Читать книгу В разрыве облаков - Г. И. Климовская - Страница 5

Субботнее утро… Февраль за окном…

Скребут что-то на сердце кошки…

Смотрю на орнамент, что с детства знаком,

На старой серебряной ложке.

И вспомнились лица, и вещи тех лет,

И в сердце бродившие токи…

Как сложно замыслен вот этот букет…

Как эти бороздки глубоки…

Тимофеевку мать моя очень любила…

На прогулках далеких, истаявших лет

Хоть по несколько царственно-пышных

былинок

Неизменно она добавляла в букет.

И теперь в летний полдень на божьем

просторе,

Среди трав, и кустов, и ромашек в цвету,

По колено бредя в тимофеечном море,

Слышу явственно материн голос: «Я тут…»

Уж нет былого блеска на следах чернил,

Успел из моды выйти стиль и почерк

Чуть пожелтевших писем тех, кто уступил

Напору времени – в свой срок или не очень.

Друзья, знакомые лишь на один присест,

Родители, подружки Роза с Маней —

Все те, кто составляли золотой контекст

Тогдашнего нас всех существованья.

…Как спешны вести их о чем-то о своем…

И как настойчивы призывы к диалогу…

Они нуждаются во времени моем,

Чтобы самим побыть еще немного…

Обернувшись простым моим отчеством,

Имя мягкого в жизни отца

Стережет строго честь своей дочери

Вплоть до самого жизни конца.

Летом знойным, порою ли зимнею,

По сей день с незапамятных пор

Моего возбудимого имени

Оно бдительный очень эскорт.

И тропинки сомнительных помыслов,

И деяний лукавых большак

Мне заказаны тем уже попросту,

Что Ивановна я, как-никак…

Давно под мощным натиском столетья

Пришел в упадок дом – и был снесен.

И лишь скамья – судьба, знать, уцелеть ей —

Зовет под сень березы и времен.

Какой покой и отдых щедро дарят

Шумевшая за окнами листва,

И одичать успевший уж кустарник,

И отдохнувшая от ног трава.

Но что еще меня все время манит

И отвлекает от своих бремен

В сей эпицентр чужих воспоминаний,

В музей остановившихся времен?

А вот что: этот дом, хотя и сломан,

И садик – так похожи на мои…

Но в том краю от моего от дома

Не сохранилось даже и скамьи…

Давнишние семейные дома

В сложнейшем меж собой переплетенье:

Любови, браки, роковой роман,

Уход из дома, ревности мученья…

И некий юноша, в душе поэт,

А по профессии простой учитель…

И некто Ванда, фея в цвете лет,

Его жена, и муза, и мучитель…

И барышня – почти что божество,

Звезда гимназии иркутской:

Блестящий брак и раннее вдовство,

Арест в тридцатых… за прононс нерусский…

И три – с тридцатых – вдовые сестры:

Манефа, Александра, Фелицата —

Прибежище для тех, кто вне игры,

Тепла родного вечный генератор.

«Смотри-ка, Фаля, кто приехал к нам!

Ах, боже мой! Небесная царица!

А помнишь, как в Солгон ходили к вам?

За десять верст…» Все помнили сестрицы.

А помнить что? Война… опять война…

Аресты, похоронки, злоключенья…

И все ж случалась в свой черед весна…

И оттепели… И детей рожденье.

И вот столетье вихрем пронеслось…

Нет тех домов и судеб их продленья…

Лишь я, потомок поздний, вспомню

вскользь

И всю их жизнь, и миг ее последний…

Огонь развела, и задернула шторы,

И книгу потолще с собой на диван,

И чаю покрепче, готовясь к отпору

Давнишней тоске – ни жива, ни мертва…

Но нет, не «Улисс» и не чай мне спасенье,

А только заботы текущего дня

Да эти вот лица, из сумрачной тени

Глядящие нежно со стен на меня…

Все меньше сходны с неким танцем

Моей зарядки упражненья,

И все сужается пространство,

И время сужено забвеньем.

Но уж того, что не забылось,

Я б ни на что не променяла…

Сто раз еще бы повторилось —

Все было б мало, все было б мало…

Люблю я гористую местность:

Легли, сговорясь меж собой,

Дороги далекого детства

Меж ближней и дальней горой.

И даже дневное светило

Меж ними свершало свой круг:

Над дальней горою всходило,

За ближнею падало вдруг.

С тех пор на любой на дороге,

Лишь только всхолмится она,

Душа моя радостно дрогнет,

Забытым восторгом полна…

Когда о родичах тоска

Достигнет белого каленья,

Я в зеркале, сквозь боль в висках,

Ищу свое отображенье.

Все дело в том, что – благодать! —

Не Афродита, не Венера,

Анфас я – вылитая мать,

А в полупрофиль – тетя Вера…