Читать книгу Свиданий не будет - Фридрих Незнанский - Страница 9

Лида повела Гордеева к гостинице переулками, которые напомнили ему Замоскворечье. Так он ей и сказал.

— Ну, это не удивительно, — ответила Лида. — У русской архитектуры есть общие традиции в разных краях, вы же знаете. Притом Булавинск развивался особенно бурно во второй половине прошлого века, и здесь оказалось немало торгового люда из Москвы. Архитекторы тоже были московские, так что есть объяснения вашим впечатлениям. А я когда оказываюсь в переулках близ Большой Ордынки, не раз, посмотрев на какой-нибудь особняк, думаю, будто в Булавинск попала.

— А как людям здесь живется? — спросил Гордеев и вдруг подумал, что его вопрос, хотя вполне понятный для адвоката, прозвучал почти так же ненатурально, как звучали они в фильмах советской эпохи про народ, живущий под мудрым партийным руководством.

Но Лида поняла то, что интересовало Гордеева.

— Живут, как вся Россия. Я ведь уехала отсюда три года назад, бываю теперь только на каникулах, да и то не всегда. А многое изменилось.

— И что же?

— Конечно, во-первых, нет проблем с продуктами. Да не только… — Лида улыбнулась. — Представляете, когда я стала учиться в университете, папа купил для меня маленький телевизор, малазийский, потому что в квартире, которую он мне тогда снял, телевизора не было. Мы на Маросейке его покупали и все рассуждали, может, другую какую модель поискать, с дизайном получше, южнокорейскую? А продавец наш говорит: «Да что вы, берите, уж две недели никаких телевизоров не было». Ну, тогда папа решил еще один такой же телевизор купить, маме в подарок, чтоб ей на кухне около плиты веселее было. Так из Москвы и повез. Трех лет не прошло… — Она горестно вздохнула, вспомнив ту историю, которая с ее хлопотами сегодня виделась ей какой-то забавной, почти сказкой…

— Ну а теперь? — спросил Гордеев, поняв ее переживания. — Телевизоры завезли, стиральные машины доставили?

— Все есть, — кивнула Лида. — В Москве, конечно, подешевле, но если посчитать, сколько на перевозку уходит, так на так получается.

— Значит, Булавинск рынок принял?

— Может быть, но рынок не принял Булавинска. Товары есть, а покупать не на что. Зарплаты задерживают, заводы закрываются.

— У вас, наверное, оборонки много?

— Есть, конечно. Но не только в оборонке дело. Нам с папой мама рассказывала — она экономист, — что наша оборонка на две части разделилась, наверное, как и повсюду. Кое-кто на конверсию перешел, стали всякий ширпотреб выпускать — от кастрюль-скороварок и унитазов до кассовых аппаратов, они сейчас повсюду нужны. А другие замерли и ждут чего-то. То есть понятно чего. Новых заказов от военных.

— А военные не заказывают.

— Наверное. И вот опять и опять: митинги, коммунисты тут как тут, красные знамена, Ленин — Сталин, «За державу обидно!». Как будто бы остальным не обидно, что у нас даже дорог приличных нет. Вот бы и строили, раз такие оборонные-патриотичные.

— Ну, вот эта дорога, по которой мы идем, вполне приличная, — попытался пошутить Гордеев. Они шли по переулку, вымощенному, как видно, еще в стародавние времена тесаным камнем.

— А вы не смейтесь! У нас ведь действительно люди все умеют. Вот когда Вялин мэром стал, улицу, на которой он живет, от его дома до поворота вымостили чуть ли не мрамором. Нашли мастеров без промедлений!

— Это какой Вялин? — заинтересовался Гордеев. — Эс Эм? — Он вспомнил фотографию в рекламном буклете, который видел в самолете. — Серьезный мужчина.

Лида хмыкнула:

— Вы шутите, наверное. Небось слухи о делах нашего мэра уже до Москвы дошли.

— Честное слово, нет, — искренне возразил Гордеев. — Москва наблюдает за битвой Черепкова с Наздратенко. А про вашу область — смотрите же, наверное, свой телевизор — почти ничего не говорят. Ну убили кого-то. Так это повсюду в России разборки. Вон в родных краях Президента прямо охота без лицензий — и ничего…

— Но наш Сергей Максимович тоже прославится, вот увидите!

— И чем же? Что улицу перед своим домом замостил? Так это еще большевики, кажется, учили: начни с себя. Завтра он, может, и еще где-то что-то заасфальтирует.

— Начинать с себя и древние советовали, я не о том говорю. Понимаете, ведь тоже помню, хотя еще школьницей была, чего ждали люди от перестройки восемь, еще шесть лет назад…

— А получили совсем другое? — ожидая утвердительный ответ, спросил Гордеев.

Но Лида не стала соглашаться:

— Получили не то. Вы знаете, я нередко задумываюсь: а почему, собственно, меня понесло на исторический? В наши-то дни, при родителях с такими актуальными профессиями? Было, как говорится, с кого делать жизнь.

— И до чего же додумались?

— Вы знаете, у меня, наверное, мужской ум…

Гордеев остановился и, поставив чемоданы на мостовую, окинул восхищенным взглядом рослую фигуру Лиды, всмотрелся в ее юное лицо с правильными чертами, свежее, на которое не смогли наложить отпечаток ни переживания последних недель, ни начавшийся на рассвете перелет.

— Хороша! — только и сказал он.

— Вы, наверное, понимаете, Юрий Петрович, что феминистка сейчас сказала бы вам кое-что не слишком приятное…

— Но если вы феминистка, зачем же говорить: «мужской ум»?!

— Я не феминистка. Просто у меня, наверное, действительно мужской ум, мне об этом говорили разные люди, — и вот я стала задумываться, что же это происходит в России?

— Сейчас?

— Всегда! Можете смеяться надо мной, как эдаким махоньким Карамзиным в юбке, но все же я решила заняться историей потому, что, по-моему, со времен музы Клио никто из женщин по-настоящему изучением истории не занимался…

— А как же академик Нечкина? — спросил Гордеев.

— Да ну вас! — Лида махнула рукой. — Не буду ничего рассказывать. Селитесь в свою гостиницу и скучайте здесь.

Из переулка они вышли на небольшую набережную площадь, на которой стояло девятиэтажное здание гостиницы «Стрежень» — вполне стандартное, стеклобетонное, но с некоторой выдумкой: балконы-лоджии номеров, сплошь тянущиеся вдоль фасадной стены, были разделены каким-то модерновым подобием колонн.

Гордеев критическим взглядом окинул гостиницу, потом посмотрел в сторону реки:

— А вид из номера, наверное, роскошный.

— У нас из квартиры тоже есть на что посмотреть, — с вызовом сказала Лида. Ей все же было досадно, что Гордеев не хочет поселиться в их доме.

— Посмотрим ишо, — меланхолически пробормотал Гордеев, которому важно было оказаться наедине с теми неизвестными силами, которые упрятали за решетку Андреева и, как уже было понятно, могли похвастаться не только этим.

Холл гостиницы был пуст. Администраторша за стойкой решала кроссворд.

— Ну, что там у нас предлагает семь по горизонтали? — Гордеев подошел к ней. — Здравствуйте.

— Здравствуйте. — Администраторша отложила газету и сняла очки. — Поселяться?

— И номера есть? — Вопросом на вопрос ответил Гордеев.

— Не говорите. Новые ведь времена. Какой желаете? Полулюкс?

— Не обязательно. Что-нибудь скромное, одноместное, с душем.

— Только-то? — разочарованно протянула хозяйка гостиницы. — А девушке тоже одноместный?

— Я местная, — скаламбурила Лида.

— Она местная, а я командированный, — сказал Гордеев. — Сами понимаете, суточные-гостиничные, не разгонишься. Так что одноместный номерок с удобствами.

— А у нас они все с удобствами. — Администраторша полистала свои раскладки. — Хотите так: номер с двумя кроватями, но на вторую я никого подселять не буду. Он будет побольше площадью, чем одноместный.

— Давайте.

— Вы надолго?

— Если б я знал! Можно пока на сутки.

— Завтра же суббота!

— Ну мало ли что! Можно будет продлевать…

— Сейчас все можно. Но листок проживающего все же заполните.

Номер Гордееву дали на шестом этаже, но он оказался с видом не на реку, а на противоположную — на старый город.

Юрий Петрович было пожалел об этом, но Лида успокоила его.

— Во-первых, окна у вас выходят на запад, так что утром солнце беспокоить не будет, а во-вторых… — Она вышла на балкон и позвала его. — Идите сюда. Посмотрите, как красиво.

Действительно, старый Булавинск сверху выглядел уютным миром, утопающим в зелени. Правее возвышался довольно большой храм с крестами, золотившимися в лучах еще довольно высоко стоявшего июньского солнца.

— Преображенский собор, — пояснила Лида. — Недавно отреставрировали.

— Не взорвали, значит, большевики, пощадили?

— Взорвать не взорвали, а без крестов и колоколов стоял. В нем краеведческий музей был.

— Милый городок, — сказал Гордеев. — Вы, госпожа Клио, наверное, знаете кучу историй о его прошлом.

— Знаю кое-что.

— Расскажете?

— Если захотите.

— Обязательно. Вот, кстати, вам пример — ваш храм. Уже восстановили. И службы, конечно, идут.

— Идут. Но все ведь знают, что деньги на его реставрацию бандиты дали.

— Какие бандиты?

— Наши, местные. Водочники.

— А почему бандиты, если на храм пожертвовали?

— Это знаете, что получилось: раньше были храмы на крови, а теперь что же — на водке?

— Понимаете, Лида, я на это дело смотрю немного по-другому. Конечно, водочные деньги. Конечно, не праведники. Но все-таки восстановили не только собор, но и памятник архитектуры. Небось территорию вокруг благоустроили. Пусть восстанавливают. А там, глядишь, и книжки начнут читать. Рынок всех обкатает.

— А мне кажется, до нормального рынка, ну или, как сейчас любят говорить, шведского капитализма, нам еще очень далеко. Сейчас модно говорить о нашем времени как о смутном, но, может, это и правильно. Как ни крути, смутное, или, мягче сказать, переходное. А что такое переход? Почти исход!

Лида говорила, увлекаясь. Видно было, что она не только хочет убедить Гордеева в серьезности своих рассуждений, но и в том, что она принадлежит к новому поколению, которое не только выбирает пепси, но и пытается сделать страну лучше, богаче.

— Да, Моисей водил народ сорок лет, а мы переходить будем, может, лет двадцать… Все ведь не так сложно. Недавно Егор Гайдар писал, что для нашего периода главная особенность — это отношения власти и собственности.

Гордеев слушал Лиду не то чтобы вполуха, но не переставал водить глазами по сторонам, оглядывая городскую панораму.

— При социализме власть и собственность были связаны. Так? — спросила его Лида.

— Еще как были связаны! — подтвердил Гордеев.

— В цивилизованном рынке власть и собственность четко разделены. Так?

— Лидочка, право слово, вы, уверен, очень старательная студентка. А сессия уже закончилась. А цивилизованный рынок — это второй мировой миф после мифа о коммунизме.

— Но все же! Там, при рынке, есть власть: она устанавливает правила. Согласны?

— В целом.

— Есть бизнес — он играет по этим правилам. Разве не так?

— Допустим.

— Ну, Юрий Петрович, вы что, скептик? Почему?

— Не знаю, — пожал Гордеев своими совсем не узкими плечами. — Наверное, я просто адвокат. И немного — религиозный мыслитель. «Нет счастья на земле…»

— Но на земле есть жизнь! Все же. И мы сейчас — все вместе — оказались на переходе из мира, где власть и собственность слиты, в мир, где они разведены.

Гордеев посмотрел на часы:

— Лидочка — (подумал, что это его обращение к рослой, современно одетой девушке довольно странно), — вы все правильно говорите, но я человек очень конкретный. Мне в этом, как вы его назвали, переходе сейчас назначено разобраться с делом вашего отца. Разберусь — можно и пофилософствовать…

— Эх! Да я потому и говорю об этом, что вижу: мы — папа, я, вы, Юрий, который нас вез, — все мы оказались в этой, ну, серой зоне, что ли… Понимаете, это даже не туман. Там свежо, иногда тепло, звуки какие-то мягкие, светотени… А это серая зона — власть и собственность уже вроде бы разделены, но пока на самом деле объединены, связаны тысячами нитей. Власть определяет для бизнеса разные правила, меняет их…

— Понимаю, — кивнул Гордеев. — Мне вспомнился рассказ одного старого писателя. Он сидел. Долго сидел. При Сталине. И однажды свела его судьба с уголовником-интеллектуалом. То есть этот сидел за какие-то экономические преступления. А о том, что такое «экономические преступления при социализме», можно написать трагифарс абсурда. Ну вот… Однажды разговорился уголовник-экономист с писателем и вдруг заявляет: «Если доживу до свободы, все, больше — ни-ни, никаких там махинаций-спекуляций и тому подобного». Писатель на экономиста с удивлением глядит, понять не может: вроде человек серьезный, а кается, будто не с таким же зеком говорит, а с кумом лагерным или с каким другим гражданином начальником.

Экономист понял недоумение писателя и поясняет свое чистосердечное раскаяние. «С большевиками невозможно работать, — говорит. — Нет твердых правил. Ну, представьте (они с писателем, как люди интеллигентные, были друг с другом на «вы»). Сели мы с вами играть в карты, в «очко». Играем. Я, к примеру, шулер. Передернул карты как следует, приготовился выигрывать, а вы в этот момент объявляете: «Играем не до двадцати одного, а до восемнадцати». Ну что ж, согласен. Приготовился я к новым правилам, а вы вновь: «Играем до двадцати трех!» Я опять перегруппировался, а вы… Нет, так играть невозможно! А работать и подавно!

Лида улыбнулась:

— Подходящая притча.

— Еще как! И злободне-е-евная! — кивнул Гордеев. — Если, как вы заметили, власть меняет правила для бизнеса, то бизнес начинает искать доверительных отношений с ней…

— Серая зона! — вздохнула Лида. — Добралась и до папы.

— Ну-ну! Не унывать! — Гордеев приобнял ее за плечи и увел в номер. — Здорово у нас вышло! На балконе обычно о любви говорят, серенады слушают, а мы за политэкономию посткоммунизма принялись!

— Настоящие русские люди!

— Поговорили, Булавинском полюбовались, а теперь пора бы и до вашего дома добраться. А затем приглашаю вас пообедать. Есть в городе своя фирменная кухня?

— Фирменная кухня у моей мамы, но это на той неделе… Можно, наверное, куда-нибудь пойти. Хотя…

Гордеев приложил палец к губам. Одно дело — вести в гостиничном номере общие разговоры о времени и о себе и совсем другое — строить планы на ближайшие часы.

Лида кивнула. Гордеев быстро переложил кое-что из портфеля в чемодан, а из чемодана — в портфель, подхватил Лидино заграничное чудовище, с которого предварительно содрал наконец бумажную упаковку, и они прошли в холл.

— Лифт только наверх, — безразлично сказала дежурная по этажу. Их должность устояла даже в экономических штормах эпохи. — Лестница там.

Пришлось идти по лестнице.

Вдруг они услышали цоканье каблуков, а между вторым и третьим этажом увидели поднимающуюся им навстречу девушку ростом под стать Лиде, в длинном, но открытом платье и в босоножках на высоченных шпильках.

— Лидуха! — воскликнула девушка. — Ты что это делаешь в наших краях?

— Танча?! — Лида удивилась, пожалуй, посильнее.

— Ага! На каникулы приехала?

— На каникулы. А…

— А я здесь работаю. Фирма наша два номера арендует на третьем этаже. Зайдешь? — Гордеева эта девушка, которая в его реестре женской красоты прошла бы по разряду «смазливых», казалось, не замечает. — Посидим-поболтаем, кофейку попьем, расскажешь, как там, в столице… — Она наконец посмотрела на господина адвоката — темные глаза, очи черные, внимательные. — С молодым человеком своим познакомишь.

— Это Юрий Петрович, — сказала Лида. — А это моя бывшая одноклассница Таня.

Гордеев и гостиничная дива обменялись пристальными взглядами.

— Сейчас нам некогда, — развела руками Лида. — Может, позже как-нибудь. Я ведь на все лето приехала.

— Телефон у тебя тот же? — спросила Таня-Танча.

— Тот же.

— А моим так и не поставили. — Разговорчивая девица, вероятно природная брюнетка, привычно, как видно играя, поправила свои роскошные волосы, умело выкрашенные в светло-русый цвет. — Так что пользуюсь мобильным, — прибавила она вроде не хвастаясь, но со значением.

— Значит, и сюда добралась цивилизация! — с наигранным восторгом произнес Гордеев.

— А то! — Владелица новейшего средства связи выставила из разлетающихся складок платья на ступеньку рядом с Гордеевым свою длинную загорелую ногу, гладкую, как отполированная.

— Ну до свидания, Таня! — Лида заторопилась вниз, Гордеев — следом.

— Пока.

— Это наша классная знаменитость, — объяснила Лида, когда они вышли из лестничной шахты в холл. — Таня Вершкова. Она в десятом классе участвовала в областном конкурсе красоты и заняла первое место. Куда-то уезжала, то ли в Москву, то ли даже за рубеж, вроде у нее был контракт фотомодели… Потом вернулась. Интересная девочка. — Лида фыркнула. — А прозвище у нее откуда-то взялось смешное — мне ребята из нашего класса рассказывали — Джуси Фрут. Представляете, королева красоты — и какая-то жвачка.

— Бывает, — протянул Гордеев, проходя вслед за Лидой через вертящуюся входную дверь на улицу.

Обвел глазами площадь, набережную, высокие деревья с яркими, еще не изъеденными летом листьями.

— Красота. — Хмыкнул: — И при этом, как вы изволили выразиться, серая зона.