперы, а прославленная обладательница контральто попробовала себя в джазовом репертуаре. В перерывах между номерами публика дурачилась и веселилась на свой лад, и к небу то и дело взлетали взрывы счастливого и беззаботного смеха. Дуэт «близнецов», которыми оказались те самые девицы в желтом, сыграл костюмированную детскую сценку. Шампанское подавали в бокалах, своими размерами превосходивших чаши для омовения рук на протокольных обедах. Луна поднялась еще выше, и на волнах пролива покачивался серебристый чешуйчатый треугольник, слегка пританцовывая под звонкие переливы банджо.

Я по-прежнему находился в обществе Джордан Бейкер. Мы сидели за одним столом с мужчиной примерно моих лет и веселой девицей небольшого роста, готовой расхохотаться по малейшему поводу, а то и вовсе без него. Я пребывал в превосходном настроении. После двух чаш шампанского все происходящее вокруг виделось мне преисполненным значительности и некой особой философской глубины.

Когда веселье ненадолго поутихло, мужчина посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ваше лицо кажется мне знакомым, – вежливо произнес он. – Вам не доводилось во время войны служить в Третьей дивизии?

– Да, было дело. Я воевал в Девятом пулеметном батальоне.

– А я – в Седьмом пехотном батальоне до июня семнадцатого года. Я так и знал, что где-то вас раньше видел.

Мы вспомнили войну и серые, утопавшие в жидкой грязи французские деревушки. Очевидно, мой собеседник жил где-то по соседству, поскольку он сказал мне, что недавно купил гидроплан и собирается опробовать его утром.

– Не хотите присоединиться, старина? Полетаем чуть-чуть у берега пролива.

– Во сколько?

– В любое время, когда вам будет удобно.

Я собирался спросить, как его зовут, когда Джордан с улыбкой повернулась ко мне.

– Ну что, повеселели? – спросила она.

– Да, весьма. – Я снова посмотрел на своего нового знакомого. – Весьма необычная вечеринка, по крайней мере, для меня. Я ведь даже не видел хозяина. Я живу вон там, – продолжил я, махнув рукой в сторону невидимой живой изгороди. – А хозяин этого дома по имени Гэтсби прислал шофера с приглашением.

Какое-то мгновение он смотрел на меня, словно чего-то не понимая.

– Я и есть Гэтсби, – вдруг сказал он.

– Что?! – удивленно воскликнул я. – О, прошу прощения великодушно.

– Не стоит. Я думал, вы знаете, старина. Боюсь, я не очень хороший хозяин.

Он понимающе мне улыбнулся – нет, гораздо больше, чем понимающе. Это была одна из тех редкостных улыбок, полных ободрения и сочувствия, которую встретишь очень редко: четыре-пять раз в жизни. На какое-то мгновение она обращалась – или казалась обращенной – ко всему окружающему миру, а затем вдруг становилась предназначенной только вам и исполненной безграничной к вам симпатии. Эта неотразимая улыбка понимала вас настолько, насколько вы хотели быть понятым, верила в вас так же, как вы сами хотели бы в себя верить, и убеждала вас в том, что вы производите именно то впечатление, которое стремитесь произвести. Именно в этот миг она исчезла, и я вновь смотрел на элегантного молодого возмутителя спокойствия лет тридцати с небольшим, питавшего слабость к светским оборотам речи, которая порой граничила с абсурдом. Незадолго до того, как он представился, у меня создалось довольно сильное впечатление, что он тщательно подбирает слова.

Не успел мистер Гэтсби отрекомендоваться, как к нему торопливой походкой подошел дворецкий и сообщил, что на проводе Чикаго. Он извинился, слегка поклонившись каждому из нас.

– Если что-то захотите, просто кликните кого-нибудь из слуг, старина, – ободрил он меня. – Прошу прощения. Я присоединюсь к вам чуть позже.

Едва он отошел, как я тотчас же повернулся к Джордан, стремясь поделиться с ней своим изумлением. Я ожидал, что мистер Гэтсби окажется румяным толстяком лет сорока-пятидесяти.

– Кто он все-таки такой? – поинтересовался я. – Вы что-нибудь знаете?

– Он просто человек по фамилии Гэтсби.

– Я в том смысле, что откуда он. Чем занимается?

– Теперь и в вас взыграло любопытство, – ответила она со слабой улыбкой. – Ну… мне он как-то сказал, что окончил Оксфорд.

Начали смутно вырисовываться какие-то черты его биографии, но ее следующая ремарка напрочь стерла их.

– Однако я этому не верю.

– Почему же?

– Не знаю, – упрямо произнесла она. – Просто мне кажется, что никогда он там не учился.

Что-то в ее тоне напомнило мне слова одной из девиц «Он как пить дать убил человека», и это еще больше разожгло мое любопытство. Я бы не колеблясь поверил рассказу о том, что Гэтсби выбился в люди откуда-нибудь из болотистых краев Луизианы или из бедных кварталов нью-йоркского Ист-Сайда. Это было бы объяснимо и правдоподобно. Но молодые люди никоим образом – по крайней мере так казалось мне, не очень сведущему провинциалу, – не могли просто так выныривать из ниоткуда и покупать себе дворцы на берегу Лонг-Айленда.

– В любом случае он закатывает шикарные, многолюдные вечеринки, – сказала Джордан, переменив тему с чисто светской неприязнью ко всякой конкретике. – А мне они нравятся. Здесь так уютно. На небольших приемах негде уединиться и побыть одной.

Раздалось буханье большого барабана, и звонкий голос дирижера вдруг взлетел над гвалтом веселившихся в саду гостей.

– Дамы и господа! – воскликнул он. – По просьбе мистера Гэтсби мы исполним для вас последнее произведение мистера Владимира Тостоффа, которое столь благосклонно приняли в Карнеги-холле в мае прошлого года. Если вы читали газеты, то знаете, что оно произвело настоящую сенсацию. – Он улыбнулся добродушно-снисходительной улыбкой и добавил: – Ну просто сенсацию! – После чего все дружно рассмеялись.

– Пьеса называется, – торжественно объявил он, – «Джазовая история мира». Автор – Владимир Тостофф!

Я не смог оценить глубокий смысл опуса мистера Тостоффа, поскольку после первых же тактов вступления вдруг заметил Гэтсби, в одиночестве стоявшего на мраморных ступенях и одобрительным взглядом осматривавшего одну группу гостей за другой. Я не заметил в нем ничего зловещего: гладкая кожа на лице, покрытая ровным загаром, аккуратная короткая стрижка, словно его ежедневно посещал парикмахер. Возможно, то, что он ничего не пил, помогало ему некоторым образом отстраниться от гостей, поскольку мне казалось, что он становился все более корректным по мере того, как гостей все сильней охватывало веселое пьяное панибратство. Когда «Джазовая история мира» закончилась, одни девицы стали компанейски склонять мужчинам на плечи свои кукольные головки, другие начали шутливо падать в обморок на руки мужчин и даже просто в середину кружка, уверенные, что их подхватят. Но никто не падал на руки Гэтсби, ни одна головка с короткой стрижкой не склонилась ему на плечо, и ни один импровизированный квартет не пропел ему здравицу.

– Прошу прощения.

Рядом с нами вдруг оказался дворецкий Гэтсби.

– Мисс Бейкер? – осведомился он. – Прошу прощения, но мистер Гэтсби хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.

– Со мной? – удивленно воскликнула она.

– Да, сударыня.

Она медленно встала, взглянула на меня, удивленно подняв брови, и направилась к дому вслед за дворецким. Я заметил, что в вечернем платье, да и вообще во всех платьях она держалась так, словно на ней спортивный костюм – во всех ее движениях присутствовала некая элегантная небрежность, как будто она училась ходить на лужайках для гольфа ясным солнечным утром.

Я остался один, мои часы показывали почти два. Некоторое время какие-то невнятные и оттого еще более интригующие звуки раздавались из комнаты с множеством окон, расположенной прямо над террасой. Отвязавшись от студента Джордан, говорившего об акушерстве с двумя хористками и старавшегося втянуть меня в эту беседу, я вошел в дом.

Большой зал был полон людей. Одна из девиц в желтом играла на фортепиано, а рядом с ней стояла высокая рыжеволосая молодая женщина из известного хора и пела какую-то песню. Она, очевидно, чуть ранее увлеклась шампанским и теперь, во время исполнения, отчего-то решила, что все вокруг грустно и печально, и ее пение перемежалось плачем. Она заполняла каждый инструментальный проигрыш сдавленными рыданиями и начинала очередной куплет срывающимся сопрано. Из глаз у нее текли слезы, однако они не лились ручьем, поскольку этому мешали ее густо накрашенные ресницы. Из-за этого слезы становились какого-то чернильного цвета и медленно струились по ее щекам грязно-черными ручейками. Кто-то из слушателей пошутил, что она поет по нотам, появляющимся у нее на лице, после чего она всплеснула руками, рухнула в кресло и забылась тяжелым пьяным сном.

– Она поругалась с человеком, который утверждает, что он ее муж, – объяснила стоявшая рядом со мной девица.

Я огляделся. Большинство остававшихся дам занимались тем, что ссорились со своими якобы мужьями. Раздор возник даже в компании Джордан, квартете из Ист-Эгга. Один из мужчин был целиком поглощен разговором с какой-то молоденькой актрисой, а его жена после попыток реагировать на это с насмешливо-высокомерным равнодушием отбросила светские приличия и перешла к фланговым атакам. Время от времени она набегала на него то справа, то слева, сверкая драгоценностями, сама похожая на взбешенный алмаз, и негодующе шипела ему на ухо:

– Ты же обещал, обещал!

Нежелание ехать домой одолевало не только заблудших мужей. Теперь в большом зале оставались двое до неприличия трезвых мужчин со своими донельзя разгневанными женами. Дамы сочувствовали друг другу на слегка повышенных тонах.

– Как только он видит, что я веселюсь, ему сразу хочется домой.

– Никогда в жизни не встречала такого своеволия.

– Мы всегда уходим первыми.

– Мы тоже.

– А нынче мы почти последние, – виновато-покорно возразил один из мужчин. – Оркестр уехал полчаса назад.

Несмотря на полное согласие жен в том, что поведение мужей переходит всякие границы, перебранка закончилась небольшой стычкой, после которой обеих отчаянно упиравшихся дам подхватили под белы руки и утащили куда-то во мрак ночи.

Пока я ждал в холле, когда мне подадут шляпу, открылась дверь библиотеки, и оттуда вышли Джордан Бейкер и Гэтсби. Он что-то взволнованно говорил ей, но тут же обрел прежнюю светскую невозмутимость, как только увидел, что несколько человек направляются к нему, чтобы попрощаться.

Компания Джордан что-то нетерпеливо кричала ей с парадного крыльца, но она задержалась на несколько секунд, чтобы пожать мне руку на прощание.

– Я только что услышала нечто совершенно потрясающее, – прошептала она. – Мы там долго были?

– Ну, около часа.

– Это… просто поразительно, – рассеянно повторила она. – Но я дала слово молчать, и вот – я уже вас дразню… – Она изящно зевнула мне в лицо. – Заходите как-нибудь в гости… Телефон в справочнике… Ищите миссис Сигурни Говард… Это моя тетя…

Последние слова она произнесла почти на бегу, ее загорелая рука небрежно махнула мне на прощанье – и она скрылась среди своих спутников, ждавших ее на крыльце.

Несколько устыдившись того, что мой первый же визит столь затянулся, я подошел к небольшой группе задержавшихся гостей, стоявших рядом с Гэтсби. Я хотел объяснить, что искал его с самого начала вечеринки, и извиниться за то, что не узнал его в саду.

– Не стоит, – добродушно прервал он меня. – Даже и не думайте об этом, старина. – В его непринужденном обращении было не больше фамильярности, чем в ободряющем похлопывании по плечу. – И не забудьте, что завтра в девять утра мы отправляемся в полет на гидроплане.

У него за спиной снова вырос дворецкий.

– Филадельфия на линии, сэр.

– Хорошо, минуту. Скажите, что я уже иду… Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Он улыбнулся – и мне вдруг показалось, что есть некая милая многозначительность в том, что я оказался среди последних гостей, словно он хотел этого с самого начала. – Спокойной ночи, старина… Спокойной ночи.

Однако, спускаясь по лестнице, я увидел, что вечер еще не кончился. Метрах в пяти от парадного подъезда в ярком свете десятка автомобильных фар моему взору предстало странное и немного гротескное зрелище. В придорожном кювете, завалившись на левый борт и выставив вверх сиротливо торчавшую правую ось без колеса, лежал новенький двухдверный автомобиль, пару минут назад отъехавший от дома Гэтсби. Острый выступ стены объяснял потерю колеса, и это происшествие привлекло внимание пяти-шести любопытствующих шоферов. Однако, как только они вылезли из машин, образовалась пробка, вызвавшая разноголосое гудение стоявших сзади автомобилей. Продолжавшийся некоторое время яростный рев клаксонов придавал неразберихе на дороге еще большую сумятицу.

Мужчина в длинном пыльнике вылез из покореженной машины и стоял посреди дороги, с веселым изумлением переводя взгляд с машины на колесо и с колеса на зевак.

– Полюбуйтесь! – воскликнул он, словно что-то объясняя. – Прямо в кювет.

Авария вызывала у него безграничное изумление, и я узнал сперва это чувство искреннего удивления, а потом и обладателя этого чувства. Им оказался давешний очкарик из библиотеки Гэтсби.

– Как это случилось?

Он пожал плечами.

– Я вообще не разбираюсь в механизмах, – последовал решительный ответ.

– Но как же это все-таки произошло? Вы что, врезались в стену?

– Да не спрашивайте вы меня, – огрызнулся очкарик, словно умывая руки. – О вождении я знаю очень мало, почти ничего. Вот случилось, и все тут.

– Если вы никудышный водитель, то не пытались бы ехать ночью.

– Но я даже и не пытался! – возмущенно объяснил он. – Никак не пытался.

Стоявшие рядом в ужасе ахнули.

– Вы что, хотите покончить с собой?

– Вам повезло, что вы отделались только колесом! Никудышный водитель, да к тому же и не пытается рулить!

– Ничего вы не понимаете, – объяснил очкарик. – Я вообще не рулил. Там, в машине, еще один остался.

Это заявление вызвало настоящий шок. Все громко ахнули, когда дверца машины начала медленно открываться. Толпа – теперь уже толпа – невольно подалась назад, и, когда дверь полностью распахнулась, воцарилась зловещая тишина. Затем очень медленно, по частям, из разбитой машины выбрался бледный субъект, которого шатало из стороны в сторону, и начал осторожно искать на земле точку опоры, водя туда-сюда огромным лакированным ботинком.

Ослепленный светом фар и сбитый с толку неумолкающим ревом клаксонов, он несколько мгновений неуверенно покачивался, пока не заметил мужчину в пыльнике.

– В чем д-дело? – спокойно поинтересовался он. – Бензин к-кончился?

– Глядите!

С полдюжины пальцев показали на ампутированное колесо: какое-то мгновение он смотрел на него пустым взглядом, а потом задрал голову вверх, словно подозревая, что колесо свалилось с неба.

– Оно отлетело, – объяснил кто-то.

Он кивнул.

– Сперва я даже не з-метил, что мы ос-навились.

Пауза. Затем, сделав глубокий вдох и расправив плечи, он твердым голосом осведомился:

– Кто-нить знает, где тут з-заправка?

По меньшей мере десять человек, которые были немногим трезвее его, стали объяснять ему, что колесо и автомобиль уже ничем между собой не связаны.

– Задним ходом, – предложил он, чуть подумав. – Передачу пер-ключить, и все.

– Но колеса-то нет!

Он задумался.

– Попробовать не повредит, – решил он.

От пронзительного воя клаксонов уже начало закладывать уши, так что я повернулся и прямо через лужайку пошел к дому. По дороге я оглянулся. Яркий диск луны освещал дом Гэтсби, оставляя ночи ее прежнее очарование, хотя смех и музыка уже перестали звучать в саду, все еще расцвеченном иллюминацией. Казалось, что из окон и огромных дверей внезапно заструилась пустота, делая еще более одинокой фигуру хозяина, стоявшего на парадном крыльце с рукой, поднятой в прощальном жесте.

Перечитывая свои записки, я понимаю, что создается впечатление, будто больше всего меня занимали события тех трех вечеров, разделенных интервалами в несколько недель. Напротив, они являлись всего лишь обычными эпизодами того бурного лета и до поры до времени интересовали меня куда меньше, нежели мои личные дела.

Большую часть времени я работал. Ранним утром длинной тенью, обращенной на запад, я спешил по грязновато-серым ущельям деловых кварталов Нью-Йорка в контору под названием «Пробити трест». Я знал по именам других клерков и молодых продавцов облигаций и обедал с ними в полутемных переполненных ресторанчиках, поглощая маленькие свиные сосиски с картофельным пюре и запивая все это кофе. У меня даже случился мимолетный роман с девушкой из Джерси-Сити, которая работала у нас в бухгалтерии, однако ее брат начал метать в мою сторону зловещие взгляды; поэтому, когда она в июле уехала в отпуск, я потихоньку свел наши отношения на нет.

Ужинал я обычно в Йельском клубе (по каким-то причинам эта трапеза являлась самым мрачным эпизодом за весь день), после чего поднимался в библиотеку и где-то в течение часа добросовестно штудировал литературу по инвестициям и страхованию. В клубе всегда сидело несколько заводил и гуляк, но в библиотеку они не заходили, так что работалось мне там хорошо. Потом, если вечер выдавался теплым, я неторопливо шел пешком по Мэдисон-авеню мимо старого отеля «Мюррей Хилл» до Пенсильванского вокзала.

Мне начинал нравиться Нью-Йорк с его стремительными, сулящими самые неожиданные повороты судьбы вечерами, с его ласкающим беспокойный взор нескончаемым калейдоскопом людей и машин. Я любил гулять по Пятой авеню и выискивать в толпе романтично выглядевших женщин, воображая при этом, что через несколько минут я войду в жизнь одной из них, и об этом никто никогда не узнает, и никто никого не упрекнет. Иногда в своих мечтах я провожал их домой в укромные уголки большого города, где они оборачивались и улыбались мне, прежде чем открыть дверь и исчезнуть в теплом полумраке. Иногда в этих колдовских городских сумерках мне становилось невыносимо одиноко, и я чувствовал это одиночество в других – бедных молодых клерках, слонявшихся вдоль сверкающих витрин в ожидании того, когда наступит время ужина в ресторане наедине только с собой, молодых клерках в уличном полумраке, впустую растрачивающих драгоценные мгновения не только этого вечера, но и всей своей жизни.

Примерно в восемь вечера, когда темные мостовые Сороковых улиц в пять рядов кишели таксомоторами, спешащими в сторону «театральной мили», я вновь ощущал внутри себя холодную пустоту. Неясные силуэты склонялись друг к другу в салонах стоявших в пробках такси, я слышал смех в ответ на не услышанные мною шутки, а огоньки зажженных сигарет чертили замысловатые узоры. Воображая, что я тоже тороплюсь туда, где меня ждет веселье, и разделяя их радостное возбуждение, я желал этим незнакомым людям только хорошего.

На какое-то время я потерял Джордан Бейкер из виду, но где-то в середине лета снова встретил ее. Сперва мне льстило появляться с ней в обществе, поскольку она была чемпионкой по гольфу и все ее знали. Потом это ощущение собственной значимости переросло в нечто большее. Не то чтобы я влюбился – я испытывал любопытство пополам с нежной симпатией. За пресыщенно-высокомерным лицом, которое она являла миру, определенно что-то скрывалось – почти всегда показное поведение служит прикрытием чему-то, хотя вначале это не так заметно, – и однажды я выяснил, что именно. Когда мы вместе были на вечеринке в загородном доме в Уорике, она оставила взятую у кого-то машину под дождем с опущенным верхом, а затем солгала, когда об этом зашла речь. И тут я вдруг вспомнил одну историю, которую слышал о ней в гостях у Дейзи и которой тогда не придал особого значения. Когда Джордан впервые участвовала в престижном турнире по гольфу, возник скандал, едва не просочившийся в газеты. Появилось подозрение, что во время полуфинала она сдвинула свой мяч, оказавшийся в проигрышной позиции. Скандал разрастался все больше, но его кое-как замяли. Подносчик клюшек отказался от своего заявления, а второй остававшийся свидетель признал, что вполне мог ошибиться. Это происшествие и ее имя связались воедино в моем сознании.

Джордан Бейкер инстинктивно избегала людей умных и проницательных, и теперь я знал причину этого. Она чувствовала себя увереннее там, где любое отклонение от принятых правил поведения считалось невозможным. Она была неисправимо, патологически лжива и бесчестна. Она терпеть не могла проигрывать, и, учитывая ее нежелание предстать в невыгодном свете, я предположил, что она с младых ногтей в совершенстве овладела искусством выкручиваться из любых ситуаций, дабы взирать на мир с холодной высокомерной улыбкой и одновременно с этим поступать так, чтобы исполнялось все, чего пожелает ее крепкое холеное тело.

Я не очень-то расстраивался по этому поводу. Лживость в женщине не относится к числу тех пороков, за которые следует строго судить. Я немного погрустил, а потом благополучно забыл об этом. Именно в тот вечер у нас произошел любопытный разговор о вождении автомобиля. Поводом стал случай на дороге, когда она проехала мимо группы рабочих так близко, что задела бампером пуговицу на куртке одного из них.

– Вы никудышный водитель! – возмутился я. – Или старайтесь вести поосторожнее, или вообще не садитесь за руль.

– Я и так осторожна.

– Вот уж нет.

– Ну так найдутся осторожнее меня, – беззаботно ответила она.

– А они-то тут при чем?

– Они станут давать мне дорогу, – не унималась она. – Для столкновения нужны две машины.

– А если вам попадется такой же беспечный водитель, как и вы?

– Надеюсь, что не попадется, – ответила она. – Ненавижу беспечных. Именно поэтому вы мне и нравитесь.

Ее серые, прищуренные от солнца глаза неотрывно смотрели на дорогу, но она что-то намеренно изменила в наших отношениях, так что на мгновение мне показалось, что я в нее влюблен. Однако я в некотором роде тугодум, к тому же надо мной довлеет множество моих собственных принципов, которые тормозят мои желания. Я знал одно – перво-наперво мне необходимо разрешить запутанную ситуацию, сложившуюся дома, на Западе. Раз в неделю я писал письма с подписью «Целую. Ник», однако перед моим внутренним взором представала лишь одна картинка: некая девушка играет в теннис, и над ее верхней губой выступают крохотные бисеринки пота. Тем не менее нас связывали ставшие уже почти эфемерными узы, от которых надо было тактично избавиться, прежде чем я с полным основанием мог считать себя совершенно свободным.

Каждый из нас втайне считает себя обладателем хотя бы одной основополагающей добродетели, и признаюсь: я один из немногих честных людей, которых когда-либо знал.