Читать книгу «Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен - Страница 3

Несмотря на кажущуюся дерзость свою, мой проект встретил сильную поддержку в Норвегии. В стортинг было внесено королевское предложение ассигновать на осуществление плана 200 000 крон, что предположительно составляло две трети всех расходов. Последнюю треть я рассчитывал получить частным путем, так как с разных сторон заручился обещаниями о поддержке. Еще при возвращении из гренландского путешествия консул Аксель Хейберг предоставил в мое распоряжение 10 000 крон для новой экспедиции. Ему же принадлежит инициатива открытия общественной подписки для сбора недостающих сумм.

30 июня 1890 года просимая мною сумма была утверждена стортингом, который при этом выразил желание, чтобы экспедиция была норвежской. В январе 1891 года коммерсант Томас Фирнлэй, консул Аксель Хейберг и владелец пивоваренного завода Эллеф Рингнес приступили к сбору недостававшей суммы, и спустя несколько дней она была покрыта с избытком пожертвованиями короля Оскара, Акселя Хейберга, Антона Кр. Хоуэна, К. И. А. Дика, Т. Фирнлэя, Рингнеса и К°, А. С. Квестеруда, К. Сунна, Вестье Эгеберга, Халвора Шоу, Харальда Веделя Ярлсберга, К. Левеншёльда и Николая X. Кнудсона.

Из числа жертвователей за пределами Норвегии следует отметить Королевское географическое общество в Лондоне, которое выказало свое сочувствие предприятию, ассигновав 300 фунтов стерлингов. Оскар Диксон[72] принял на себя оплату электроосветительного оборудования корабля (динамо-машина, аккумуляторы, проводники).

В ходе подготовки оказалось, однако, что первоначальная смета совершенно недостаточна, главным образом из-за того, что стоимость судна, исчисленная в 150 000 крон, увеличилась на 100 000 крон. Я не считал себя вправе экономить там, где на карту было поставлено так много и где ряд экстренных мероприятий мог, как я полагал, обеспечить успех экспедиции. Те же три лица, которые открыли первую подписку, взяли на себя обязанности «Комитета содействия», к которому перешла вся деловая и финансовая сторона подготовки экспедиции.

Для покрытия упомянутого дефицита они вместе с некоторыми членами правления и совета Географического общества открыли новый сбор частных пожертвований по всей стране. Затем Географическое общество уже от своего имени объявило национальную подписку. Мне со своей стороны пришлось просить стортинг о дополнительном ассигновании 80 000 крон, и наше национальное собрание снова проявило свое сочувствие предприятию, разрешив 9 июня 1893 года это ассигнование.

Наконец, последний дефицит, обнаружившийся перед самым отъездом, покрыли консул Аксель Хейберг, мистер Дик и я сам. Все расходы в целом достигли 450 000 крон[73].

Из изложенного выше плана видно, что первостепенное значение для экспедиции имела постройка корабля, на котором нам предстояло пересечь опасные ледовые области. И действительно, наш корабль был построен с большей тщательностью, нежели какое-либо другое судно, бороздившее до сих пор арктические воды. В известном норвежском кораблестроителе Колине Арчере из Ларвика я нашел человека, который вполне понял поставленную перед ним задачу и вложил в разрешение ее всю свою энергию, предусмотрительность и редкую аккуратность. Благополучным исходом нашего плавания мы в немалой степени обязаны этому человеку.

Пересматривая историю длинного ряда предыдущих экспедиций, невольно удивляешься тому, что, за исключением двух-трех, они не строили собственных судов, специально приспособленных для данной цели; большинство довольствовалось такими судами, которые первоначально даже не предназначались для плавания во льдах. Это тем более поражает, если припомнить, какими суммами для своего снаряжения располагали некоторые из экспедиций.

По всей вероятности, объясняется это поспешностью, с какой обычно снаряжались эти экспедиции, не оставлявшие себе времени для более тщательной подготовки. Готовиться они зачастую начинали лишь месяца за два до отправления. За такой короткий срок и наша экспедиция, конечно, не могла бы снарядиться как следует. Так как она должна была продолжаться три года, то и подготовка к ней заняла не меньше времени, тогда как самый план был готов трижды тремя годами раньше.

Один чертеж будущего корабля за другим составлял Арчер, модель за моделью утверждалась и опять отвергалась. Все новые улучшения и изменения. Форма корабля, на которой мы, наконец, остановились, многим, быть может, покажется некрасивой, но что она была хороша и целесообразна, думается, доказало наше плавание. К чему мы главным образом, как я уже сказал, стремились, это – придать корпусу судна такую форму, чтобы льды легко выжимали его к верху и оно не подвергалось бы риску быть раздавленным.

Грили, Нэрс и другие, конечно, правы, говоря, что это не новая идея. Я сам основывался в своем стремлении лишь на печальном опыте предыдущих экспедиций. И если мы вообще внесли со своей стороны что-либо новое, то, пожалуй, во-первых, то, что мы не только знали, какую форму должно иметь судно, но и действительно придали ему эту форму, а тем самым и необходимую сопротивляемость давлению льдов, а во-вторых, то, что идея придания кораблю такой сопротивляемости была главенствующей, определявшей весь ход постройки нашего корабля.

Колин Арчер был прав, когда в своей статье в «Norsk Tidsskrift for Sovasen» («Норвежский журнал мореходства») в 1892 году писал: «Если принять во внимание, что, так сказать, составляет основную идею предложенного доктором Нансеном плана его экспедиции к Северному полюсу… то нетрудно понять, что судно, построенное исключительно с одной этой целью, должно существенно отличаться от всех до сих пор известных судов… При постройке этого судна следует ответить на два требования: во-первых, придать корпусу такую форму, которая по возможности представляла бы наименьшую поверхность соприкосновения с давящим на него льдом, и, во-вторых, построить корпус так прочно, чтобы он противостоял самому сильному внешнему давлению в любом мыслимом направлении».

Кроме того, при постройке судна мы рассчитывали не столько на его скорость и ходкость под парусами, сколько на то, чтобы оно представляло прочное, надежное и теплое убежище для экипажа на время длительного дрейфа во льдах.

Как выше упомянуто, предполагалось построить судно по возможности меньших размеров. Малое судно, само собою разумеется, легче большого и, по отношению к своему весу, может быть сделано прочнее. К тому же малое судно удобнее для плавания во льдах: им легче маневрировать в критические минуты и его легче ввести в безопасную стоянку между нагромождающимися друг на друга льдинами. Я полагал, что для наших целей вполне достаточно судно в 170 регистровых тонн. Однако «Фрам» вышел значительно больше; он имеет 402 регистровых тонны брутто и вместимость 307 тонн нетто[74].

Мы стремились также уменьшить длину корпуса корабля, чтобы легче было лавировать между ледяными полями; большая длина создает, кроме того, большую опасность при сжатиях. Но для того чтобы такой короткий корабль, отличающийся, кроме всего прочего, сильно выпуклыми боками, имел необходимую грузоподъемность, он должен быть и широким; ширина «Фрама» составила около одной трети его длины. И еще одну важную задачу мы поставили себе – сделать бока корабля как можно более гладкими, без всяких выступов и граней, и вместе с тем обойтись без больших плоских поверхностей вблизи тех мест, где корпус наиболее подвержен напору льдов. Вот почему корпус судна получил округлые, полные обводы.

Нос, верхняя часть кормы, киль – все было округлено так, что льду не за что было зацепиться. Из этих же соображений киль глубоко вдвинули в корабельную обшивку, он выступал из нее лишь на 7 сантиметров, а края его также округлили. Все клонилось к тому, чтобы «судно выскальзывало из ледовых объятий как угорь».

Корпус судна был снабжен и спереди, и с кормы острыми штевнями и формой своей напоминал лоцманский бот, если снять с него киль и шпунтовые пояса[75]. И носу и корме придана была исключительная прочность. Форштевень состоял из трех толстых дубовых балок, наложенных одна в другую и имеющих общую толщину в 1,25 метра; от них внутрь шли массивные дубовые, окованные железом шпангоуты для скрепления стенок судна, а от тех уже отходили кницы к палубным бимсам[76].

Вдоль передней наружной стороны форштевня залегал железный штевень, а на него наложены были еще железные шины, проходящие поперек носа и по обеим сторонам направленные немного назад, как это обычно делается на промысловых китобойных судах.

Корма получила особую, довольно своеобразную конструкцию. По обеим сторонам ее, вокруг рулевой рамы и ахтерштевня, имеющих толщину в 65 сантиметров, были положены массивные дубовые балки, которые следовали за изгибом кормы, вплоть до верхней палубы. Таким путем получался как бы двойной ахтерштевень. По наружной стороне его шла обшивка из дубовых досок, в свою очередь защищенная снаружи в кормовой части судна толстыми железными листами.

Между двумя названными балками в корме находились колодцы для винта и руля, через которые они могли быть подняты на палубу. Такие приспособления для винта имеются на всех китобойных судах, чтобы в случае повреждения винта напором льда его легко можно было заменить новым. Но для руля такое устройство обычно не делается. Благодаря нововведению мы с нашим немногочисленным экипажем получили возможность с помощью шпиля (ворота) при сильном или внезапном давлении льда или другом подобном случае поднять руль на палубу в течение нескольких минут. А я сам видел, что смена руля на китобойном судне при экипаже в 60 человек занимала многие часы, а иногда даже целый день.

Вообще корма представляет собой ахиллесову пяту судна, предназначенного для плавания среди льдов. В корме лед может легче всего нанести повреждения, сломать, например, руль. На «Фраме», чтобы защитить руль, его посадили возможно глубже, так, что снаружи он вовсе не был виден над водой. Когда льдина ударяла в судно с кормы, она встречала крепкую рулевую раму и навряд ли могла задеть самый руль.

Разумеется, сделано было все возможное, чтобы обеспечить наибольшую прочность бортов судна. Шпангоуты были сделаны из первосортного итальянского дуба, предназначавшегося первоначально для норвежского военного флота и вылежавшего под крышей тридцать лет. Это был вполне рослый корабельный лес 25–28 сантиметров толщины[77]. Шпангоуты делались из двух плах, тщательно пригонялись и соединялись болтами, из которых часть заклепывалась.

Каждый шов покрывался железными полосами. При ширине каждого шпангоута около 56 сантиметров, они размещались возможно теснее друг к другу с промежутками всего в 3–4 сантиметра, причем эти промежутки залили варом с опилками, чтобы судно сохраняло водонепроницаемость, даже если наружная обшивка будет пробита насквозь.

Снаружи шпангоуты были защищены тройной обшивкой. Ближайшая, из дубовой доски толщиной в 7,5 сантиметра, была прибита к ним и проконопачена. На ней лежала вторая дубовая обшивка толщиной в 10 сантиметров, укрепленная болтами, проходящими сквозь первую. Третья, наружная, так называемая «ледяная обшивка», из гринхарта[78], как и первые две, шла вплоть до киля. На ватерлинии она имела толщину 15 сантиметров и выступала над корпусом на 7,5 сантиметра.

Крепилась эта обшивка гвоздями и «ершами», не проходившими сквозь остальные обшивки, так что лед мог содрать всю «ледяную обшивку» и все-таки корпус судна не потерпел бы от этого большого ущерба. Изнутри шпангоуты были защищены досками из пич-пайна[79] толщиной от 10 до 20 сантиметров, и эта обшивка также была дважды тщательно проконопачена.

Общая толщина бортов судна, состоящих, таким образом, из крепкой водонепроницаемой массы дерева, достигала 70–80 сантиметров. Ясно, что такие бока, да еще выпуклой формы, сами по себе могли оказать льдам достаточное сопротивление. Но чтобы придать им еще большую прочность, надо было их укрепить изнутри всеми возможными способами. Внутренность судна была пронизана паутиной балок, подпорок и распорок.

Бимсы верхней и средней палуб были большей частью из толстого дуба и отчасти из пич-пайна. Все эти балки тесно связывались между собой и с бортами судна многочисленными подпорками, массивными кницами и железными скрепами. При постановке книц, естественно, требовалось, чтобы они ставились по возможности перпендикулярно к бортам судна, чтобы корпус лучше сопротивлялся давлению извне, и чтобы это давление распределялось на большое пространство.

Для той же цели ставились вертикальные подпорки между обоими рядами палубных бимсов и между нижними бимсами и кильсоном (внутренний киль, положенный поверх шпангоутов, вдоль основного киля). Все это было связано между собой крепкими металлическими угольниками и обоймами и в целом создавало как бы единую нераздельную массу. Тогда как в прежних экспедициях обыкновенно особые подпорки придавались только нескольким средним балкам судна, на «Фраме» таким образом поддерживалась каждая балка палубы.

В машинном отделении не было, конечно, места для подпорок в середине; вместо них поставили по две кницы с каждой стороны. Балки средней (жилой) палубы положили немного ниже ватерлинии, там, где давление во время напора льда должно было быть наибольшим. В кормовой части пришлось этот ряд бимсов несколько поднять, чтобы дать место машине. По этой же причине каютная палуба получила в корме большую высоту по сравнению с остальной главной палубой, и на судне, таким образом, создался навес или полупалуба, под которой нашлось место для кают всех членов экспедиции и камбуза.

Вдоль всего судна по внутренней стороне корпуса в каждом промежутке между шпангоутами были поставлены крепкие железные стрингеры (продольные связи), проходящие от бимсов верхней палубы до кильсона. Этот последний состоял из двух слоев и имел высоту приблизительно в 80 сантиметров, исключая машинное отделение, где высота помещения не позволяла положить более одного слоя. Киль был сделан из двух толстых балок американского вяза, толщиной в 35 сантиметров (в поперечнике). Но, как уже упоминалось, он был так глубоко вделан, что только на 7 сантиметров выдавался из-под наружной «ледяной обшивки».

Бока судна округлялись от бортов книзу таким образом, что поперечный разрез корпуса в средней части судна сильно напоминал расколотый надвое кокосовый орех. Чем больше такое судно подымается над водою, тем тяжелее оно, разумеется, становится, и тем сильнее его боковое давление на лед, но зато и тем легче льдам выжимать его наверх – в силу самой его формы. Для предотвращения слишком сильного крена, если корпус подымается очень высоко, днище сделали довольно плоским.

Я пытался экспериментальным путем определить силу трения льда о дерево. Вычислив затем крепость судна и приняв во внимание угол, образуемый его боками с поверхностью воды, я пришел к заключению, что крепость судна во много раз превысит ту силу, какая нужна для сопротивления давлению, достаточному для того, чтобы выжать судно наверх. Практика подтвердила правильность этих расчетов.

Основные размеры судна были следующие (в метрах): длина по килю – 31, длина по ватерлинии – 34,5, длина по палубе, включая оба штевня, – 39, ширина по ватерлинии без «ледовой обшивки»—10,4, наибольшая ширина без «ледовой обшивки»—11, глубина трюма – 5,25, осадка при неполной нагрузке – 3,75; водоизмещение при неполной нагрузке – 530 тонн; водоизмещение при осадке в 4,75 метра – 800 тонн; в последнем случае судно имело надводный борт приблизительно в 1 метр.

Корпус судна с наполненными котлами по расчету должен был весить 420 тонн, и, следовательно, при водоизмещении в 800 тонн оставалась в запасе грузоподъемность в 380 тонн для угля и прочего груза. Кроме необходимого для людей и собак продовольствия более чем на пять лет, мы могли еще взять с собой запас угля на четыре месяца полного хода, что было за глаза достаточно для такой экспедиции, как наша.

Самой важной задачей по отношению к такелажу (оснастке) было устроить его возможно проще и прочнее и в то же время так, чтобы он представлял наименьшее сопротивление при движении судна под парами. Кроме того, при малочисленности экипажа было весьма важно, чтобы снастями легко было управлять с палубы. Поэтому, по совету капитана Свердрупа, «Фрам» был оснащен как трехмачтовая шхуна (fore-and-aft-skonnert)[80].

Это не одобрялось многими нашими старыми полярными мореходами, привыкшими всю свою жизнь плавать на кораблях с тяжелым такелажем и полагавшими со свойственным им консерватизмом, что лишь то, чем они сами пользовались, годится для плавания во льдах. Для нас, однако, такая оснастка оказалась наилучшей. Кроме обыкновенных косых парусов, на передней мачте мы имели две свободные реи для брейд-фока (четырехугольный парус) и топселя (верхний рейковый парус)[81].

Мачты были довольно высокие. Средняя – высотой в 24,5 метра, грот-стеньга – 15,5 метра. Дозорная бочка на вершине мачты находилась примерно на высоте 32 метров над уровнем моря. Поместить ее возможно выше нужно было для того, чтобы иметь наиболее обширный кругозор в ясную погоду при отыскании пути среди льдов. Общая поверхность парусов составляла около 600 квадратных метров.

Машина судна была сделана особенно тщательно. Она была создана в механической мастерской Акера и своей конструкцией обязана инженеру Нербеку, который с большим знанием дела предусмотрел возможные случайности и принял против них необходимые меры. Как самая экономная в отношении расхода угля, была выбрана машина тройного расширения. Но всегда есть некоторый риск, что тот или иной цилиндр выйдет из строя; особое приспособление позволяло выключать любой цилиндр и обходиться двумя или даже одним цилиндром.

Таким образом, простым закрытием одного или двух кранов можно было по желанию превращать машину либо в компаунд, либо в машину высокого или низкого давления. Хотя у нас в цилиндрах так и не обнаружилось никакой порчи, мы все же не раз использовали преимущества такого устройства. Превращая машину в компаунд, мы могли на короткое время давать «Фраму» наибольшую скорость и в случае надобности часто форсировали таким способом льды. Машина имела мощность в 220 индикаторных лошадиных сил и в спокойную погоду могла при неполной нагрузке развивать скорость в 6–7 узлов.

Винты (мы имели два запасных) были двухлопастные и сделаны из литой стали. Запасными винтами нам ни разу не пришлось пользоваться, как и запасным рулем, который также взяли с собой.

Жилые помещения находились в кормовой части под полупалубой. Наша кают-компания, где мы ели и проводили большую часть времени, находилась в середине, окруженная со всех сторон каютами; четыре из них были одиночные и две четырехместные. Такое расположение было принято, чтобы лучше защитить кают-компанию от наружного холода. Кроме того, потолок, пол и стены, сделанные из нескольких слоев, сами по себе сохраняли тепло в кают-компании.

И, наконец, внутренние стенки ее были сплошь обиты воздухонепроницаемым линолеумом, он не позволял теплому и влажному воздуху осаждаться на стенах каплями сырости, которая скоро превратилась бы в лед. Борта корабля были обиты внутри просмоленным войлоком, затем следовал слой пробки, потом обшивка из еловых досок, новый слой толстого войлока, затем воздухонепроницаемый линолеум и снова дощатая панель.

Потолок кают-компании и кают под палубой состоял тоже из нескольких различных слоев: воздушное пространство, войлок, еловая обшивка, линолеум, прокладка из оленьей шерсти, снова еловая панель, линолеум, воздушное пространство и еще раз еловая обшивка. При толщине досок палубы в 10 сантиметров все прослойки, вместе взятые, достигали толщины в 40 сантиметров. На дощатый пол в кают-компании был положен толстый пробковый настил, на него второй деревянный пол, а сверху линолеум. Потолочный иллюминатор на палубу, через который легче всего мог проникнуть холод, был защищен тройной стеклянной рамой и, кроме того, многими другими способами.

Одной из самых неприятных сторон жизни на судах прежних экспедиций чаще всего была осаждавшаяся на холодных стенах помещений влага, которая быстро превращалась в иней или же ручьями стекала со стен на койки и на пол. Нередко случалось, что спальные матрацы превращались в ледяные комки. Описанные приспособления позволили совершенно избежать такой неприятности: когда в кают-компании топилась печка, нигде на стенах ни в самой кают-компании, ни даже в спальных каютах не было и следа сырости.

Напротив кают-компании был расположен камбуз, по обеим сторонам которого трапы вели на палубу. Для защиты от холода на каждом из них было устроено по четыре небольшие, но плотные двери, через которые и должен был пройти каждый и на палубу и с палубы. Двери эти состояли из нескольких прослоек дерева и войлока. Для того чтобы не впускать холодный воздух, пороги дверей были сделаны необычно высокими.

Наверху на полупалубе над камбузом, между грот-мачтой и трубой, находилась капитанская рубка, а позади нее – небольшая рабочая каюта.

На случай течи трюм был разделен водонепроницаемыми переборками на три части. Сверх того, кроме обычных помп, мы имели мощный центробежный насос, приводимый в движение паровой машиной. В случае надобности он мог быть соединен с любым помещением.

«Фрам» освещался электричеством. Динамо предполагалось приводить в движение во время хода судовой паровой машиной, а во время стоянок во льдах мы рассчитывали на ветер или на ручную силу. Для этой цели был захвачен с собой ветряной двигатель и «конный привод», который, однако, мы должны были вращать сами. Я ожидал, что последний способ может иметь для нас значение в качестве моциона во время долгой полярной ночи. У нас, однако, достаточно нашлось другой текущей работы, и мы так и не прибегали к этому моциону. Зато ветряной двигатель оправдал наши надежды.

На тот случай, если бы силы, приводившие в действие наш источник электрического света, оказались недостаточными, мы взяли с собой 16 тонн керосина, который употреблялся также на кухне и отчасти для обогревания жилых помещений. Керосин и 20 тонн обыкновенного горного масла[82] – для топки машин в добавление к углю – хранились в прочных железных баках: восемь из них стояли в трюме и один на палубе.

Лодок на судне было восемь, в том числе две очень большие, имевшие в длину 8,8 метра и в ширину 2,1 метра. Они предназначались на тот случай, если бы судно, несмотря на все меры предосторожности, потерпело крушение. Мы намеревались в таком случае продолжать дрейф во льдах, использовав лодки в качестве жилья. Они были достаточно велики, чтобы вместить весь экипаж и провиант на многие месяцы. Кроме того, имелись четыре меньшие лодки такой формы, какие обычно употребляют китобои, очень прочной и легкой постройки, две из дуба и две из вяза. Седьмая была маленьким плоскодонным судном, восьмая – небольшим моторным катером с керосиновым двигателем, который, однако, оказался мало практичным и принес нам много хлопот.

Так как ниже мне не раз придется говорить о различных предметах нашего снаряжения, здесь я упомяну только о некоторых, наиболее важных.

Особое внимание было обращено, конечно, на провиант, так как именно в нем кроется наибольшая опасность цинги и других болезней. Все физиологические проблемы, связанные с питанием, мы тщательно обсудили с профессором Торупом, который и словом и делом неутомимо помогал нам разобраться в этих важных для нас вопросах.

В результате был установлен руководящий принцип: такие способы консервирования мяса и рыбы, как засол, копчение или неполное вяленье (высушивание), весьма ненадежны и должны быть отвергнуты как не достигающие цели; при заготовке провианта для длительной экспедиции необходимо учитывать предохранение пищевых средств от порчи и при этом отдавать решительное предпочтение тщательному и полному выслушиванию или стерилизации с помощью высокой температуры. Кроме того, я заботился не только о том, чтобы пища была возможно более питательной и свежей, но вместе с тем по возможности разнообразной.

Мы взяли с собой разного рода мясные и рыбные консервы[83], сушеную рыбу, картофель в консервах и сушеный, всякого рода консервированные и сушеные овощи и фрукты, большое количество варенья и мармелада, подслащенное и неподслащенное сгущенное молоко, стерилизованное сливочное масло, прессованные бульоны разного рода в кубиках и много-много других вещей.

Хлеб взят был главным образом норвежский – корабельные ржаные и пшеничные сухари, а также английские корабельные галеты. Кроме того, у нас был большой запас муки для выпечки свежего хлеба. Все продукты питания, прежде чем погрузить их на судно, подвергались химическому анализу[84]. Особенное внимание обращалось на тщательность упаковки. Даже хлеб, сухие овощи и тому подобное запаивались в жестяные коробки, чтобы предохранить их от сырости.

Из напитков мы употребляли за завтраком и ужином шоколад, кофе и чай, иногда также молоко, за обедом пили лимонный сок с сахаром или с сиропом, а в первые полгода путешествия – и пиво. Кроме небольшого количества пива и нескольких бутылей мальц-экстракта, ничего спиртного экспедиция с собой не брала[85]. Зато табак как для курения, так и для жевания имелся в изобилии.

Большое значение для такой экспедиции, как наша, имела хорошая библиотека. Благодаря издателям и друзьям нашим на родине и за границей мы оказались хорошо обеспеченными и в этом отношении.

Существенной частью снаряжения были, разумеется, инструменты и приборы для научных наблюдений. На них тоже было обращено особое внимание. Кроме приборов, оставшихся у меня от Гренландской экспедиции, удалось приобрести много новых; мы не жалели средств, лишь бы приобрести самое лучшее и в полном комплекте.

Для метеорологических наблюдений, кроме обыкновенных термометров, барометров, анероидов, психрометров, гигрометров, анемометров и т. п., были взяты также самопишущие приборы, как то: самопишущий анероидный барометр (барограф) и два самопишущих термометра (термографы). Для астрономических определений у нас был большой универсальный теодолит – для пользования во время дрейфа, два теодолита меньших размеров – для санных поездок, а также несколько секстантов различной величины. Далее, взято было четыре судовых хронометра и разные карманные хронометры.

Для магнитных наблюдений мы имели полный набор – для определения склонения, наклонения и напряжения (как горизонтальной его составляющей, так и полного напряжения). Из других приборов следует упомянуть спектроскоп, предназначенный главным образом для наблюдения за полярным сиянием, электроскоп для определения атмосферного электричества, фотографические аппараты, которых у нас было семь больших и столько же малых, и фотограмметрический прибор для картографических работ.

Особенно важным я считал прибор для наблюдения за качаниями маятника со всеми приспособлениями, предполагая, что эти наблюдения можно будет произвести в высоких широтах. Для этого нужна была, однако, земля. А так как никакой земли мы не нашли, то этот прибор не получил широкого применения.

Для гидрологических исследований был взят полный набор: приборы для взятия проб воды, глубоководные термометры и т. д. Для определения солености воды, кроме обыкновенных ареометров, мы имели также специально построенный стипендиатом Торно электрический аппарат. Для собирания животных и растений имелись, конечно, драги, невода и т. д.

В общем наше научное снаряжение было весьма удовлетворительным, и этим я существенным образом обязан многим ученым, которые добровольно мне помогали. Пользуюсь случаем, чтобы выразить свою особую благодарность профессору Мону, который не только принял на себя заботу о метеорологических инструментах, но помогал мне словом и делом также во многих других отношениях; профессору Хельмюйдену, который наблюдал за астрономическим снаряжением; доктору Неймайеру из Гамбурга, приславшему мне магнитные приборы, а также профессору Отто Петтерсону из Стокгольма и стипендиату Торно из Христиании, которые оба помогли мне при выборе гидрологического снаряжения, и профессору Шетцу по физическим приборам. Не менее важными были физиологически-медицинские приготовления, которые принял на себя профессор Торуп. Своими фотографическими аппаратами экспедиция обязана главным образом Дикку.

Представлялось чрезвычайно важным иметь в распоряжении экспедиции хороших ездовых собак. Ввиду этого я обратился в Петербург[86] к известному исследователю Сибири Толлю за советом: как нам достать подходящих собак из Сибири[87]. Толль с величайшей предупредительностью ответил, что надеется сам устроить для меня это дело, так как скоро собирается отправиться во вторую свою научную экспедицию в Сибирь и на Новосибирские острова.

Он предложил выслать собак в Хабарово, в Югорский Шар. В январе 1893 года, проездом через Тюмень, ему удалось с помощью английского купца Бардроппера поручить тамошнему жителю Александру Ивановичу Тронтхейму закупку тридцати остяцких собак и доставку их в Югорский Шар[88]. Но Толль не остановился на этом.

Когда Николай Кельх[89] изъявил желание принять на себя расходы, Толль позаботился купить еще двадцать шесть восточносибирских собак, которые как ездовые считаются лучше западносибирских (остяцких). Норвежец Иохан Торьерсен взялся доставить этих собак к устью реки Оленек, куда мы должны были зайти согласно уговору.

Далее Толль нашел, что полезно будет устроить несколько складов провианта на Новосибирских островах на тот случай, если с «Фрамом» случится несчастье и экспедиция вынуждена будет возвращаться этим путем. Едва Толль высказал такое мнение, как откликнулся тот же Кельх, он взял на себя и эти расходы; мы встретили сибирское гостеприимство даже на Новосибирских островах. Но подыскать для выполнения столь ответственной задачи подходящих людей оказалось делом нелегким, и Толль решил самолично устроить эти склады.

В мае 1893 года с этой целью он предпринял полное приключений и в высшей степени интересное путешествие с материка по льду на Новосибирские острова, где не только устроил для нас три депо[90], но и произвел весьма важные геологические изыскания[91].

Очень важным я считал получить груз угля в наиболее отдаленном пункте нашего пути, для того чтобы мы, прежде чем порвать наши связи с остальным миром, могли погрузить на «Фрам» возможно больше топлива. Поэтому я с радостью принял предложение одного англичанина, который на своей паровой яхте хотел сопровождать нас до Новой Земли или Карского моря и при прощании передать нам 100 тонн угля. Но когда наступило время нашего отъезда, обстоятельства переменились. Так как было уже слишком поздно устраивать дело другим способом, пришлось для доставки угля в Хабарово зафрахтовать из Брёнёйзунда в Норланне яхту «Урания».

Как только план моей экспедиции стал известен, из всех частей света – из Европы, Америки, Австралии, посыпались – несмотря на все предостерегающие голоса – сотни предложений от лиц, желавших принять участие в экспедиции. Нелегко было сделать выбор из числа всех этих отважных людей, предлагавших свои услуги. Конечно, первое условие: чтобы человек был здоров и крепок; поэтому никто не был окончательно принят без тщательного исследования у профессора Яльмара Хейберга в Христиании.

Участниками экспедиции в конце концов были выбраны следующие лица:

Отто Нейман Свердруп, капитан «Фрама». Родился в 1855 году в Биндалене, в Хельгеланде[92]. Семнадцати лет он впервые вышел в море, в 1878 году выдержал штурманский экзамен и несколько лет ходил в море в качестве капитана судна. В 1888–1889 годах принимал участие в моей Гренландской экспедиции и выразил желание принять участие в новой полярной экспедиции, как только услыхал о моем плане. Я, со своей стороны, знал, что едва ли найдутся более надежные руки, в которые бы можно было передать «Фрам». Он женат и имеет ребенка.

Сигурд Скотт-Xансен, старший лейтенант норвежского флота, взял на себя руководство метеорологическими, астрономическими и магнитными наблюдениями. Родился в Христиании в 1868 году. Закончив морское военное училище в Хортене, он получил первый офицерский чин в 1889 году и чин старшего лейтенанта в 1892 году. Он сын приходского священника Андреаса Хансена в Христиании.

Xенрик Греве Блессинг, кандидат медицины, врач и ботаник экспедиции; родился в 1866 году в Драммене, где отец его был тогда священником. Он поступил в университет в 1885 году и окончил его со степенью кандидата медицины в 1893 году.

Теодор Клаудиус Якобсен, штурман «Фрама». Родился в 1855 году в Тромсё, где его отец был капитаном судна, потом начальником порта и главным лоцманом. Пятнадцати лет он вышел в море, четыре года спустя выдержал штурманский экзамен и два года работал в Новой Зеландии. В 1886–1890 годах, будучи шкипером, водил яхту из Тромсё в Ледовитое море. Он женат и имеет ребенка.

Янтон Амунсен, первый машинист «Фрама», родился в Хортене в 1853 году. В 1875 году выдержал экзамен на звание машиниста. В 25 лет поступил на службу во флот, где достиг звания главного машиниста. Он женат и имеет шестерых детей.

Адольф Юлл, заведующий провиантом и повар «Фрама», родился в 1860 году в приходе Скоте, близ Крагерё. Его отец был крестьянином и работал по оснастке судов. В 1879 году он сдал экзамен на штурмана и затем в течение многих лет водил суда. Женат и имеет четырех детей.

Ларс Петтерсен, второй машинист «Фрама». Родился в 1860 году в Борре, близ Ландскроны (в Швеции). Родители его норвежцы. Это опытный кузнец и механик, в качестве машиниста он несколько лет служил в норвежском флоте. Он женат и имеет четырех детей.

Фредрик Яльмар Иохансен, лейтенант запаса; родился в Шиене в 1867 году. Стал студентом в 1886 году, затем в 1891–1892 годах учился в военном училище. Желание его принять участие в экспедиции было столь горячо, что за неимением другой свободной должности поступил на «Фрам» кочегаром. На судне бо́льшую часть времени был ассистентом при метеорологических наблюдениях.

Педер Леонар Хенриксен, гарпунщик. Родился в Бальфьорде, возле Тромсё, в 1859 году. С детства он плавал в море и четырнадцати лет ходил в Ледовитый океан гарпунщиком и шкипером. В 1888 году плавал к Новой Земле на яхте «Энигеден» из Христианесанда. Он женат и имеет четверых детей.

Бернар Нурдал, родился в Христиании в 1862 году. Четырнадцати лет поступил на службу во флот и дослужил до унтер-офицера артиллерии. Потом он занимался разными ремеслами и, между прочим, несколько лет работал по устройству электрического освещения. На судне ему было поручено заведовать динамо и электрическим освещением; кроме того, он исполнял обязанности кочегара и в течение некоторого времени помогал при метеорологических наблюдениях.

Ивар Отто Иргенс Мугста, родился в Ауре на Нормёре в 1856 году. В 1877 году выдержал экзамен на лесничего, в 1882 году был главным надзирателем лечебницы для душевнобольных в Гаустаде. На «Фраме» показал себя мастером на все руки – от часовщика до дрессировщика собак.

Бернт Бентсен, родился в 1860 году. Несколько лет плавал в море. В 1890 году выдержал штурманский экзамен и с тех пор плавал неоднократно в качестве штурмана по Ледовитому морю. Он был взят нами в Тромсё перед самым отплытием и, признаюсь, произошло это чрезвычайно быстро: в половине 9-го он явился на судно, чтобы переговорить со мной, а в 10 часов «Фрам» уже унес его в море.