Читать книгу Больше чем просто дом (сборник) - Френсис Скотт Фицджеральд - Страница 2

На Шестидесятой улице толпилось с десяток репортеров, но погруженная в свои мысли Олив, подъехав к дому, не разбирала их вопросов; ей отчаянно хотелось одного – пойти и утешить некоего человека, но она не имела права к нему приближаться, а потому в качестве замены разыскала своего дядю Гарольда. Вошла она через анфиладу шатров, стоимостью в пять тысяч долларов каждый, где, ожидая развития событий, буфетчики и официанты замерли в уважительном траурном полумраке возле подносов с икрой, индюшачьими грудками и пирамидой свадебного торта. Олив нашла своего дядю наверху: он сидел на пуфе перед туалетным столиком Эмили. Разбросанные перед ним косметические принадлежности – наглядные свидетельства женской подготовки – делали его крайне неуместное присутствие символом безумной катастрофы.

– А, это ты. – Голос его звучал безжизненно; за два часа он состарился.

Олив обвила рукой его согбенные плечи:

– Мне так горько, дядя Гарольд.

Он вдруг изверг поток брани; из одного глаза медленно выкатилась крупная слеза.

– Пусть приедет мой массажист, – выговорил он. – Скажи Макгрегору, чтобы вызвал.

Словно заплаканный ребенок, он сделал судорожный вдох, и Олив заметила у него на рукавах слой пудры, как будто дядя Гарольд, разморенный своим благородным шампанским, рыдал, облокотившись на туалетный столик.

– Телеграмму принесли, – забормотал он. – Где-то здесь лежит. – И с расстановкой добавил: – Отныне моя дочь – это ты.

– Что вы, разве можно так говорить!

Развернув телеграмму, она прочла:

НЕ МОГУ СООТВЕТСТВОВАТЬ ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ОСТАНУСЬ ДУРОЙ НО ТАК БЫСТРЕЙ ЗАЖИВЕТ ЧЕРТОВСКИ СОЧУВСТВУЮ ЭМИЛИ.

Распорядившись насчет вызова массажиста и поставив камердинера охранять дядюшкину дверь, Олив прошла в библиотеку, где сбитый с толку секретарь пытался уклониться от прямых ответов на любопытные и настойчивые телефонные звонки.

– Я в таком расстройстве, мисс Мэрси! – воскликнул он дрожащим от отчаяния голосом. – Поверьте, голова раскалывается. Мне уже полчаса мерещится снизу танцевальная музыка.

Тут и Олив показалось, что она сама тоже на грани помешательства – сквозь шум уличного движения до нее отчетливо и ясно доносилась мелодия:

Стремительно сбежав по лестнице, Олив промчалась через гостиную; мотив все настойчивее звучал у нее в ушах. У входа в первый шатер она остановилась как вкопанная.

Под звуки небольшого, но, вне сомнения, профессионального оркестра по затянутому парусиной полу скользило с десяток молодых пар. В углу возле барной стойки топтались юноши, оставшиеся без девушек, а шестеро буфетчиков едва успевали смешивать коктейли и откупоривать шампанское.

– Гарольд! – требовательно выкрикнула она в сторону танцующих. – Гарольд!

К ней, доверив свою партнершу другому, направился рослый восемнадцатилетний парень.

– Привет, Олив. Как там отец?

– Гарольд, ради всего святого, что здесь…

– Эмили – чокнутая, – примирительно сказал он. – Я всегда тебе говорил: у Эмили не все дома. Мозги набекрень. Это не новость.

– Но что здесь происходит?

– Здесь? – Он с невинным видом огляделся. – Да ничего особенного: эти ребята приехали вместе со мной из Кембриджа.

– Но… танцы!

– А разве кто-то умер? Не пропадать же этому…

– Скажи, чтобы расходились, – потребовала Олив.

– С какой стати? Кому они мешают? Ребята не поленились приехать из Кембриджа…

– Это просто недостойно.

– Да они в голову не берут, Олив. У одного парня сестра отмочила такой же номер, только не до, а после. В наши дни это не редкость.

– И музыкантов отпусти, Гарольд, – твердо сказала Олив, – или я пойду к твоему отцу.

По всей видимости, он решил, что какая-то мелочь на фоне организованных с таким размахом торжеств не способна повредить семейной репутации, но ему пришлось подчиниться. Дворецкий в глубочайшем смущении распорядился убрать шампанское, и молодые люди недовольно, нога за ногу, стали перемещаться под более гостеприимный шатер темноты. Оставшись наедине с тенью – с витавшей над домом тенью Эмили, – Олив присела в гостиной и задумалась. На пороге тут же возник дворецкий:

– Мисс Олив, прибыл мистер Блэр.

Сжавшись, как пружина, она вскочила:

– К кому?

– Он не сказал. Прибыл – и все тут.

– Передайте ему, что я здесь.

Вошел он скорее с рассеянным, нежели подавленным видом, кивнул Олив и опустился на стул у рояля. Ей хотелось сказать: «Иди ко мне. Положи голову вот сюда, бедненький. Не горюй». Но ее душили слезы, и она промолчала.

– Через три часа, – спокойно заметил он, – можно будет купить утренние газеты. В киоске на Пятьдесят девятой.

– Это неразумно… – начала она.

– Я не какой-нибудь бесчувственный чурбан, – перебил он, – но сейчас меня больше всего занимают утренние газеты. Потом вежливой чередой потянутся молчаливые родственники, друзья и деловые партнеры. Само происшествие, как ни странно, меня ничуть не волнует.

– Я бы тоже по этому поводу не расстраивалась.

– Даже хорошо, что она сделала это вовремя.

– Может быть, тебе стоит уехать? – От волнения Олив подалась вперед. – Отправляйся в Европу; шумиха скоро утихнет.

– Утихнет. – Он посмеялся. – Такие вещи не утихают. За мной до гробовой доски будет тянуться насмешливый шепоток. – Бреворт застонал. – Дядя Гамильтон направился прямиком в сторону Парк-роу[6], чтобы обойти редакции газет. Вот что значит виргинец: он неосторожно бросил в присутствии кого-то из редакторов старомодное словцо «розги». С особым нетерпением ожидаю именно этот номер. – Он замолчал. – Как там мистер Каслтон?

– Он будет благодарен, что ты приезжал о нем справиться.

– Да я, собственно, не за этим. – Бреворт помялся. – Хочу задать тебе один вопрос. Скажи, ты согласишься завтра утром выйти за меня в Гринвиче?

Целую минуту Олив неудержимо летела в пропасть; у нее с губ сорвался невнятный шепот; рот открылся.

– Я знаю, ты хорошо ко мне относишься, – быстро продолжил он. – Вообще говоря, одно время мне даже казалось, что ты в меня чуточку влюблена, уж прости за такую самонадеянность. Как бы то ни было, ты действительно очень похожа на девушку, которая некогда меня любила; может статься, ты… – Покраснев от смущения, он мрачно закончил: – Как бы то ни было, ты мне очень нравишься; если у меня и были какие-то чувства к Эмили, они, можно сказать, улетучились.

В голове у нее стоял такой лязг и трезвон, что она испугалась, как бы этого не услышал Бреворт.

– Ты сделаешь мне огромное одолжение, – продолжил он. – Господи, я понимаю, это безумство, но что может быть безумнее сегодняшних событий? Пойми, если ты станешь моей женой, в газетах появится совершенно другая история: все решат, будто Эмили уехала из-за нас с тобой, и посмеиваться станут не над кем-нибудь, а над ней.

В глазах Олив блеснули слезы негодования.

– Видимо, нужно делать скидку на твое уязвленное самолюбие, но ты, надеюсь, понимаешь, что такого рода предложение для меня оскорбительно?

У Бреворта вытянулось лицо.

– Извини, – выдавил он через мгновение. – Наверное, я полный идиот, если такое задумал, но для мужчины невыносимо на всю жизнь потерять чувство собственного достоинства по прихоти девушки. Теперь я вижу, что прошу невозможного. Извини.

Встав со стула, Бреворт подхватил свою тросточку.

Он пошел к дверям, и сердце Олив забилось где-то в горле; ее, вместе с гордостью и щепетильностью, захлестнуло мощной, неодолимой волной самосохранения. Шаги Бреворта уже доносились из коридора.

– Бреворт! – окликнула она и, вскочив, бросилась следом.

Он обернулся.

– Бреворт, как называется та газета, где неосторожно высказался твой дядюшка?

– Какое это имеет значение?

– Если позвонить прямо сейчас, они еще успеют переписать репортаж! Я скажу, что мы с тобой этим вечером поженились!