Читать книгу Последнее лето. Все мы родом из дворов, подворотен и 90-х - Фёдор Титарчук - Страница 3

Весна. Не та промозглая и водянистая весна, что приходит сразу же за последними морозами и знаменуется ручьями, всплывающими бутылками, шприцами и прочим мусором, что уже годами не убирались и ещё столько же не будут убираться, образуя поначалу кучи, потом привычный ареал обитания, а далее – формируя наслоение, зарастая пылью и песком, создадут так называемый культурный слой. Какой слой? Какая культура – такой и слой. И хули тут ожидать?!

Я выбрался на улицу, переступил не то через собачьи экскременты, не то просто через нечто, что любил выбрасывать со своего балкона наш сосед, давно ушедший в синева после распада Союза. Переступил и с чувством юношеского максимализма отправился нарезать круг вокруг «интерната», попутно собирая охочих к такому времяпрепровождению. Охочие находились, более того, в них нехватки в принципе не бывало. Погода кричала… Но кричала она каждому своё. Кого упрекала в том, что он до сих пор не пьян. Кому-то напоминала о жизни и её продолжении, пробуждая в нем половой инстинкт и тягу к продолжению рода. Нет, род ни кто особо продолжать не спешил, всех нас больше интересовал сам процесс.

Собственно, вокруг этих двух аспектов – выпить и найти кого-то (ну, хотя бы, на крайний случай, просто потрепаться об этом) и сводилась вся наша жизнь. Яркая и романтичная. Хотя, нет, не все вспомнил – были ещё карты, мордобой и иногда книги, исключительно фантастика, реже – нечто до жути комичное, высмеивающее в той или иной мере времена совка. Словом, было жить весело и даже то обстоятельство, что каждый день был похож на предыдущий – ни кого не смущал.

Мне и ещё с десятку таких как я было несколько попроще. Мы же были уже студентами, оторвались от мамки, прошли алкогольную школу общежития, наша самооценка не имела границ, как, в прочем, и дыра нашего кармана. Значительно хуже, как мне кажется, было тем, кто остался в этом маленьком городишке, что раскинулся на десятки непредназначенных для жизни холмов с одной стороны реки и постоянно заливаемого при весеннем паводке подоле противоположной. Уж не знаю, чем они тут кроме алкоголизма, блядства и периодического месилова грязи и друг друга в принципе занимались? Ведь делать тут было нечего. Нечего от слова «совсем»! Уж поверьте тому, кто время от времени наезжал в этот городок от миллионного Харькова, кичился своей долей (как, в прочем, и остальные), хотя там и кичиться то было нечем, первым делом забрасывал домой сумки – тогда это был ещё мой дом, который постепенно «уплыл», растворился, аннигилировался – и мчал первым делом по своим дружкам.

Дружки, кто сидел дома, – погода ж дерьмо! Кто заливался алкоголем на «хате», кто пропадал и появлялся спустя некоторое время с историей об очередной победе над той, которая готова была и сама сдаться в плен, причем, едва ли не каждому. А мы, приезжие, но все же ещё коренные, выбирались в грязь и безысходность микрорайона, чтобы порадоваться очередной встрече и провести как-то время.

Микрорайон наш имел два имени. Как то водится, официальное, для документов, и местное, народное, обиходное. Вырос он, микрорайон, по последним планам – обещаниям издыхающего Союза, всем семьям к 2000 году дать по квартире. И вместе с кончиной союза окончилось и его будущее. Два десятка многоэтажных домов с радостью приняли нас, и к громадной зависти и ненависти обложившего микрорайон с трех сторон частного сектора. А далее – Союз как-то сам собой растворился, оставив всех нас с недостроенными соседскими домами, ветрами, что прошивали насквозь не только микрорайон, но и в бытность смерти местной котельной и сами многоэтажки. Кто-то даже говорил, что удалось ему видеть утвержденный план развития нашей местности, составленные ещё во времена Союза. И, говорил, был там и парк, и ещё с полсотни домов, и снесённое под застройку, а ныне законсервированное кладбище, и масса ещё чего… Но дело было в табачном дыму, у кого-то на квартире и разговоров было уже много, а вот слушателей – внимательных слушателей – мало. Да и, по большей части, на подобных посиделках, половине сказанного в принципе верить было нельзя.

Вот так и остался стоять наш микрорайон, окруженный вражеской территорией «местных», которые, через некоторое время стали «своими» в силу своей, как оказалось, против нас немногочисленности и отходчивости. Микрорайон, уходящий по склону холма вверх ровно до той точки, что самый верхний дом по своей высоте едва ли не конкурировал с телевышкой, маячившей в пятке километров, на иной стороне города, на точно таком же холме. Микрорайон, где зимой не было отопления, а летом порой не хватало давления в водяной магистрали чтобы обеспечить нас водой и звонки в горводоканал приводили лишь к одному – нам обещали воду, «А когда?» – «Когда пойдут дожди!» – отвечали нам и вешали трубку.

Наш торговый центр был едва ли не крупнее центрального универмага и, по определению, избыточным. Наша почта смотрела в сторону поросшего полынью поля, за которым начиналось законсервированное и, как говорили, готовящееся к сносу кладбище. Наша водонапорная станция рассыпалась бетонными остовами долгостроя. В брошенные колодцы центрального топления с завидной регулярностью кто-то падал. И не всегда удачно. Наша школа была столь велика, что для её заполнения были пущены автобусы, которые свозили учеников с окрестных сел и туда же после уроков их отвозили. У нас было многое и в то же время не было основного – будущего. По крайней мере в формате этого городка, этого поселка.

Но на дворе были девяностые. Поздние девяностые. Времена Союза ещё ни кто не вспоминал с ностальгией – уж очень была сильна память о временах километровых очередей, тотального дефицита, невозможности сменить работу без многомесячной отработки, справки, что тебя куда-то берут и поиска кандидата, который займет твое место – этакого крепостничества послесовкового периода. На дворе стояли лихие девяностые. Те самые девяностые, о которых сейчас известно едва ли не все и которые, в какой-то мере, даже успели обрасти патиной ностальгии. Но тогда мы знали о происходящем мало, ориентировались на тот кругозор, что дала нам ещё советская школа, верили едва ли не всему, что говорили нам дяди из телевизора и были уверены, что это безденежье, разруха и драные джинсы – это не навсегда. Это всего лишь «межсезонье». Вот, в скором времени, мы расстанемся с тяжестью советского наследия, выдохнем и ещё раз вдохнем, на сей раз полной грудью, и у нас все получится. Мы станем жить не хуже, чем на Западе. Будем работать в процветающей стране, а работы хватит на всех и денег будет столько!!! И все, все, все мы, спустя десять лет – о чем даже писали в «письмах счастья» в последний год в школе – станем рокфеллерами, рок-звездами, светилами науки, крупными бизнесменами, политиками высочайшего полета…

Мы не просто в это верили. Мы были уверены, что именно такое будущее нас и ждет! Не иначе. И пускай сейчас нет денег, тёлы воротят нос и насмехаются, выкрикивая что-то там о материальном достатке практически в лицо, джинсы в очередной раз поштопались, а кроссы переклеиваются уже не первый сезон, но нам хватает на пиво, существуют душевные, понимающие и не столь меркантильные сучки, юношеский максимализм позволяет не видеть проблем и препятствий в принципе. Городок умирает – но это не про нас, страна катится в утиль – но это временно, дяди с телевизоров врут – это тоже что-то да как-то… Всё у нас будет хорошо! У нас, жителей маленького городка на востоке Украины, пацанов конца девяностых, которые просыпались с мыслью о прекрасном будущем, жили в том, что их окружало, и безмерно радовались жизни. Мы в это не просто верили, мы это знали – ведь по-иному и быть не могло! У других, возможно, но не у нас! Мы знали и ожидали, что оно, Большое Будущее, вот-вот само придет и согреет всех нас своими лучами. Обязательно придёт и обязательно согреет! Нужно всего лишь немного обождать… Совсем немного. Самую малость. А пока ждем – ещё одна бутылка пива лишней совсем не будет. Бутылка «Рогани» – тогда ещё настоящего вареного пива.