Читать книгу Графиня Дракула. Невероятная история Элизабет Батори - Габриэль Готье - Страница 2

Графиня Элизабет Батори вынуждена была искать служанок среди крестьян в отдаленных местностях. Слухи, которые окружали графиню, заставляли местных крестьян бояться отдавать ей на службу своих дочерей.

Сегодня матушка приказала мне собираться. К ней приходил кто-то, она с ним долго просидела, а потом говорит мне: «Завтра, Марта, поедешь к графине Батори в услужение. Приданое себе заработаешь, да жениха найдешь. А будешь смирной – так и хороших манер нахватаешься». Я – сразу в слезы. Говорю ей: «Не нужен мне жених, мой Мориц – самый лучший, за него и пойду». А она в ответ: «Твой Мориц последнюю рубашку донашивает, не пара он тебе. Завтра в город пойдем, купим тебе новое платье, да и отправляйся. Тебя Янош, графини слуга, сопроводит до самого замка».

*****

Матушка моя, Пирошка Ковач, с тех пор, как батюшку моего, Микшо, турки в плен угнали, сама меня растила. Но хотя и одна она, да всего у нас вдоволь. После батюшки-то кузница осталась. А он слыл на всю округу первейшим кузнецом. Все мог выковать, чего ни пожелай. Сама-то я его не помню – совсем маленькой тогда была, а люди говорят, что к нему отовсюду ехали.

Понятное дело – и кузница добрая, и люди знают его, покупатели быстро нашлись. И за ценой не постояли. Мать деньги, вырученные за кузницу, разделила. Часть во дворе зарыла, а часть в дело пустила. Наняла в городе комнатушку, нашла нескольких женщин, которые готовить горазды, да и стряпню на базаре продавала. Лангоши получались – пальчики оближешь. Простое кушанье – лепешка горячая, да сыр, а от покупателей отбою не было.

Только так Пирошка, мать моя, все скрытно сделала, что и в деревне-то не знал никто. Уже и хата наша едва стоит, а она все барыши считает, да приговаривает: «Это тебе дочка, все тебе. Вот найдем тебе жениха достойного, чтоб не на приданое твое позарился, а ты ему люба была, тогда и откроем наше богатство. А хата пусть стоит, пока не развалится, а то – подправим сейчас, так слухи-то и поползут, а нам слухи ни к чему».

*****

По мне, так нет разницы, богат ли жених, или беден, лишь бы любили мы друг друга. А с Морицем мы выросли вместе, с малых лет друг друга знаем. Пока малышами-то были, так друг друга не замечали, играли себе, как прочие дети. А вот подросли, стал он на меня заглядываться, да я ему тем же отвечала. И чем плох Мориц? Парень работящий. Хоть и без родителей он рос, убили их, да барин взял его на свой двор работником. Он на все руки мастер. Днем скотину пасет, вечером песни поет. Поднялся чуть, справил себе хатку на окраине деревни, хоть и маленькую, да ладную, и чистую. Мориц-то не пил, и гулящих женщин к себе не водил. Хозяйку в свой дом ждал. А чем я не хозяйка? Пусть он и не богат, но чем плохи те богатства, что мать для меня собирала? Ведь многого для счастья не нужно, были бы мир в доме, да любовь.

Мать-то о Морице и слышать не желала. Ей его сиротский чин сразу дорогу к свадьбе закрывал. Все только говорила, что если этот бродяга про деньги наши прознает, так и ее убьет, и меня обесчестит, а сам сбежит со всеми богатствами. Не такой он, мой Мориц! Но разве могла я поперек материнского слова пойти?

Когда сказала она мне, что предстоит мне служба в замке, в Чахтице, у графини Батори, меня как грозой ударило. «Матушка, так ведь люди про нее такое говорят, что и вспомнить-то страшно, куда же ты меня засылаешь?! Ведь на верную смерть!». А матушка отвечает: «Ты не о смерти печалишься, а о Морице своем, о бродяге. Здесь не найти тебе жениха хорошего, а там – графиня поможет. Да и от него, дурака, подальше будешь – образумишься».

Заплакала я тогда, да делать нечего. Попросилась лишь с Морицем попрощаться. А он, мой милый, уже узнал как-то, что предстоит нам разлука. Ходит – чернее тучи.

*****

Пошли мы с ним под вечер в лес – туда, где речка течет. Место там тихое, спокойное, никто нас не заметит. Мы с ним всегда там виделись, решили в последний раз налюбоваться друг на друга. Ведь, наверное, не доведется нам больше с ним вдвоем побыть.

Вечер был теплым, тихо журчала речка. Из леса доносилось щебетанье канареек. От речки тянуло свежестью. Мориц расстелил на земле свой кафтан, мы сели и обнялись. Он поцеловал меня. Сначала – как всегда, в щеку. Прижал к себе. Слышу – сердце у него бьется, будто выпрыгнуть из груди хочет. А он глаза закрыл, и не дышит, и не двигается, будто хочет, чтобы это наше с ним мгновение на века продлилось.

Долго мы так сидели. Потом он чуть отпрянул, взял меня одной рукой за руку, а другой обнял за плечи, притянул к себе… Как сладки поцелуи любимого! Знала бы я раньше – уже вышла бы за него. Не могла я от него оторваться, а он меня не мог отпустить.

Ночь уже. Меня ведь маменька хватится. А я чувствую – нет моих сил, хочу всегда с ним быть, хоть и матери наперекор. Только теперь, когда грядет разлука, узнала я, что такое настоящая любовь. И ведь так много лет мы рядом с ним были, а все думали, что будет этих лет еще – сколько захочешь. Что жизнь сама все устроит – и сведет нас, и сможем мы быть мужем и женой. Да только годы быстротечны. Не успеешь оглянуться, а уже и разлука, и остается последний день на прощание с любимым. Тут и я прижалась к нему, всей душой прильнула. Так хорошо мне с ним было, что умереть хотелось, только бы не разлучаться, только бы сохранить навсегда наше с ним счастье.

Решили мы с ним тогда, что эта речка нас с ним и обвенчала, что не нужно нашей любви ни материнского благословения, ни приданого.

*****

Янош-то в дальние края меня вез, да путь известен туда. Задумали мы с Морицем бежать. Сговорились, что встретимся мы с ним близ Фехервара. Это далеко и от нас, и от замка графини. Когда меня хватятся в тех краях, так найти не смогут. Условились, что будет Мориц позади нас с Яношем ехать, а я буду знаки ему по дороге оставлять. А как встретимся, так побежим в Трансильванию, в Дебрецен.

Мориц сказал, что в Трансильвании – там настоящая вольница, не то, что у нас. Он слыхал, что в тех краях недавно гайдуки помогли Габриэлю Батори стать Трансильванским князем. Что князь воюет с Валахией, хочет стать валашским господарем. В тех местах ценится крепкая рука да зоркий глаз. Говорил Мориц, что беглых в тех местах принимают как своих. Гайдуки – люди никому не подвластные, только с силой они считаются. Грабят богатеев, князьям помогают, да живут припеваючи.

Мой любимый Мориц даром, что сирота да пастух, а сила в нем великая. Меня, как пушинку поднимает, да что там меня… Раз как-то подросший теленок на выпасе ногу повредил и идти не мог, так Мориц того теленка с дальних полей до самой барской усадьбы на спине донес.

Если мы в Дебрецен попадем, примут его за его силу, в гайдуки. Дадут саблю да ружье, кольчугу да шлем. А я с ним буду. И никто нам не указ. Я буду о нем молиться, ни пуля, ни холодная сталь клинка не коснется его, и заживем мы с ним в Трансильвании на славу. А там, глядишь, и война закончится. Мориц мой, конечно же, дослужится до высокого чина, дадут ему поместье в подарок от князя, и будем мы с ним детей растить, да радоваться жизни.

Мориц решил поменять свою хату на коня, чтоб за нами ехать, а потом на том коне он меня и увезет. Обмен-то неравный, да где еще коня за день достанешь?

На том и порешили. Проводил он меня до дома, матери я сказала, что жду, не дождусь, как бы скорей к графине в услужение попасть, да жениха там найти. А та, – знай себе, радуется. «Ты, дочка, худых людей не слушай, что на госпожу твою напраслину возводят. Янош сказывал, что то все злые языки ее богатствам завидуют. Служи ей верой и правдой, да весточку шли, как доберешься».

*****

На следующий день пошли мы с матерью на базар. Справили мне одежку новую, нарядилась я, да мать еще бусы да перстенек мне купила. Давно я такой хотела – с камнем зеленым. Как глаза моего Морица. Я радуюсь, смеюсь, а мать повторяет: «Как же я счастлива, дочка, что ты уже всей душой там, у графини. Вижу я, моя голубка, забывать ты стала прошлое, бандитов тех, с которыми тут тебе приходилось видеться. Я как подумаю, какая ты там красивая будешь, как нарядишься, да манерам научишься, не успеешь оглянуться, а вот – и жених тебе готов». Не знала она тогда, что мы уже с Морицем все решили, что ждет нас вольный Дебрецен.

Возвратились мы в деревню, а по дороге встретили Морица. Тот уже был в новом кафтане, да на коне. Видать, выгодно хату-то сменял, а может и продал ее кому. Конь у него – загляденье. Сам серый, стройный, хвост белый, уши торчком. И сбруя на нем дорогая, с серебряными пластинками. И где он его взял? Таких и у господ редко увидишь.

Мориц нам навстречу ехал, он только посмотрел на меня, и я поняла, что все так, как мы задумали, идет. Мать как его увидела, так начала опять свое: «Где это он коня умыкнул? Знать, нечистыми делами промышляет. Такого скакуна в пору самому королю седлать, не то, что этому разбойнику». А я лишь улыбаюсь – знаю, что скоро мы с Морицем на этом скакуне вместе к свободе полетим.

*****

Янош, слуга графини, долго ждать себя не заставил. Когда мы до дома добрались, он уже там поджидал, с крепкой повозкой, запряженной парой лошадей. На этой повозке мне и предстояло ехать. Внутри все было устлано шкурами, под ними – кое-какие запасы, на случай, если ночь застанет в дороге. У Яноша – сабля да ружье. «На что тебе оружие?» – спросила у него мать. А он и отвечает: «Времена неспокойные, да и не дрова ведь везу – дочку твою единственную. Вдруг худой человек по пути встретится? Не отдавать же Марту твою на поругание… Графиня не простит мне, если будущую служанку ее по дороге потеряю или кто обесчестит ее». Помолчал Янош, да и спрашивает у матери: «А дочка твоя девушка еще? Графине других не надобно в слуги». Та аж зарделась: «Ты о чем спрашиваешь! Берегу ее как зеницу ока, для мужа будущего». Не знала мать, что муж мой теперь – Мориц, что речка да ночь нас обвенчали.

Не понравилось мне, что Янош вооружен до зубов. А ну как Морица заприметит, да поймет, что мы с ним задумали?.. Этот слуга графини, чует мое сердце, на все способен. Да и вопросы его не по душе мне пришлись. Какое дело графине до того девушка я или нет?

Отправились мы в путь. Думала я, быстро доедем, да где там! Янош часто по окрестностям ездил, еще служанок графине искал. А со мною – так и не заговаривал почти, но видно было, нравлюсь я ему, а подступиться не смел, да и не подпустила бы я его к себе. Я втайне от всех пока матушка ткани в лавке на базаре смотрела, купила себе тонкий и острый, как орлиный коготь, кинжал. Запрятала я тот кинжал в рукаве. Путь неблизкий, мало ли что может приключиться?.. И Яноша я не знаю. А что, если он до девушек охоч? Если так – отведает моего кинжала. Я только Морицу на этой земле принадлежу. Хотя… Янош-то на меня не позарится, говорил же, что графиня в служанках ценит.

*****

Долго добирались мы до тех мест, где мы с моим милым встретиться сговорились. Девушек уже полповозки набилось. Каждая хочет выслужиться, да приданое себе заработать. А я, знай, – поддакиваю, а сама – жду не дождусь, когда путь мой в другую сторону обернется. Девушки галдят, как сороки. То затеяли песни петь, то начали кольцами да серьгами меняться. А одна, Гизелла ее звали, прямо и заявила, что жениха она себе уже нашла. Она глаз на Яноша положила. Говорит: «Хоть он и роста небольшого, и кривой, а при деньгах, да и графиня, вижу, благоволит ему, раз доверяет служанок себе искать. Вот увидите – влюбится он в меня, еще и половины пути не пройдем. А только в замок вступим, так и свадьбу сыграем». Гизелла – девушка видная, бойкая. Мы уж насмотрелись, как она вокруг Яноша увивается. А он – поглядывает на нее, да сторонится. Видать и вправду девушки нужны графине незамужние, мужчины не знавшие. Иначе, чем ему Гизелла не пара?

Однажды на пустынной дороге, по которой мы ехали, послышался стук копыт. Группа всадников следовала за нами. Их скрывало облако пыли, но скоро стало ясно, что это турецкий отряд. Мы в безлюдном месте, толпа девушек и горбун… Турки, если пожелают, сотворят с нами все, что угодно. Я и другие девушки замерли, все знают об ужасах турецкого плена. Конечно, нельзя знать заранее, что на уме у этих всадников. Может, проедут и не заметят, а может, за нами и скачут. Похоже, один только Янош был спокоен. Он остановил повозку под деревом, приказал нам ждать и не высовываться, а сам поскакал навстречу туркам. Уж не знаю, о чем он говорил с ними, да только пронеслись они мимо нас как ошпаренные – в нашу сторону и не взглянули. Чуть погодя, ведя лошадь спокойным шагом, вернулся Янош. Редко он улыбался, но в этот раз лицо его сияло. Подойдя к нам, на вопрос: «Что ты им сказал?», он ответил: «Они хоть и басурманы, а знают, что у графини длинные руки, что и в Стамбуле они дотянутся до горла того, кто посмеет посягнуть на ее имущество».

Как только я услышала эти слова, о длинных руках графини, стало мне не по себе. Мы ведь с Морицем собираемся не так и далеко – в Трансильванию. А там сейчас правит родственник графини – Габриэль Батори. Что если графиня узнает о нас, да через него нас покарает? Я думала, что еще не поздно обернуть все, что я, когда мы встретимся с Морицем, уговорю его ехать со мной вместе. Если уж графиня так любит свадьбы, не откажется же она сыграть одну для меня и моего любимого. Ведь она же женщина, она не может не понимать силу любви. А Мориц сможет служить у графини, вот как Янош служит.

*****

До того, как турки исчезли в дорожной пыли при одном имени Елизаветы Батори, я не понимала истинного могущества этой женщины, не понимала, что могу перечить матери, но вздумай я пойти наперекор воли графини – ничто уже меня не спасет. Ни меня, ни моего Морица. Я решила, что милый поймет меня, и мы все равно будем счастливы – хоть в Трансильвании, хоть в графском замке.

Уж не спрашивайте как, но перед самым местом встречи с Морицем поняла я, что будет у нас с ним ребеночек. Сразу мне страшно стало. Ведь теперь я понимала, что слугой графини мне не быть. К тому времени, как приедем в замок, любой поймет, что я в положении. А то, что у графини длинные руки, означало, что и в самых глухих уголках Трансильвании мне и Морицу будет грозить смертельная опасность. Однако же, теперь у меня есть только один путь – бежать. Только тот путь, что мы с Морицем сразу придумали. Ведь и мать теперь меня не примет. Только бы Мориц не забыл меня, только бы не случилось с ним беды в дороге. Ведь если мы сбежим с ним, у нас будет надежда на счастье, а если нет – лучше бы мне прямо здесь и умереть.

Янош, видно, подозревать что-то начал. Хотя я – ни единым словом. «Ты не захворала ли, Марта? Может лекарю тебя покажем?» – спрашивает. Я от таких его слов дара речи лишилась. А ну, как лекарь прознает, что я дитя под сердцем ношу? Чего доброго, еще зарубит тогда меня Янош своей саблей. Может, ему кто из девушек сболтнул? Но я никому ведь ни слова не говорила, хотя мы ведь целый день в повозке да на постоялых дворах вместе, может они что заметили? Дотянуть бы только до окрестностей Фехервара, встретиться бы с Морицем.

Фехервар стоял в развалинах. С тех пор, как его захватили и разграбили турки, не шло уже и речи о его былом величии. В город мы, конечно, не поехали. Разбили лагерь в стороне от дороги, у небольшого озерца. Всю дорогу я посылала моему Морицу вести о себе. Выкладывала украдкой камни на обочинах дорог, заламывала веточки, порой бросала в дорожную пыль обрывок исподней юбки или комок ниток. Сердцем я чувствовала, что он читает мои тайные письмена, что он любит меня и ждет встречи, ждет нашего с ним счастья.

Мы заночевали. У догорающего костра сидел Янош. Не знаю, когда он спит. Я собралась. Ближе к рассвету голова Яноша упала на грудь, видно, он задремал. Я огляделась. Предрассветная птица проскрипела вдали. Дым нашего костра поднимается до самых небес. Мориц должен был его увидеть. Где же ты, моя любовь, моя единственная надежда и спасение?