Читать книгу Больше чем просто дом (сборник) - Френсис Скотт Фицджеральд - Страница 15

Поутру его первым воспоминанием был поцелуй с Алидой; следующим было чувство глубокого стыда за свое поведение прошлым вечером. Боже правый, да ведь он был душой компании, он задавал тон всему веселью! С той минуты, как он вывел Алиду на первый танец, не реагируя на удивленные и заинтригованные взгляды приятелей, его охватил и уже не отпускал до конца вечера какой-то отчаянный, безрассудный порыв. Он раз за разом танцевал с Алидой Риккер, пока один из друзей не поинтересовался, что скажет по этому поводу Джейн.

– А Джейн что за дело? – раздраженно ответил он. – Мы с ней не помолвлены.

Однако он счел нужным подойти к своей сестре и спросить, как он, по ее мнению, выглядит.

– С виду ты в порядке, – сказала Элеонора, – но если не уверен, больше не пей.

И он больше не пил, внешне оставаясь вполне корректным, хотя в груди его бушевали и рвались наружу страсти. Улучив момент, он сел на кушетку рядом с Алидой Риккер и заявил, что любит ее вот уже много месяцев.

– И все эти месяцы я каждый вечер думал о тебе перед сном, – соврал он слегка дрогнувшим голосом. – Я боялся с тобой встретиться, боялся заговорить. Когда я видел тебя издали в лучах солнца, как будто плывущей в золотой колеснице, этот мир казался мне достойным того, чтобы в нем жить.

После двадцати минут таких речей Алида сама поверила в свою исключительность и неотразимость. Утомленная и счастливая, она под конец сказала:

– Хорошо, ты можешь меня поцеловать, если хочешь, но это не будет ничего значить. Сейчас я не в том настроении.

Однако у Форреста настроения хватало на них обоих, и он поцеловал ее так, словно они стояли перед алтарем. Чуть позже, прощаясь с мистером Риккером, он вполне искренне поблагодарил его за лучший вечер из всех, какие видел в своей жизни.

Когда Форрест проснулся, был уже полдень. Он как раз пытался принять сидячее положение, когда к нему вошла Элеонора, одетая в домашний халат.

– Как себя чувствуешь? – спросила она.

– Ужасно.

– А как насчет твоих слов в машине, на обратном пути? Ты и вправду хочешь жениться на Алиде Риккер?

– Только не этим утром.

– И то ладно. Предупреждаю: родители в бешенстве.

– Почему? – задал он явно лишний вопрос.

– Потому что мы оба там были. Папе уже сообщили, что ты открывал бал. Я им сказала, что меня чуть не силой затащили туда подруги, и все бы сошло, но ведь там был и ты!

Одевшись, Форрест спустился к воскресному обеду. В первые минуты над столом висело тяжелое, сердитое, выжидательное молчание. Наконец Форрест его нарушил:

– Ну вот, мы побывали на вечеринке у Аль Капоне и очень недурно повеселились.

– Я в курсе, – сухо заметил Пирс Уинслоу; миссис Уинслоу промолчала.

– Там были все, включая Кейев, Шванов, Мартинов и Блэков. Отныне Риккеры – столпы нашего общества, и все двери для них открыты.

– Только не эта дверь, – сказала его мать. – Ноги их не будет в этом доме. – Она помолчала. – Ты собираешься что-нибудь есть, Форрест?

– Нет, спасибо… То есть да, спасибо, я уже ем. – Он осторожно заглянул в свою тарелку. – Эта девушка очень мила. И по манерам с ней не сравнится ни одна девчонка в городе. Если бы сейчас все было так, как до войны…

Он умолк, сам не зная, что, собственно, хотел сказать. Лишь одно он сейчас знал твердо: с этого дня избранный им путь расходился с тем, по которому всю жизнь следовали его родители.

– До войны этот город больше напоминал деревню, – сказала старая миссис Форрест.

– Форрест имел в виду Мировую войну, а не Гражданскую, – пояснила Элеонора.

– Но остаются принципы, которым изменять нельзя, – сказал Пирс Уинслоу.

В следующий момент он и Форрест одновременно вспомнили историю с Кеннеморским клубом, и Уинслоу-старший, не выдержав, вспылил:

– Когда люди начинают запросто ходить в гости к осужденным преступникам, сразу понимаешь: с этими людьми что-то неладно.

– Не стоит поднимать эту тему во время еды, – быстро сказала миссис Уинслоу.

Около четырех пополудни Форрест у себя в комнате снял телефонную трубку и набрал номер.

– Мисс Риккер дома?.. Привет, это Форрест Уинслоу.

– Как ты там?

– Еле жив. А вчера все было здорово.

– Неужели?

– Даже слишком здорово. Чем ты сейчас занята?

– Привожу в чувство двух несчастных пьянчуг.

– А меня не приведешь в чувство за компанию?

– Конечно. Приезжай сюда.

Два перепивших накануне молодых человека могли только стонать и заводить патефон, слушая сентиментальные песенки, но в конце концов они убрались восвояси. В камине плясали языки пламени, за окнами продолжался день, а Форрест прихлебывал свой чай с ромом.

– Итак, мы наконец-то встретились, – сказал он.

– Задержка была по твоей вине.

– А всё эти дурацкие предрассудки, – посетовал он. – Это очень консервативный город, а прошлое твоего отца…

– Я не собираюсь обсуждать с тобой моего отца.

– Извини. Я только хотел сказать, что был глупцом, так долго оттягивая наше знакомство из-за какого-то нелепого предубеждения. И наконец решил поверить своим чувствам, а не чужим словам.

Она внезапно встала:

– До свидания, мистер Уинслоу.

– Что? Почему?

– Потому что ты действительно глупец, если приходишь сюда с таким видом, будто делаешь мне одолжение. А напоминать мне об отцовских грехах после нашего гостеприимства – это попросту неприлично.

Он также поднялся, совершенно сбитый с толку:

– Но я не это имел в виду. Я же признал, что вел себя глупо и презираю себя за это. Прошу тебя, не сердись.

– Тогда оставь этот снисходительный тон.

Она опустилась в кресло. Через комнату прошла ее мать, мельком бросив на Форреста недовольный и подозрительный взгляд. Однако ее появление сыграло и позитивную роль, объединив их как соучастников некоего заговора, после чего они еще долго и откровенно беседовали.

– Мне давно пора быть наверху и переодеваться к выходу.

– А я должен был уйти еще час назад, но никак не могу.

– Вот и я никак не могу расстаться.

К тому времени они уже далеко зашли во взаимных признаниях, а в дверях обменялись страстным поцелуем, и Форрест отправился домой, твердо настроившись сжечь за собой все мосты благопристойности.

Главное произошло пару недель спустя, в припаркованной машине, под звуки завывающей снаружи метели. Потом он еще долго и многословно изливал свои чувства, а она, лежа на его груди, только шептала:

– Да, и я тоже… и я тоже…

Семья Форреста уже знала, где он пропадает по вечерам; и в его отношениях с родителями день ото дня нарастал леденящий холод. Однажды утром миссис Уинслоу сказала:

– Сынок, ты же не собираешься губить свое будущее из-за девицы, которая тебя не стоит? Я думала, ты интересуешься Джейн Дрейк.

– Оставь меня в покое. Я не хочу об этом говорить.

Но он мог лишь на какое-то время отсрочить развязку. Наступил февраль с морозными, волшебно искрящимися днями и кристальной прозрачностью звездных ночей. Небо над городом походило на свод гигантского ледяного храма, в котором запах меховых одежд заменял фимиам, а яркий румянец на щеках – пламя на северном алтаре. Форреста переполняло языческое ликование, восторг перед великолепием родной природы. Любовь заново открыла ему этот чудесный мир, в котором он хотел бы остаться навсегда.

– Я люблю тебя так сильно, что никакие преграды не смогут меня остановить, – говорил он Алиде. – Но у меня есть долг перед родителями, суть которого я вряд ли сумею тебе объяснить. Они не только оплачивали мое обучение; они постарались передать мне еще нечто не столь ощутимое и понятное – нечто доставшееся им от предков и имеющее для них особую ценность. Так уж вышло, что я не смогу принять это наследие, но хотелось бы сделать разрыв как можно менее болезненным для них.

Тут он заметил на ее лице признаки смятения.

– Дорогая…

– Меня пугают такие твои речи, – сказала она. – Вдруг ты потом начнешь меня упрекать? Это было бы ужасно. Тебе надо избавиться от мысли, будто ты делаешь что-то дурное. Мои моральные принципы ничем не хуже твоих, и я не намерена вступать жизнь с грузом отцовских прегрешений на плечах. – Она на секунду задумалась. – Ты никогда не уладишь это к всеобщему удовольствию, это случается только в детских сказках. Так что тебе придется выбирать между мной и твоей семьей.

А еще две недели спустя в семействе Уинслоу разразилась буря. Пирс Уинслоу явился домой, кипя от негодования, и долго совещался с супругой за закрытыми дверями. После этого миссис Уинслоу зашла в комнату Форреста.

– Твой отец сегодня попал в очень неловкое положение. Чонси Риккер встретил его в Городском клубе и заговорил о тебе так, словно ты уже почти помолвлен с его дочерью. Отец молча повернулся и ушел, но сейчас мы хотим знать всю правду. У тебя действительно серьезные намерения относительно мисс Риккер?

– Я хочу на ней жениться, – сказал он.

– Боже мой, Форрест!

И она произнесла длинную речь, припомнив – словно речь шла о столетиях – те восемьдесят лет, что связывали их семью с этим городом. А когда от исторического экскурса она перешла к состоянию здоровья мистера Уинслоу, Форрест не выдержал:

– Это просто общие слова, мама. Все сказанное могло бы что-то значить, будь оно хоть отчасти связано с Алидой, но против нее у вас ничего нет.

– Она слишком нарядно одевается, не пропускает ни одной вечеринки…

– В этом она точная копия Элеоноры. Но притом Алида – настоящая леди во всех отношениях. Мне даже стыдно обсуждать ее в таких тонах. Вы с отцом просто боитесь через мой брак вдруг оказаться связанными с семьей Риккер.

– Этого я не боюсь, – сердито ответила миссис Уинслоу. – Никогда я не буду ни в какой связи с этими людьми. Но я боюсь, что ты вдруг окажешься отрезанным от всего, что тебе было дорого, и от всех, кто тебя любит. С твоей стороны просто непорядочно ломать нашу жизнь, бросать нас на растерзание городским сплетникам…

– Я не откажусь от любимой девушки только из-за того, что ты боишься каких-то сплетен.

Спор возобновился на следующий день, на сей раз при непосредственном участии Пирса Уинслоу. Суть его рассуждений сводилась к следующему: будучи родом из старого доброго Кентукки, он всегда испытывал определенные опасения по поводу того, что его сын стал уроженцем Миннесоты с ее первопроходческой вольностью нравов, и вот теперь эти опасения печальным образом оправдались. Форрест находил отцовские рассуждения слишком банальными и неискренними. Но стоило ему наперекор родителям отправиться на очередное свидание, как давали о себе знать угрызения совести. Он понимал, что из его жизни постепенно уходит нечто по-настоящему ценное – дружба с отцом, любовь и доверие к матери. Его прошлое с каждым часом безвозвратно умирало, и – за исключением времени, проводимого с Алидой, – он ощущал себя глубоко несчастным.

Как-то весенним днем, когда ситуация стала уже просто невыносимой, усугубляясь мучительной тишиной во время семейных обедов, прабабушка остановила Форреста на лестничной площадке, взяв рукой за локоть.

– Это в самом деле порядочная девушка? – спросила она.

– Вне всяких сомнений, бабушка, – ответил он, встречая ее ясный прямой взгляд.

– Тогда женись на ней.

– Почему ты так говоришь? – удивился Форрест.

– Это положит конец глупым ссорам, и в доме станет хоть немного спокойнее. Кроме того, я бы не прочь под конец жизни стать прапрабабушкой.

Ее откровенный эгоизм импонировал ему куда больше, чем показная праведность остальных членов семьи. Тем же вечером они с Алидой назначили свадьбу на первое июня и обзвонили редакции местных газет, разместив в них соответствующее объявление.

Вот когда буря грянула в полную силу. Слухи разносились из конца в конец Крест-авеню: миссис Риккер явилась с визитом к миссис Уинслоу, но та ее не приняла; Форрест переехал от родителей в Университетский клуб; Чонси Риккер и Пирс Уинслоу обменялись крепкими выражениями в Городском клубе.

Форрест действительно перебрался в Университетский клуб. Теплым майским вечером, под аккомпанемент уже вполне летнего шума за окнами, он упаковал чемоданы в комнате, где провел свое детство. Когда он снимал с каминной полки призы, выигранные на турнирах по гольфу, к горлу подступил ком, а пыльная ладонь оставила на лице грязные потеки.

– Если они не примут Алиду, мне они больше не семья, – прошептал он.

Вещи были уже собраны, когда в комнату вошла его мать.

– Ты не можешь вот так взять и уехать, – упавшим голосом промолвила она.

– Я неплохо устроюсь в Университетском клубе.

– Но в этом нет нужды. Тебя здесь никто не беспокоит. Ты можешь делать все, что пожелаешь.

– Однако не могу привести сюда Алиду.

– Твой отец…

– К черту отца! – крикнул он яростно.

Мать присела на кровать рядом с ним.

– Останься, Форрест. Я обещаю, что не буду больше с тобой спорить. Только останься.

– Я не могу.

– А я не могу тебя отпустить! Можно подумать, мы тебя выгоняем, хотя это не так!

– Ты хотела сказать: «Люди могут подумать, что мы тебя выгоняем».

– Я не это имела в виду.

– Нет, именно это. И вам с отцом на самом деле наплевать на моральный облик Чонси Риккера.

– Это неправда, Форрест. Я ненавижу людей, которые совершают бесчестные поступки и нарушают закон. Мой отец никогда не допустил бы Чонси Риккера…

– Сейчас речь не о твоем отце, а о том, что ни тебя, ни папу нисколько не волнуют сами по себе делишки Риккера. Могу поспорить, вы даже толком не знаете, что именно он натворил.

– Конечно, я это знаю. Он украл какие-то деньги и бежал за границу, а когда вернулся, его посадили в тюрьму.

– Его посадили за неуважение к суду.

– Ну вот, теперь ты его уже защищаешь, Форрест.

– Вовсе нет! Терпеть не могу старого мошенника. Но меня потрясло то, что и мой отец оказался беспринципным человеком. Он и его приятели за глаза поливают грязью Чонси Риккера, но, когда встал вопрос о его членстве в клубе, у них духу не хватило выступить против.

– Но это же пустяк.

– Нет, не пустяк. Для людей отцовского поколения не существует таких принципов, которыми они не смогли бы поступиться. Не понимаю, почему это так, но это так. Я всегда готов простить честное заблуждение, но я не готов выслушивать нотации от людей, чьи моральные устои – всего лишь фикция.

Мать подавленно молчала, сознавая его правоту. Они с мужем, как и все их друзья, были людьми принципиальными разве что на словах. Они могли быть хорошими или плохими по своей природе; зачастую они придерживались правил поведения, усвоенных еще в юные годы, но ни в ком из них не было той спокойной уверенности, какую она наблюдала в своих отце и деде. Ей казалось, что это как-то связано с религией. И одних лишь благих намерений было явно недостаточно для обретения такой уверенности.

Служанка объявила о прибытии такси.

– Пришлите Ольсена за моим багажом, – сказал ей Форрест и затем повернулся к матери: – Я оставляю машину и ключи, беру только одежду. Надеюсь, место в отцовской конторе пока остается за мной?

– Форрест, не говори так! Неужели ты думаешь, что твой отец лишит тебя куска хлеба, что бы ты ни совершил?

– Подобные вещи случаются.

– Ну не будь же таким упрямым, – сказала она сквозь слезы. – Пожалуйста, останься еще хоть ненадолго. Может, все образуется и отец постепенно смягчится. Порошу тебя, останься! Я снова поговорю с отцом. Я сделаю все, чтобы вас помирить.

– И ты позволишь привести Алиду в наш дом?

– Не сейчас. Не проси меня об этом. Я не смогу вынести…

– Все понятно, – отрезал он.

Пришел Ольсен за чемоданами. Мать следовала за Форрестом до входной двери, плача и цепляясь за рукав его плаща.

– Ты не хочешь попрощаться с отцом?

– Зачем? Я увижусь с ним завтра в конторе.

– Форрест, я вот еще что подумала: почему ты не поселишься в отеле вместо Университетского клуба?

– С какой стати? В клубе мне будет удобнее…

Форрест осекся, вдруг осознав, что она заботится не о его удобстве – просто в отеле он бы не так обращал на себя внимание. Удержавшись от язвительного ответа, он быстро поцеловал мать и сел в такси.

У фонаря на ближайшем перекрестке машина была неожиданно остановлена – из майских сумерек навстречу ей метнулась Алида, бледная и осунувшаяся.

– Что такое? – встревожился он.

– Я не могла не прийти. Разверни машину. Как подумаю, что из-за меня ты покидаешь свой дом и семью, которую ты любишь – так же, как я люблю свою, – это невыносимо. Послушай меня, Форреcт! Я хочу, чтобы ты вернулся домой. Да, именно так. Давай еще подождем. Мы не имеем права причинять такую боль твоим родным. Мы ведь еще молоды и можем ждать. Я уеду из города на какое-то время, а дальше будет видно.

Форрест взял ее за плечи и притянул к себе.

– В тебе больше достоинства и благородства, чем во всей этой компании, – сказал он. – Милая, как я счастлив, что ты меня полюбила!