Читать книгу Самоубийство по заказу - Фридрих Незнанский - Страница 4

Он терпеть не мог сочувствия по отношению к себе, – от кого бы оно ни исходило. Да и какой искренности можно ожидать от тех, кто считал отставку не какого-то там дворника дяди Васи, а первого помощника генерального прокурора, государственного советника юстиции третьего класса Турецкого едва ли не своей победой. Ну, или проще – удачей.

Нет, по правде говоря, у него были и друзья в этой «конторе», и не совсем почтительные, но верные ученики, но была и многочисленная когорта завистников и недоброжелателей, считавших все успехи «важняка» результатом исключительно его давних дружеских отношений с Меркуловым. А откровенное, почти показное, пренебрежение Александра Борисовича ко всякого рода внутрикорпоративным сплетням и слухам объясняли его непомерно раздувшимся самомнением. Тем более что Александр Борисович никогда не изображал послушного мальчика и даже генеральному прокурору не стеснялся высказывать свою точку зрения, когда был в ней уверен. Да, собственно, таким его и воспитал Константин Дмитриевич Меркулов – учитель и начальник, и ближайший друг на протяжении почти двух десятков лет.

Таким же, впрочем, был и сам Меркулов, не раз вступавший в неравные схватки уже с несколькими генеральными прокурорами, уходя и снова возвращаясь в прокуратуру, в свой прежний кабинет. Не могли – так получалось – без него обойтись государственные руководители разных уровней. Как и он сам не мог обходиться без Сани Турецкого. Это уж теперь, после ранения, отношения приняли неожиданный оборот. Костя требовал, чтобы Саня лечился, не исключая при этом его возвращения впоследствии в Генпрокуратуру, а Турецкий считал, что он практически здоров, и свою отставку объяснял капризами «старцев».

К сожалению, врачи разделяли точку зрения именно «старцев», и это обстоятельство решало вопрос.

Турецкий по старой памяти, как он уверял, еще охотно заходил в Генеральную, но вид имел в таких случаях неприступный и независимый. О просьбах каких-то и помощи даже речи не могло идти. Ну, а когда тебя самого настойчиво приглашает высокое начальство, – это другое дело, тут можно позволить себе и снисходительность по отношению к бывшим коллегам.

К счастью, никого из них ни в кривых коридорах, ни на лестничных площадках, ни в приемной заместителя генерального прокурора не встретилось. Вероятно, это было хорошим предзнаменованием.

А вот вместо привычной секретарши Клавдии Сергеевны, «страдавшей» по Сашеньке Турецкому без малого добрый десяток лет, сидела какая-то молоденькая и не очень красивая девица – излишне худая, на взгляд Александра Борисовича, с большим, узкогубым ртом и немного крючковатым, как показалось, носом, черноволосая. Даже излишне черная, красится, наверное. Словом, что-то восточное, точнее, кавказское. Турецкий обозрел ее мигом и сделал предположение, что это наверняка кто-нибудь из Костиных коллег, – начальников управлений или отделов прокуратуры, в которой представителей гордого Кавказа всегда хватало, устраивает, таким образом, судьбу своего драгоценного ребенка. Поди, пошла по папиным стопам в юриспруденцию, а тут как бы на практике. Много было похожих «деток» – и на побегушках, и в качестве практикантов под рукой и у Александра Борисовича. А может, просто у Клавдии отпуск, и она нашла себе на это время замену.

Странной была другая закономерность: у Кости в приемной никогда почему-то не появлялись красивые девушки. Ну, хотя бы такие, на которых можно было бы с удовольствием глаз положить. Обязательно похожи на ворон. Нет, тут другой фактор, наверное, играет роль. Появись здесь симпатичная мордашка, и Костя решит, что работа прекратится, начнутся всякие шуры-муры, сотрудники станут толочься без дела в приемной, мешать целенаправленно и плодотворно трудиться… Известный мотив.

Но еще больше Меркулова раздражало, когда он видел в прежние времена какую-нибудь обязательно «развратную» девицу в сопровождении Турецкого. Вот тогда сарказму уже вообще не было предела.

И совершенно зря ему пытались доказать и сам Саня, и тот же Славка Грязнов, если при этом тоже присутствовал, что никакая это была не шлюха, и не любовница кого-то из них, а свидетельница по очередному делу, либо заявительница. Почему-то уродки не вызывали у Меркулова чувства протеста или благородного гнева, а красавицы – всегда. Принципы, ничего не поделаешь!..

– Здравствуйте, милая девушка, – приветливо сказал Александр Борисович, – доложите, пожалуйста, Константину Дмитриевичу, что я пришел.

Раньше Саня именно так и говорил Клавдии. И сейчас он, естественно, ожидал встречного вопроса: а кто вы? И как минимум, улыбки. Но девица с презрительным и высокомерным видом посмотрела на него и ответила сухо, что заместитель генерального прокурора занят. И все – ни чем занят, ни когда освободится, ни вопроса, зачем он нужен незнакомому ей посетителю. Просто опустила глаза в какие-то бумажки перед собой и продолжала их небрежно перелистывать. Даже присесть не предложила. Это уж было слишком.

Турецкий спокойно вынул из кармана мобильник и нашел в меню имя «Костя», нажал на вызов, стал ожидать ответа.

– Меркулов, – без всякой логики сказал Костя, будто с его мобильника мог говорить кто-то иной.

– Привет, Костя. У тебя теперь, гляжу, здесь новые порядки? Что ж не предупредил? Я бы шоколадку, что ли, принес этой твоей, или проснулся бы пораньше, очередь бы к тебе занял.

Ирония так и лезла из него. Но девица не обращали ни малейшего внимания.

– Не понимаю, о чем ты говоришь? – сухо ответил Меркулов. – А ты сам-то где?

– Я повторяю: в твоей приемной. Попросил доложить о своем приходе, ответили, что господин занят. Вот и думаю: домой возвращаться или без спросу посидеть на стульчике, подождать? А ты чего ж не предупредил эту… девицу? Забыл? Или надобность в разговоре отпала? Ну, так позвонил бы, трудно, что ли?

Я б лучше дома посидел, полечился бы дальше.

Турецкий чувствовал, как в нем закипает злость из-за пустяка, в сущности. Ну, что ему эта ворона? А вот задело же!

– Саня, не валяй дурака и не разыгрывай спектакля. Заходи, я жду тебя.

Турецкий аккуратно закрыл мобильник, сунул его в карман и, сочувственно посмотрев на секретаршу, укоризненно покачал головой и пошел к двери кабинета. Она растерянно привстала, словно желая его остановить, но промолчала, а лицо ее действительно стало напоминать воронье.

– Где ты себе таких набираешь? – с мстительным злорадством спросил Александр, еще не закрывая дверь и понимая, что та все слышит.

– Саня, ну, как тебе не стыдно! – расстроился Меркулов. – Дверь хоть закрой, неудобно же…

– Кому – мне? Знаешь, Костя, что бывает неудобно делать мужчине, и, кстати, в любом возрасте? – сварливо спросил Турецкий. – Штаны через голову надевать. Учить сперва таких дур надо, а уже потом за стол сажать – руководить. Сидит черт знает что, и воображает себя пупом Вселенной. Не-ет, ничего не изменилось в этой конторе.

Последнее слово он произнес презрительно, хорошо зная, что Костя именно такого обращения по отношению к прокуратуре абсолютно не терпит. Конторой могло, по его убеждению, быть что угодно, вплоть до ФСБ, но только не Генеральная прокуратура. Так что удар пришелся под дых. Костя сердито засопел, но отвечать принципиально не стал. Это Турецкий увидел, – что принципиально. Но злость его почему-то сразу прошла.

– Садись, пожалуйста… Чаю? Кофе?

– Если из ее рук, то только яд, – уже с юмором сказал он. – А, правда, откуда взял?

Костя поморщился.

– Моя б воля… Клавдия в отпуске. А эта… Луиза – сноха Магомеда. Султанова помнишь? Прочат замом на Следственный комитет. А она на юрфаке учится… Сам очень просил… Нет, ты зря, она многого, правда, еще не понимает, но хоть старается.

– Не понимаю, как это совмещается, – непонимание и старание? Бред какой-то… Приказали, что ли?

Костя почему-то показал пальцем вверх, хотя кабинет генерального был дальше, в торце коридора. Но, может, он Бога имел в виду? Или Аллаха? Тогда, действительно, как отказать?…

Александр с сожалением посмотрел на Костю, покачал головой и безнадежно махнул рукой.

А, в общем, в «конторе», в самом деле, все без изменений, – угадал с первого захода, что называется. Вот и разговор о чае с кофием сам по себе отпал. Костя либо забыл, либо не счел нужным продолжать неприятную для себя тему, он копался в папке деловых бумаг. Письма, письма, наверняка жалобы… Наконец, достал один лист, внимательно пробежал глазами – уж это он умел делать профессионально: пробежал глазами по диагонали и врубился в самую суть.

Потом он как-то пытливо посмотрел на Турецкого, поджал губы и протянул ему этот лист с текстом, видно, компьютерной отпечатки – это и Александр усек сразу. Глаз-то наметанный.

– Прочитай, Саня, и выскажи свое профессиональное мнение: что это, по-твоему?

Турецкий стал читать. Потом, прочитав и вернувшись к некоторым фразам, еще раз пробежал глазами, отложил лист в сторону и задумчиво посмотрел на Меркулова.

– И что ты хочешь от меня услышать? Не туфта ли это? Не сварганил ли писулю какой-нибудь остряк-самоучка, чтобы поднять очередную волну, а то ему стало скучно?

– Ну, что-то в этом смысле. Сперва давай пройдемся просто по форме самого документа, а потом обсудим существо вопроса.

– Понятно, – кивнул Александр Борисович. -

В принципе, думаю, чисто психологический аспект этого документа, скажем так, тебе было бы лучше обсудить с Иркой. Насколько там обещания соответствуют особенностям темперамента, речи, стилеобразования и прочее. Меня это мало интересует. Мне другое видится…

– Вот и давай о том, что тебе «видится», – нетерпеливо сказал Костя и начал деловито протирать свои очки.

– А уж не собираешься ли ты именно это дело и повесить мне на шею? – с подозрением спросил Александр.

– Обсудим, Саня, обсудим. Давай, высказывайся.

– Первое, что я здесь вижу. Если мы имеем в виду некоего пострадавшего от армейских унижений солдатика, то, каков бы ни был уровень его образования и знаний, письмо написано не его рукой.

– Из чего такой вывод?

– А сам посмотри… Слишком много литературы, Костя. Это – не столько крик души, сколько реакция на услышанное. Ну, образно говоря, пересказ оригинала, я понятно изъясняюсь? – Турецкий усмехнулся.

Костя тоже ухмыльнулся, покачал головой.

– Более чем… Я ж вижу, что беседую с профессиональным журналистом. Ну, дальше? Предположим, я согласен с тобой. Тогда к чему эта угроза совершить самоубийство? Это что, кокетство или человек действительно на краю?

– Я полагаю, что дело обстоит несколько иначе. Человек, со слов которого и составлено письмо в Интернет, заметь, не в прокуратуру, не президенту, не Комитету солдатских матерей, в конце концов, имел другой план. Ну, то, что сказанное – правда, – это вне сомнения. И что тот солдатик в отчаянье, тоже – правда. Но составитель собственно письма рассчитывал исключительно на широкий общественный резонанс. Причем, мировой. Я не залезал в последнее время в Интернет, но почти уверен, что там все пестрит и бурлит от откликов. Нет?

– Ты абсолютно прав, Саня. Значит, считаешь, что за того солдата кто-то старается? А кто это может быть?

– Ну, Костя, – засмеялся Турецкий, – не хочешь ли ты, чтоб я тебе еще и номер воинской части назвал? Тут же так ловко затемнен адресат, что я не уверен в возможности найти этого простого русского парня с популярным именем Андрей Иванов. Если чуть позже не появится второе его письмо – якобы его, – из самого факта появления которого почтеннейшая публика поймет, что «самоубийство» совершилось. И тут поднимется новый шум, ибо все адреса, надо полагать, будут указаны точно, как и фамилии виновных. А может, и не будут. Так и останется бомбой, которая взорвалась, напустив после взрыва немало тумана и ничего более. Ну, и, разумеется, общественного возмущения. Но тогда станет ясно, что письмо – липа.

– А это не может быть тонким шантажом?

– Знаешь, Костя, чтобы шантажировать таким образом – и кого? Армию? Министра? Президента? – надо быть слишком изощренным и дальновидным… политиком, что ли.

– Либо сердобольной, но не очень умной женщиной, – в тон добавил Меркулов.

Турецкий посмотрел на него с интересом, улыбнулся и сказал:

– А вот здесь ты прав, это мне не пришло в голову. Да, и по своей интонации, и по своеобразному пафосу письмо может принадлежать перу… разуверившейся и уже отчасти отчаявшейся женщине. Она – не молода, не девчонка, но совсем и не старая. Возможно, каким-то образом занимается и общественной деятельностью. Но ее вам не найти, даже если бы вы и очень этого желали. Я бы предложил военной прокуратуре, – ведь письмо из Интернета попало именно туда, по принадлежности? – начать с розыска компьютера, с которого отправлено письмо. Нелегко, понимаю, но другого пути просто нет… А тебя-то почему этот вопрос волнует?

– Понимаешь ли, реакция на это послание последовала незамедлительно. И довольно бурно.

– Надеюсь, не от президента?

– Ошибаешься. Дума бюджет готовит. В том числе, и по армейским нуждам. Ситуация в стране и в мире тебе известна. Сейчас к армии особое внимание. И на этом фоне такой вот, понимаешь ли, афронт. В Министерстве обороны – бурное шевеление. Главная военная прокуратура сходу включилась. В Минобороны посыпались письма протеста. Пресса с новой силой ополчилась на военное руководство, на всю эту «дедовщину», будь она проклята, на отсутствие дисциплины в армии, постоянные грубейшие нарушения прав человека и прочее, не мне тебе рассказывать. Интернет завален уничижительной почтой. И при этом никто ничего толком не знает. Словно это письмо стало катализатором, а то и спланированной провокацией, вызвавшей волну протеста во всех слоях общества. А кто автор, где он служит, – никому не известно, может, это вообще фигура мистическая, выдуманная. Ну, то есть несуществующая.

– Что ж, – пожал плечами Турецкий, – все может быть. Только одного не пойму, я-то здесь причем? Если ты хотел поделиться со мной своими заботами, ты это сделал с успехом.

– Нет, шалишь, – засмеялся Меркулов, – легко отделаться хочешь, дружок… Вот скажи мне по секрету…

– Это здесь-то? – перебил Александр, насмешливо оглядывая стены Костиного кабинета. – Мы, кажется, не раз обсуждали с тобой, что можно, а чего категорически нельзя доверять нашим телефонам и рабочим кабинетам… Более того, даже разговаривая дома с Иркой, я, уже по привычке, осматриваю стены, электрические розетки, и думаю, где бы я, например, поставил подслушивающего жучка, либо видеокамеру. А ты говоришь! Живем в мире тотальной проверки, а вы все о демократии и правах человека талдычите!

– Не говори глупостей. Помню я и прекрасно знаю… А о секрете я сказал фигурально, никакой тайны тут нет и быть не может. Дело в том, Саня, что вчера у меня состоялась встреча с женщинами из Комитета солдатских матерей. Надеюсь, слышал о такой общественной организации… Ну, сам понимаешь, о чем и в каком тоне могла протекать беседа. Они, естественно, возмущены, они сострадают несчастному солдату…

– А итогом ее стало то, что ты клятвенно пообещал им взять под свой личный контроль расследование этого дела. И, поскольку возбудить его без соответствующих данных, безадресно и безотносительно, ты не можешь, тебе требуется для начала отыскать хотя бы какие-то концы, с которых и реально начать расследование. Я прав?

– Как всегда, на девяносто девять процентов! Кроме одного. Им уже занимается главная военная прокуратура. На контроле в министерстве и правительстве. Но женщины требуют другого. Они сомневаются в том, что военная прокуратура выдвинет обвинение против армии, к которой сама и принадлежит. Им нужен честный следователь и объективный розыск.

– Ишь, чего захотели! – засмеялся Турецкий. – Как интересно вопрос-то поставили! Да где? В Генеральной прокуратуре! И с твоих слов, Костя, получается, что главная военная прокуратура, как неотъемлемая часть Генеральной, не может быть объективной? И не отличается честностью? Интересно!

– Не передергивай! – взвился Меркулов. – Речь только о том, что на нее может быть оказано давление! А нужен следователь, который сумел бы противостоять любому нажиму со стороны незаинтересованных в расследовании этого дела лиц. И провел абсолютно объективное следствие, в котором женщины готовы оказать любое содействие, в том числе и финансовое.

– Ну, и? Саня, включайся? А я не хочу. С военными связываться хлопотно и опасно. Они ж меня уже расстрелять хотели, забыл? И сам же вчера меня предупреждал. Это я, чтоб сразу расставить все точки. И еще – я терпеть не могу Интернет. Он меня раздражает. Ну, скажем, залезть, чтоб посмотреть на этих… которых ты и на дух не принимаешь, на голеньких… еще куда ни шло, а так?… Знаешь, одного грузина спросили, любит ли он помидор. Он ответил, что с шашлыком – да, а так – нэт!

Меркулов улыбнулся:

– Я был уверен, что ты так и скажешь.

– И все равно надеялся переубедить?

– Зачем? Просто попытался объяснить неустрашимому и неукротимому Турецкому, в чем он не прав. А потом, он же не один. В «Глории» полно молодцов, для которых возможные угрозы каких-то военных чиновников – семечки. Или они забыли уже про свое славное армейское прошлое? А, по-моему, освобождать нашу армию от балласта – это и их первейшая забота, как высоких профессионалов. Не так?

– Еще не знаю, скорее всего, не так, но, объективности ради, что-то тут, тем не менее, есть.

– Ну вот, и первый шажок… Кстати, они предлагают на проведение розыска неплохие деньги.

– Неплохие – надо понимать, целых сто рублей?

– Не валяй дурака, они ж понимают, что одна дорога сегодня уже тысячи, десятки тысяч стоит… Черт возьми, к чему идем?… Ладно, – вздохнул Костя – пойдем дальше… Я понимаю, что письмо требует более неспешного и тщательного анализа. Может быть, в самом деле, и Ирину привлечь с ее, пусть и небольшим, опытом криминального психолога. Но, по-моему, кое-какая информация, как бы ни стремился затушевать свой адрес отправитель, все-таки просматривается. Сделай мне одолжение, посмотри текст еще раз, мы ж не торопимся…

Александр Борисович пожал плечами, взял в руки письмо и более внимательно прочитал его, отмечая для себя некоторые зацепки, о которых говорил Костя. Все же, надо отдать ему должное, умеет читать между строк. Старая школа, которой всегда, если не лукавить перед собой, завидовал Турецкий.

А из письма, прочитав его теперь более внимательно, Александр Борисович сумел сделать несколько дополнительных предположений, хотя ни намека на адрес он не нашел. Но Меркулов ждал с нетерпением, и Саня решил не затягивать и высказать то, что уже пришло на ум.

– Ну, давай попробуем… Начнем с того, что человек ему помогал посторонний, мир же, пишет он, не без добрых людей. И не мужчина помогал, а, скорее, женщина. Присутствует, ты прав, пафосная эмоциональность тридцати– или сорокалетней дамочки. Не простой бабы, а именно дамочки – городской, образованной. Возраст материнский, но писала не его мать, там был бы совсем другой язык. Далее. Мальчик наш домашнего воспитания, упоминая зону и все, с ней связанное, пользуется не личными познаниями и конкретными впечатлениями, а книжками и телевизором. Такая наивная бравада у молодых часто встречается, ее не любят те, кто хорошо уже знаком с Законом на собственном опыте. Возможно, описывая свое уголовное окружение в части, мальчик и сам спровоцировал такое их отношение к себе. А то, что бывших судимых, несмотря на все постановления, в армию призывают, надеюсь, для тебя не секрет, Костя.

– Да уж какой секрет?… – вздохнул тот.

– То-то и оно… Служит наш мальчик первый год. Это, скорее всего, прошлогодний осенний призыв. То, как солдатики просят милостыню, явно знает не понаслышке. Значит, бывал в увольнении. Стало быть, и присягу уже принял. До принятия ее увольнений вроде бы не должно быть, это надо проверить, или их посылают «деды» насильно, устраивают им самоволку. А попадешься – сам виноват. А где можно не попасться? Только в большом городе или крупном населенном пункте, в котором, или возле которого, и расположена воинская часть. Там, дальше, есть и еще одно указание, мы дойдем до него.

– Давай-давай, Саня, ты интересно рассуждаешь, – подбодрил Меркулов.

– Дальше тут о вранье… Ну, это не его, скажем так, слова, а того, либо той, – из «доброго мира». Пресса и все прочее… Обобщения, выводы, осуждение и так далее. «От президента до… барышника из военкомата». Между прочим, о последних лучше всех знают именно солдатские матери, «отмазывающие» своих сыночков. Это тоже, кстати, говорит в пользу женщины-корреспондентки… Ну, способы пыток – это точно личный опыт, такого из головы не придумаешь. Особенно потрясает, лично меня, «однослойная фанера». Это ж какой изощренный выдумщик сочинил – специально для «салаг». Образ!.. А вот и еще одна «наколочка». Торговцы-азики на базарах… Нет, на рынках. Базары – это на селе. А у нас однозначно – город. Азики – это азербайджанцы. Прапорщики сдают им внаем солдат, это известно. И что солдаты дома генералам строят – тоже мы знаем. Как бы министр и иже с ним не утверждали обратное. А где это происходит? Там, где контроль полностью отсутствует. Потому что было по этому поводу возбуждено уже немало уголовных дел, и военное начальство все-таки побаивается гласности в этом вопросе. Опять указание на город, причем, крупный, где контроль слабее всего. Ну, например, та же Москва. Точнее, Подмосковье, все эти Мытищи, Подольски, Наро-Фомински, Кубинки, Можайски и прочие.

– А почему, например, не Дальний Восток? – возразил Костя.

– Ты опередил меня. Я тоже хотел сказать: либо какая-нибудь российская окраина. Скажем, Чита или Хабаровск. Вот уж там – самому приходилось не раз наблюдать в командировках – простор для разгула офицерского самодурства… Хотя, если в наличии имеются торговцы-азербайджанцы, приходится принимать Москву, либо там Санкт-Петербург. В более мелких городах, по-моему, азербайджанцы все-таки не держат рынки под своим контролем. Но тоже надо проверить… И, наконец, последнее, главное. Второе письмо у мальчика, либо у нашей корреспондентки, по всей видимости, уже готово. Но тогда чего они оба ждут? Когда его забьют вконец? Или это шантаж уже не мальчика, а той женщины? И вот что непонятно, если они хотят помощи, а не общих криков в Интернете, то почему нет адреса? Почему тут сохраняется какая-то, совершенно ненужная и даже вредная для их общего дела, тайна? Напрашивается вывод, что все это придумано, все – чистая туфта, к которой так и следует относиться. Или письмо только пишется, а угроза в данном случае вполне реальная – с указанием точных адресов и фамилий… Впрочем, возможно, наша парочка еще рассчитывает на немедленную военную реформу в армии, после которой все их претензии к командирам, прапорщикам и старослужащим солдатам отпадут сами по себе. Наивный вариант. Но – кто знает?…

– И к чему, по-твоему, мы должны прийти?

– Военная прокуратура расследует? Вот и пусть дальше старается, это ее епархия. И пусть не твой генеральный со всеми министрами и правительством, а уже сам президент берет письмо под свой контроль. Ну, не сам, конечно, полно народу и в Администрации. А я бы не стал вмешиваться до тех пор, пока нам не станет известен адресат. И если парень к тому времени будет жив, в чем я, кстати, почти не сомневаюсь, вот тогда по фактам, изложенным в письме, можно возбуждать уголовное дело по факту злостной клеветы на доблестную российскую армию со всеми вытекающими из него последствиями. Но это – опять же прямое дело военной прокуратуры. И тогда твой генеральный начнет гонять тех, кто к нему ближе. То есть, сам понимаешь. А если б я по дури влез в это дело, он бы стал уже по привычке гонять меня, а мне это нужно? Не-а, мне это не нужно. Вот мой ответ.

– Ну что ж, меня уже радует пока одно то, что ты сказал «нам станет известен». Не мне там, или тебе лично, а нам. Значит, еще не все потеряно.

– Костя, не занимайся демагогией. «Нам» указывает всего лишь на двоих, беседующих в кабинете зама генерального прокурора, знакомых юристов. Я просто не хотел тебя обижать, сказав «вам». Но можешь понимать именно так.

Турецкий недовольно поморщился, будто нечаянно сам свалил на свои плечи неблагодарное и муторное дело. Пусть занимаются те, кому это положено. Нет уж, лучше следить за неверными женами и мужьями, в этих заботах хоть кровью не пахнет. А супружеская измена – штука еще, по-своему, и веселая, если смотреть на нее без предубеждения. Ничего, как-нибудь прокормится агентство «Глория».

– Послушай меня, Саня, – сказал таким тоном, словно пришел к какому-то твердому и окончательному решению, Меркулов. – Мне понятны твои сомнения. Твое нежелание связываться с этим непростым и, честно говоря, неблагодарным делом. У меня, не скрою, тоже имелось немало сомнений, прежде чем я решился позвонить тебе вчера. Но тут такая ситуация. Ты можешь мне не верить, но те дамы, про которых я говорил, ну, из Комитета солдатских матерей, между прочим, поинтересовались, чем занимаешься именно ты. Я рассказал, они очень огорчились, что ты не в Генеральной прокуратуре…

– Костя, не вешай мне лапшу.

– Да-да! Можешь не ехидничать, – повысил он голос, увидев реакцию Турецкого по поводу Генпрокуратуры, – я им честно признался, что был просто вынужден лично подписать приказ о твоей временной отставке на период лечения. Если ты согласишься лечиться, но я, увы, пока этого не вижу, что меня огорчает… Дослушай, наконец! – уже почти закричал он, потому что Саня возмущенно и протестующее вскинул руки и попытался встать. – Я тебе говорю, что они поняли. Более того, они даже предложили, если ты согласишься, устроить тебя в их реабилитационный центр. У них и такой есть. И врачи там – классные. Но я объяснил, что ты вряд ли согласишься. И тогда они умолили меня, в свою очередь, упросить тебя включиться в расследование фактов по этому письму. Все, что я мог сделать, это пообещал им поговорить с тобой. Не больше, успокойся. Думаешь мне великая радость каждый раз выслушивать твои бесконечные обиды? Одним словом, я тебе передал их просьбу, а ты поступай, как знаешь… Но могу сказать искренно, они почему-то абсолютно верят в твое всесилие, что ли… Не знаю, как и назвать… Если не веришь, я тебе дам их телефоны, визитные карточки, позвони и убедись сам.

А тебе, кстати, в любом случае придется связываться с ними. Ну, в том случае, если ты возьмешься, примешь их настоятельную просьбу. Причем, именно к тебе, а не к кому-то другому. Будешь работать в частном порядке, но поддержка и помощь Генеральной прокуратуры тебе обеспечена, в этом я готов тебе свое слово дать. Если это устроит…

Меркулов покопался в бумажках на столе и достал несколько визиток. Турецкий заметил это и сказал:

– Не торопись, я еще ничего не решил. И вообще, мне нужно с Иркой посоветоваться. Мы с ней отдохнуть хотели. Я еще не придумал, куда мы отправимся, но, совершенно определенно, я отвезу ее к морю. Вот.

– Не ври, – парировал Костя. – Мы говорили о том, чтобы наших жен вместе отправить на курорт.

Я уже провентилировал, такая возможность есть: место отличное, тихое, и обслуга на высшем уровне. Мне, кстати, эти дамы и подсказали.

– Ну, обложили, смотрю… Но я так просто не сдамся!

– Вот и славно, – будто обрадовался Меркулов. -

Я понимаю твои сомнения. И то, что дело придется иметь с армией. Вернее, с ее оборотнями. Но тебе, Саня, не впервой, ты умеешь обращаться с этой публикой. А еще хочу сказать вот что. Военная прокуратура, я имею в виду Федоровского, поручила разбираться Паромщикову, ты помнишь такого?

– Кажется, Игорь Исаевич? Полковник юстиции?

– Ну вот, вы уже и знакомы!

– Напротив, Костя, если знакомы, то не хорошо, а плохо. По-моему, это упертый пень. Не знаю твоего мнения. Но мы вряд ли сработаемся. Так что ищи того, кто сможет взяться за это неблагодарное дело.

– А зачем еще кого-то искать? Я позвоню Степану Серафимовичу и предложу ему вариант сотрудничества с частным охранным предприятием, то бишь с тобой. Только дурак в их подвешенном положении откажется. Разве не так? Но только и ты уж постарайся не конфликтовать. И попрошу их знакомить тебя с их материалами, ну и ты – соответственно. Какие проблемы?

– Да, вот как раз главной проблемой я и называю то, что для тебя не представляет никаких проблем. Все это пустое сотрясение воздуха, Костя. Ничего они показывать не станут. Хотя могут и пообещать, ты ж все-таки зам генерального, Федоровский – тоже, вы с ним в одних чинах. Но у них, тем не менее, своя епархия, и клали они на… нас. – Он подумал, прежде чем произнести «нас», а не «вас». – Нет, Костя, не договоримся. Ищи послушного. Вон, Сашку Курбатова возьми, он их всех своей массой задавит.

– Курбатов в Питере, расследует… а! Твои старые связи, кстати, использует. Ты, что ль, ему передал?

– Ну, а кто же? – самодовольно ответил Турецкий. – Сашка ж не виноват, что вы свои собственные лучшие кадры совершенно не цените!

– Ну, ты, лучший кадр, помолчал бы уж! А мне, я уже говорил тебе, нужен следователь, формально не имеющий отношения к Генеральной прокуратуре, пойми, упрямая голова! Кстати, Вячеслав, – вдруг, без всякого перехода продолжил Костя, – кажется, понял, что его добровольное изгнание становится ему самому помехой. Так что, считаю, пришло время вам перекинуться мыслями – по-дружески. Да и тебе, чтоб характер смягчить, – тоже бы на пользу. Позвони ему. А мне все-таки перезвони где-нибудь… завтра, что ли, лучше в первой половине дня, ладно? Ну, раз ты ни чая, ни кофе не желаешь, тогда на сегодня свободен. Иди, не мешай работать…

Последняя фраза была настолько привычной в устах Кости, что у Сани мелькнула странная мысль, будто ничего в его жизни не изменилось, просто куда-то мелькнули месяцы, годы, и за дверью кабинета его ожидает истомившийся от нетерпения Славка Грязнов, и Костя только делает вид, что сердится, а сам через полчасика закроет папки и заглянет в его кабинет, где уже заметно припахивает разлитым по рюмкам коньячком и нарезанным лимоном…

Махнув рукой, Турецкий рассмеялся, и вот так, громко смеясь, вышел из кабинета Меркулова.

В приемной было несколько незнакомых Александру посетителей. Те воззрились на него с недоумением, но Турецкий, не переставая смеяться, лишь слегка утишив смех, махнул рукой секретарше Лауре, мол, прощаюсь без всяких обид, – и пошел к выходу.

Оно, конечно, сомнение – дело полезное, на ней, говорят, вся мировая философия держится. А вот в практической, повседневной жизни оно, может, и уместно, если только кратковременное, но чаще всего – дело безнадежное, ибо слишком долгое сомнение обычно называют иначе…