Читать книгу Самоубийство по заказу - Фридрих Незнанский - Страница 2

Александр Борисович Турецкий, бывший, если кому неизвестно, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, говоря привычным языком и не касаясь постоянных преобразований в Генпрокуратуре, покинувший примерно полтора года назад свою непосредственную службу в должности первого помощника генерального прокурора в связи с ранением и тяжелейшей контузией, лежал в кровати и размышлял. А предметом размышлений являлось… Но – по порядку.

Тут следует внести ряд корректив. Лежал он не на кровати, а на диване, и не в больничке какой-нибудь или ведомственном госпитале с обслугой по высшему разряду, а в собственной квартире, в «сталинском» доме на Фрунзенской набережной.

Кстати, по поводу уровней обслуживания. Когда Александр только вышел – сперва, как положено, из комы, а позже – из клиники и вернулся домой, ему позвонил из своей дальневосточной тайги Славка Грязнов – лучший друг и отставной генерал милиции. Позвонил, чтобы поинтересоваться здоровьем Сани, и только ради этого, потому что все остальное его уже не интересовало. Ибо там, где ранило Турецкого, погиб, по сути, спасая Александра Борисовича, единственный и, как утверждает истина, горячо любимый племянник Денис Грязнов, а эта печаль и загнала Вячеслава Ивановича за тридевять земель, подальше от людей, с их, никому не нужными теперь, проблемами и суетой.

Итак, он позвонил и справился, как лечили, и каково было обслуживание? А голос звучал тяжело, безнадежно, – равнодушно, в общем. Словно звонил не по доброте, а по необходимости. Ну да, тайга же, а дикие звери – тигры там, маралы, – не собеседники, вот и сидит человек сам с собой. Тогда же и напомнил Саня Славке старинный анекдот – в тему, так сказать, а может, и известный анекдот, возникший, надо полагать, еще на заре Советской власти, когда появились первые крематории, и дело обслуживания покойников было поставлено на поток.

Есть три разряда, по которым обслуживают клиента, сказал он, ничуть не заботясь, что разговор по мобильной связи больших денег стоит. Первый – это когда гроб с покойным везет на черном катафалке шестерка белых лошадей с кучером в цилиндре, а за катафалком следует симфонический оркестр Большого театра с певчими – народными и заслуженными солистами оного же, а венки несет впереди коней длинная процессия известных людей. По второму разряду клиент едет в простой телеге, обложенный венками и, если лето, то еще и живыми полевыми цветами – васильками там, ромашками, лютиками – для цветовой гаммы. Лошадь – одна. Играет духовой оркестр горпромхоза, фальшивит, но ничего, терпимо. Зимой музыкантам специально спирту дают, мундштуки обтирать, чтоб губы не примерзали. Спирт, естественно, идет по прямому назначению, отчего и с музыкальным слухом у них не всегда порядок. И вот эта процессия, так же как и в первом разряде, движется в сторону крематория. А третий разряд? Это, сказал Турецкий, когда покойный идет в крематорий сам и под мышкой несет дрова. Но до этого момента, добавил он, еще пока не дошло, хотя все – к тому. И с работы уволили, и дома не так, и в душе маразм копится.

Славка тогда, кажется, в первый раз после похорон Дениски засмеялся. Посочувствовал Сане. И тон изменился. Раз человек способен шутить, значит, он жив. А кости целы – мясо нарастет. И дырки зарубцуются, – в первый раз, что ли?…

Действительно, и заросло, и зарубцевалось. Почти все, кроме душевных травм. Но тут уж время – неторопливый лекарь, иногда другие средства нужны. Да хоть то же Славкино присутствие.

Об этом и размышлял Александр Борисович, прикидывая, как найти способ вытащить обратно, в Москву, Грязнова – теперь уже не «старшего», в отличие от «младшего», коим именовали Дениску, директора частного охранного агентства «Глория», а единственного на всем белом свете. Вячеслав Иванович, как убедился Турецкий, недавно навестив друга в его егерском хозяйстве, вероятно, и сам тяготился собственным добровольным изгнанием, но врожденная гордость не позволяла ему поменять свое, никому теперь уже не нужное решение и вернуться в мир людей. В мир максимально близких ему интересов и дел. Ведь не мог же зря закапывать в сырую землю свой огромный оперативный опыт бывший многолетний начальник Московского уголовного розыска и сам – сыскарь, каких еще поискать.

А как было бы славно, если бы Грязнов вернулся в Москву и возглавил им же самим созданное в начале девяностых годов прошлого, как принято нынче оговаривать, века, сыскное агентство!

Сева Голованов, а вернее все-таки Всеволод Михайлович, пятый десяток не вчера, между прочим, разменял, был замечательным оперативником. Бывший майор спецназа, да не какого-нибудь, а Главного разведывательного управления Генштаба – не баран чихал! – в обходительные начальники, естественно, не годился. Так же, как и его боевые и бесстрашные товарищи-коллеги. А сам Александр Борисович терпеть не мог руководителей всех видов и разрядов. Хоть и являлся генералом от юстиции, а кем же еще мог быть первый помощник генерального? Отставка отставкой, а парадного мундирчика-то с широкими серебряными погонами и большими звездами его все же никто не лишал. Но чисто внешняя представительность в данном случае в расчет никак не шла. Ну, генерал, и что? Ну, известный «важняк» – в прошлом, никуда не денешься. Ну, третье там, четвертое. Однако если нет тяги руководить, ты и не будешь нормальным руководителем. А хорошее дело не должно страдать. Славку бы уговорить… вернуть… Тогда – самое то!..

Турецкий лежал в своем домашнем кабинете. Ирина спала в спальне, – где ж еще спать уставшей женщине, если муж стал нередко в последнее время манкировать своими мужскими обязанностями, для удобства ссылаясь на нездоровье? Чего, к слову, ни отрицать, ни проверить нельзя было, так как и ранение, и контузия время от времени еще напоминали о себе быстрой утомляемостью, всамделишными головными болями, сбоями вестибулярного аппарата, часто беспричинными нервными вспышками и так далее. Но Александр Борисович, тем не менее, мужественно не сдавался болезни, и тогда Ирина Генриховна в полной мере ощущала «возвращение» своего, когда-то очень сильно любимого, а теперь – просто любимого и все же нередко раздражающего ее мужа. Но во всем нужна мера, тогда и радость бывает более впечатляющей.

Эта мысль, если и появлялась, то мельком, поскольку главное, чем была занята голова Турецкого, можно было обозначить, как раздумья о будущем державы и ее руководства – на всех уровнях, без исключений. Снизу – доверху, или, если угодно, то наоборот: от президента до самого мелкого столоначальника в ЖЭКе, в распоряжении которого находились три метлы и пара совков для сбора валяющихся на тротуарах окурков. И где-то в середине этой почти бесконечной лестницы обозначалась и вышеупомянутая «Глория».

Почему же столь высоко забирались мысли Александра Борисовича? Это хороший, как говорится, вопрос.

Накануне по телевизору он просмотрел несколько обзоров за неделю подряд. Ведущие – разные, мнения – как правило, полярно противоположные, а вот слова и выражения – одинаковые. Отчего так? И при этом каждый из солидных обозревателей в обязательном порядке ссылался на твердые мнения и убеждения «высоких источников», что называется, из «ближайшего окружения». И видные политики, политтехнологи, депутаты и министры, в одиночку и собираясь за «круглыми столами», доказывали, в сущности, одну, в общем-то, очевидную, общую истину. После обозначения которой возникал закономерный вопрос с единственно возможным выводом: почему из всех способов вести диалоги именно Россия всегда выбирала наихудший? Что происходит с нами и в мире, граждане?! Может, это по причине спонтанности и непродуманности принимаемых решений, старательно проталкиваемых снизу вверх? То есть, по правде говоря, якобы непродуманных, ибо многие такие решения напоминают известную старую байку про «киевского дурня», который «с чужого воза берэ, тай на свой кладэ», чем и славен? А почему он это «робит»? Так дурень же, сказано! Но, с другой стороны, тот же исторический анализ показывает, что подобная «политика» существовала в России во все века. Примеров – пруд пруди, от удельных князей до первых президентов…

Вот же сделал для себя вывод, а память, как нарочно, подсказывает, что президенты – это «недавнее сегодня», а в голове-то была еще череда генеральных секретарей! А пафоса! А самомнения! Видно, прав тот, кто сказал, что россиянам здорово кружат головы их поистине необозримые пространства, среди которых так несложно потерять собственную ориентацию… Ну, а где пространства, которых не окинуть оком, да и умом, – прав был Федор Тютчев, поэт и дипломат, – не понять, «аршином общим не измерить», там и Славка на далеком горизонте, – вот она, связь… Все, можно сказать, сошлось. Но удовлетворения при этом Александр Борисович не почувствовал. Во-первых, рано, восьми еще нет, а, во-вторых, вывод-то – малопривлекательный, как ни прикидывай.

И когда пришло это понимание, прозвенел телефонный звонок. Только его и не хватало… Но, в принципе, он означал, что в жизни еще далеко не все потеряно, и кто-то нуждается в нем, в Турецком. В самом деле, не Ирине же станут звонить в такую, прямо сказать, неприличную, рань?! Ну, никакой совести…

Александр Борисович торопливо снял трубку, не желая, чтобы Ирину разбудили. Ей и так нелегко, пусть поспит хотя бы лишний часок. Интересно, а кто бы это мог быть? Турецкий держал трубку на отлете, не поднося к уху и размышляя, кому он мог понадобиться в воскресную рань?

Загадки не оказалось, звонил Костя. То есть заместитель генерального прокурора по следствию, Константин Дмитриевич Меркулов, бывший – уже – шеф Турецкого. Точнее, один из шефов, но если говорить о дружбе, то второй, после Славки, который всегда и везде оставался первым. И это, случалось, вызывало ревность у Меркулова, над чем друзья когда-то подшучивали. Вот и здесь уже – когда-то… года полтора-два еще назад, оно только кажется, что вчера, а события диктуют другое…

Среди многочисленных «алло, алло» Александр Борисович легко распознал Костины интонации. Но сам факт звонка в это время настораживал, и вступать в диалог, честно говоря, не хотелось.

Однако Турецкий откликнулся:

– Не нервничай, Костя, я еще лежу, пока дотянулся… пока чуть не уронил… Что за спешка? Ты на часы смотрел?

– Ах, ну да, это ж ты у нас больной! – Костя и не собирался извиняться. – Я совсем забыл. А что, разве еще рано? Девятый час… скоро!

– Но ведь воскресенье! – веско возразил Александр. – Знаешь, есть такой день в конце каждой недели, которым мы прежде пользовались редко? И вдруг я ощутил его!

– Не спорю. Ощущай, сколько влезет, – условно согласился Меркулов, – И, тем не менее, скажи, чем ты в ближайшие часы собираешься заниматься?

– У меня сегодня, Костя, утро занимательных вопросов. Думаю, понимаешь ли, и, наверное, продолжу это почти бесполезное занятие. Уж доходу-то оно мне точно не принесет.

– И над чем, позволь спросить, размышляешь? – ирония не ускользнула от внимания Турецкого. Но настроение его оставалось пока благодушным.

– Как тебе сказать? Над судьбами Отечества… Над Славкиной судьбой… Отчасти над своей печалью… – Александр не мог не ткнуть Костю тем фактом, что именно тот, считающийся ближайшим другом и учителем, настоял на выводе Турецкого в отставку по состоянию здоровья.

Тема эта была по-своему «больной» для Меркулова, но Александр, пользуясь каждым удобным случаем, напоминал Косте о его «предательстве».

– Жаль, – ответил Костя. – Не узнаю Григория Грязнова…

– Его, вообще-то, от рождения, прошу простить, Вячеславом кличут, Славкой.

– Нет, это я «Хованщину» вспомнил. Опера есть такая, если ты слышал. Мусоргский написал.

– А, это которую Римский-Корсаков потом за него закончил? По причине беспробудного пьянства классика, да? – «отомстил» Косте Турецкий, проявив, как всегда свое специфическое, недюжинное знание дела.

– Как тебе не стыдно?! – воскликнул Меркулов. – Ну, никакого уважения к святыням! И они мне еще!..

– Не заводись, Костя, что мне Гекуба? Что тебе Гекуба? Ты же не по поводу безвременной кончины Модеста Петровича в сумасшедшем доме будишь меня, повторяю, ранним воскресным утром? Или по этому Мусоргскому новые обстоятельства открылись? Собираетесь возбуждать уголовное дело? А как у вас там обстоит со сроком давности? Все законно?

– Тьфу! Чтоб ты… – рассердился Меркулов, и Александр понял, что хватит его заводить. Видно, действительно что-то случилось, иначе чего б он стал звонить ни свет, ни заря?

– Ладно, не рычи, я же слушаю тебя, видишь, и трубку не бросаю. Что произошло в вашем славном ведомстве? Или у тебя домашние дела? Помощь какая нужна?

– Ты чем сегодня собираешься заниматься? Если собираешься, – не смог не уязвить Меркулов. Ну, каков вопрос, таков и ответ.

– Честно интересует? Ну, во-первых, сейчас встану и пойду на кухню готовить кофе со сливками, ибо Ирина спит и видит во сне, как ее несравненный муж подает ей в постель свежезаваренный, душистый кофе. А потом? Это, как бы, большой вопрос, который зависит уже не только от качества кофе, но и от способностей того, кто подает. И тут я не смею смущать твой слух намеками.

– Я ж говорю: пошляк! – угрюмо отозвался Меркулов.

– Ну, отчего же? – не согласился с якобы очевидным Турецкий. – Ты просто забыл. А спроси-ка у своей Лели, о чем она думала, когда ты приносил ей в постель поутру чашку горячего кофе с чем-нибудь вкусненьким? Или ты не носил? А может, просто забыл? Возраст все-таки…

В трубке раздалось нарастающее сопение. Плохой признак.

– А я частенько это делал, и всегда благодарность была выше всяких предположений. Честно говорю, Костя, просто личным опытом делюсь. Но ты сам спросил, а я ответил. Поэтому причин для сопения у тебя нет. Будешь говорить – говори, нет – я, может, еще немного вздремну. Перед подачей.

Меркулов, похоже, счел за лучшее поберечь свои нервы.

– Ладно, оставим треп, тебя только могила исправит…

– Добавь: хотелось бы, чтобы. Но это уже – из области предположений. Слушаю.

– Ты в последнее время новостные программы смотришь?

– Скорее, слушаю. А что?

– Не обращал внимания на заявления зарубежной прессы по поводу, так сказать, очередного нарушения гражданских свобод в России? И, в частности, в армии?

– А что, небось, по-прежнему клевещут? – Турецкий хмыкнул, а Костя выдержал паузу и продолжил спокойным голосом, который давался ему, – заметно же! – с трудом. За время отсутствия Александра Борисовича в Генпрокуратуре Меркулов успел, видимо, отвыкнуть от Саниной манеры «вольного разговора». Чиновник – одно слово!

– Ну, если не в курсе, то и говорим попусту. Тогда я хотел попросить тебя по возможности ничего важного на завтрашнее утро себе не назначать, а подъехать ко мне, в Генеральную. Есть очень серьезная тема для разговора. Думаю, что и для «Глории» ответственная работенка будет далеко не лишней. Как в денежном отношении, так и в смысле престижа.

– Да-а? – протянул Турецкий. – Так чего ж ты – со мной? Ты с Севкой поговори, он у нас исполняет главного, ему и решать, я думаю, что престижно, а что для нас не очень.

– Сева Голованов – это хорошо, но я хотел бы увидеться именно с тобой. Поскольку, кроме престижа, в деле есть щекотливые, скажем так, и не очень приятные моменты для нашего руководства, – ты понимаешь, о ком речь? Да и следствие будет сопряжено, я не исключаю, с определенным риском. Контингент армейский – это я для справки. Словом, нужен специалист твоего класса, а не простой оперативник. Даже с громкими заслугами. Хотя и они тебе тоже могут понадобиться.

– Во-он, как мы заговорили! – изображая обиду, констатировал Александр. – А какого ж хрена тогда увольняли самого ценного, как я погляжу, специалиста, если после его ухода в Генеральной прокуратуре не осталось ничего стоящего пристального внимания? У тебя же мои орлы работают, Костя! Володька Поремский… Рюрик тот же, Елагин, Сашка Курбатов. Это что, пустые места? А чего мы так тогда старались? Кого воспитывали? Нет, я принципиально с тобой не согласен!

– Не валяй дурака! – всерьез обозлился, наконец, Меркулов. – Я не могу поручать параллельное расследование сотруднику Генеральной прокуратуры. Так ты можешь, или не хочешь, выполнить мою просьбу?

– Личную?

– Ну, хоть бы и так!

– Личную – согласен, так уж и быть, – брюзгливым тоном согласился Турецкий. – Когда подъехать-то? Только учти, у меня масса своих дел. А твоим болтунам и бездарям я помогать не стану. И если ты кого мне в помощники замыслил, лучше сразу откажись от намерения. И потом, раз есть риск, как насчет безопасности моей семьи? Снова их придется прятать?

– Сам решишь. Не думаю, что это потребуется. Хотя ты ж всегда умел находить неприятности на свою шею даже в самых безобидных ситуациях. На твое усмотрение.

– Хорошо, сам и решу, если понадобится. Но у меня есть и встречные предложения. Я уже чувствую – по твоему слишком уклончивому предисловию, что наверняка мне, в смысле, нам, понадобится авторитет Генеральной прокуратуры. Мощи агентства недостаточно. Так что давай – баш на баш. Много не попрошу, но какие-то вопросы все равно возникать будут, из опыта знаю.

– Ну, за моей помощью, вы прекрасно знаете, дело не станет. Только не наглейте. А ты теперь иди и в самом деле приготовь жене кофе, если ты, как обычно, не врал мне только что. И учти, я у Ирины проверю!

– А что, может, и мне стоит позвонить твоей Леле и поинтересоваться, когда ты сам приносил ей кофе в последний раз… не возражаешь?

– Оставь, наконец, в покое больную женщину! – почти рявкнул Меркулов.

– А если больная, надо лечить, а не рычать, господин хороший, – возразил Турецкий. – Отправь ее куда-нибудь на воды, на юг, в хороший санаторий.

А я бы ей тогда, для моральной поддержки, Ирку порекомендовал бы. И чтоб заодно под ногами не вертелась.

– А что? – неуверенно сказал Костя. – Надо подумать…

– Вот и думай, Платон ты наш, Сократович. Я, между прочим, серьезно говорю. Если дело, как ты обмолвился, имеет щекотливый характер, не исключаю моральное давление. Как обычно. Это – не новость. А в таких случаях лучше, чтобы мое наиболее уязвимое место находилось подальше от желающих ухватиться за него. Как это, кстати, случалось уже не раз. Или я не прав?

– Давай завтра и решим. А в твоих соображениях я вижу здравый смысл.

– Ну вот, наконец-то, раскололся! – засмеялся Турецкий. – А то – денежное дело! Престиж! Одни разговоры. Давай, Костя, будь здоров, до завтра… А вообще-то, замечу напоследок, надо бы Славку возвращать в родные пенаты, задержался он там. Об этом все утро и думал.

– Странно, только что хотел тебе сказать об этом, – Меркулов хмыкнул. – И ты все еще говоришь, что мы не понимаем друг друга? – спросил не с иронией – с откровенным сарказмом.

– Я говорю?! – деланно возмутился Турецкий. – Ну, ты здоров врать, Константин Дмитрич, друг ты мой!..

Телефонный разговор на этом закончился, и Турецкий, кинув трубку на аппарат, начал, кряхтя, подниматься.

Зря, наверное, сказал про кофе в койку. Теперь придется действительно варить. Но, с другой стороны, это не такой уж и неприятный процесс, – если взглянуть со стороны и трезвым взглядом. Да и, в самом деле, почему не сделать Ирке приятное? Странный вопрос, раньше никогда им не задавался, просто делал, будто по привычке. Будто по заложенной изначально программе…

Пока кофе готовился, то есть, пока Александр молол кофейные зерна, мыл турку, следил за процессом варки, из головы не уходила фраза о том, что приглашение это Костино имеет в какой-то степени личный характер. Но в расследованиях личные интересы – штука очень опасная и обоюдоострая. Для обеих сторон. А еще это словно бы спасительное для Кости упоминание о Славке Грязнове, – оно тоже оставляет пищу для размышлений. И не в связи ли с этим, новым делом возникло воспоминание о Славке у самого Меркулова? Но что ж это за дело такое? И о чем вчера говорили в вечерних новостях? И, наконец, каким образом возможно совместить денежный интерес и особую щепетильность ситуации по делу, в расследовании которого, очевидно, кровно заинтересована Генеральная прокуратура, если не собирается поручить его своим собственным сотрудникам, а ей требуется ас – нечего стесняться этого слова! – со стороны? Или это Костины «приколы»? Не похоже…

В размышлениях Турецкий едва не проворонил кофе. Успел в последний момент, чему искренне обрадовался. И потому, когда он с подносом в руках, на котором стояли две, исходящие паром, чашечки кофе и тарелочка с несколькими мелкими «изысканными» бутербродиками, тихо вошел в спальню к Ирине, чтобы сделать ей приятный сюрприз, он первым делом увидел улыбающиеся глаза жены. Она полусидела, обложившись подушками, в явном ожидании подношения, и сияла. Из дальнейшего Александр понял, что от нее не утаилась суть телефонного разговора: вероятно, из ответов мужа она без особого труда вникала и в смысл вопросов.

– Вы там с Костей так орали? – спросила она без всякого намека на что-нибудь, тем более, на обстоятельный ответ.

– Ага, – кивнул Турецкий, – дело какое-то, о котором, как я понял, по телефону не говорят. А обставлено было так, будто он меня не «пахать» за хрен знает, какие, коврижки приглашает, а на тур вальса в благородном собрании. Но это мы еще подумаем, время есть, да и узнать мне кое-что надо будет. Ну, и сама прикинь: зачем это Косте, в кои-то веки, вдруг опытный «следак» потребовался? Свои, что ли, перевелись? Наверняка, собирается какую-нибудь «козу» мне на шею повесить, да и еще, как я понял, связанную с армией, с которой, как известно, шутки плохи, а с себя снять всякую ответственность. И ведь не в первый раз… Ох, хитер… А чем, интересно, военная прокуратура занимается?…

– А лучше тебя все равно у них нет и никогда не будет, – без тени лести констатировала Ирина, чем вызвала на душе у мужа волну истинного морального удовлетворения, как заявили бы в Советские времена. – А еще я слышала невольно, что ты предлагаешь нас с Костиной женой отправить куда-нибудь на юг отдохнуть. Ну, а про то, чтоб я не путалась у тебя под ногами, я просто не расслышала. Так вот, я, наверное, и правда, немного отдохнула бы, Шурик. Да и с Костей вам следовало бы, наконец, как-то помириться. А то – ни то, ни се, и не ссоритесь, и не общаетесь. Нехорошо, вас же целая жизнь связывает. У тебя же нет более верных и честных друзей, Турецкий, а ты будто нарочно разбрасываешься ими…

– Ну, это уж ты – чересчур, – смущенно ответил Александр. – А насчет вертеться под ногами – это же чистая шутка, ты понимаешь… И потом, когда у нас случаются дела, в которых надо быть особенно осторожными и внимательными, вы – самые близкие нам люди, невольно становитесь нашим наиболее уязвимым местом. Уж тебе-то это хорошо известно, не так ли, дорогая моя?

– Ты знаешь, – задумчиво сказала Ирина, отпивая кофе, – я как-то решила сосчитать, сколько раз меня похищали. Про неудавшиеся попытки я уж и не говорю. Шурик, а ведь я так и не сосчитала. Но точно – около десятка раз… Кому сказать – ведь не поверят, правда? – и она уставилась на него блестящими глазами. – А особенно памятен самый первый раз, когда мы с тобой еще и расписаны-то не были, помнишь? Я тогда еще родительскую фамилию носила.

– Еще бы не помнить! «Киллерское» дело… А что расписаны, так, может, еще и не были, но что фактически женаты – это несомненно. Иначе чего им было воровать-то тебя? А так – жена. Другое отношение… – Турецкий сочувственно покачал головой. – Но, заметь, мы каждый раз тебя вытаскивали. И почти без последствий, верно? Вот я и бояться теперь, поневоле уже, начал, что мое везение не вечно, и все однажды кончается. Именно поэтому я и прошу тебя не сильно возражать, если я вдруг попрошу уехать ненадолго и отдохнуть подальше от Москвы, чтоб никто, ни одна сволочь не нашла, понимаешь?

– Понимаю, – вздохнула она и опустила взгляд к чашке. А потом продолжила, так и не поднимая глаз: – Я еще и то понимаю, что, кажется, ты напрасно оделся. Ведь еще раннее утро, не так ли? – она лукаво кинула на него быстрый взгляд. Намекнула на то, что на Шурке были уже надеты и домашние брюки и куртка.

– А это у нас по-военному, – хитро щурясь, быстро ответил Александр, принимая на поднос пустую Иркину чашку, – раз-два – и…

– Мимо! – захохотала Ирина, вспомнив артиста Пуговкина в роли Яшки-артиллериста.

– Наоборот, милая, – веско возразил Турецкий, сбрасывая куртку, – и – в дамки-с! А правильнее сказать – в дамку!

– Хулиган! – радостно воскликнула Ирина, и добавила, уже обнимая его: – Танцор ты мой любимый…