Читать книгу Графиня Дракула. Невероятная история Элизабет Батори - Габриэль Готье - Страница 4

Ференц Надашди – супруг Элизабет Батори, успешно воевал против турецких захватчиков. Он отличался особой жестокостью, за что получил прозвище «Черный рыцарь». Поэт Балинт Балашши погиб в битве при крепости Эстергом в 1594 году.

Сколько помню я себя, всегда я на коне, всегда запах пороха и сабельный звон рядом со мной. И сейчас тоже. Мы идем к крепости Эстергом. Пора уже выдворить оттуда солдат Османской империи. Да и не только оттуда. Вот уже много лет на моей земле идет война. По мне, так не надо нам ни Габсбургов, ни турков. Моя земля ни в тех, ни в других не нуждается. Но с турками нам никогда не ужиться, поэтому войском, частью которого являюсь и я, и мои люди, командует эрцгерцог Матиас. Все смешалось в этом мире. Но я все же готов принять смерть не за него, а за мою Венгрию.

Мой боевой товарищ, Балинт, как всегда, что-то пишет на привале. Чудной он. Бывает, пули свистят, а он будто и не слышит их. Как выдумает что, так хоть убей его, а дай записать. Мне не так уж и интересно, но он порой читает мне. Пишет он больше о любви. Все у него Юлии, да тенистые дубравы. Я-то знаю, что он ни одну Юлию, или красавицу с именем попроще, не пропустит. Да солдату от женского внимания вреда никакого. Какой вред, когда сегодня ты есть, а завтра уже и нет тебя?

Он опять взялся читать мне то, что нацарапал. Я и сказал ему: «Напиши-ка ты о войне, о нас с тобой, о боях и о победах». Он помедлил немного, потом выхватил лист бумаги, да и не успел я оглянуться, как Балинт весь лист заполнил буквами. Заполнил, и отдал мне. Только и сказал: «После прочтем».

*****

Спрятал я этот листок подальше, двинулись мы в путь. А в пути только и дела, что о доме вспоминать. Элизабет, должно быть, ждет меня. Она всегда меня ждет. Ведь с часа нашей помолвки, когда мы еще совсем детьми были, я по пальцам могу перечесть дни, когда были мы с ней вместе. Я ведь то на военной учебе, то в походах. Конечно, мои военные дела сделали наш дом самым высоким и прочным во всей Венгрии, да только ни за какое золото не купишь тепла родной души. «Мой милый Ференц, возвращайся скорее!» – против воли вспоминаю ее прощальные слова.

Хотелось бы мне защитить ее и детей от всех несчастий этого мира. А сделать это я могу лишь здесь – в седле моего боевого коня, окруженный моими людьми и моими товарищами. Поэтому я здесь.

Всю землю выжгли турки, все разграбили. Если не нужно было бы им, как прочим людям, есть да пить, они бы и все живое уничтожили. Кто дал им право считать себя здесь хозяевами? Они засели в крепости. Вижу кучи камней и чаны на ее стенах. В этих чанах они будут греть воду, смолу, да что ни придется, и если мы решим брать крепость штурмом, выльют все это на нас. Вижу жерла пушек, которые глядят из бойниц. Это ведь наши пушки! Венгерские! Жаль, что пушкам все равно, в кого стрелять. Иначе они развернулись бы и направили бы свой огонь против наших врагов.

Турецкие тюрбаны белеют иногда в прорезях стен. Караулят. И нас, конечно, заметили. Ждут. Дождетесь вы у меня.

*****

Вечереет. Слышно, как могучий Дунай несет свои воды к морю. Сегодняшний день прошел без единого выстрела. Мы, под покровом ночи, без огня, подобрались поближе к крепости. Нужно было окопать пушки. Если турки решатся выйти, огонь наших орудий будет очень кстати. Конечно, что-то было заметно в крепости. Хотя знай турки, что здесь, на самом деле, творится, бежали бы они, наверное, из крепости, или тут же начинали атаку.

Турки выслали дозор, да мы устроили засаду. Из пятерых тут же пищу для воронья приготовили, а вот еще шестеро живыми попались. Завтра утром они позавидуют тем, кто умер быстро. Я приказал приставить к ним часовых, а те головой отвечают за то, чтобы турок не сбежал, или руки на себя раньше времени не наложил.

Странно, но порой мне кажется, что мою милую Элизабет я знаю хуже, чем должен бы. Походы, все походы. Я думаю, мне стоит как-нибудь найти время, да провести вместе с ней не те короткие дни, которые все нам выпадают, а месяцы. Я знаю, что она, когда меня нет рядом, справляется с нашим имуществом. Она держит слуг в строгости, дела у нее в идеальном порядке. Главное, о чем беспокоюсь, чтобы ее строгость к слугам не коснулась когда-нибудь детей. Да и не только в строгости дело. Ходят слухи, которым я пока ни подтверждения, ни отвода найти не могу.

Не так давно, когда я заезжал ненадолго в Чахтицкий замок, со мной вызвался поговорить наш местный священник. Я думал, начнет он, как всегда это бывает, благодарить наше семейство за то, что щедро жертвуем. Будет благословлять на битву, да рассказывать, как бы хорошо было бы получить ему еще больше – на храм, да на помощь бедным. Не берусь уличать его, не мне его судить, но что-то не становится бедных меньше, сколько мы ни жертвуем.

В этот раз завел он речь о другом. Говорил о ереси, говорил о том, как колдуны и ведьмы смущают род человеческий. Завел долгую проповедь о том, что каждая тварь человеку в пользу дана, а над человеческой жизнью лишь Господь властен. Он глубоко ушел в цитаты из Библии, не подходя, как я чувствовал, к главному. Не было у меня вечности, чтобы слушать его хождения вокруг да около. Тогда я прервал его: «Говори то, зачем пришел, а о том, кому наша жизнь принадлежит, да о ведьмах, я и без тебя знаю».

Тогда он собрался с духом и выдал. Просил он меня посмотреть на мою Элизабет. Говорил, что ходят слухи, будто читает она какие-то книги, которые идут против веры, будто видится с теми, с кем не стоило бы видеться. Я попросил доказательств. Священник ничего не смог ответить, сказал лишь, что часто приходится ему хоронить служанок из нашего замка, и над теми служанками будто зверь потрудился. «Если не о слугах, то о детях подумайте», – говорил священник. Замахнулся я на него саблей, когда понял, в чем он обвиняет Элизабет, да сдержался – решил сам разобраться. Только в чем разбираться?

Если дворовая девка место свое забывает, так выпороть ее и не грех. Если она от наказания дух испустит, так на то Божья воля. А вот о книгах, да о ереси, я решил особо спросить. Священник ведь только вслух не сказал, что моя жена – ведьма. Я не верю ни во что, но у ведьм ничего святого нет, и дети при них в опасности. Только никакой ереси в книгах, которые читала Элизабет, я не увидел. Часть книг – печатные, часть – рукописные. Да и о какой ереси может идти речь, когда моя супруга – протестантка, когда ее письма ко мне полны такой любви, такой заботы и нежности обо мне и о детях, что любые дурные мысли сами уходят.

*****

Вот похолодало, рассвет. Идет кто-то, меня спрашивает. Письмо мне из дома. Как же отрадно знать, что все дома хорошо. Да что-то я замечтался, и не уснул за ночь. Надо бы показать туркам, которые засели в крепости, что с каждым из них будет за их преступления против Венгрии.

Колья для шести пленных уже готовы. Их, по моему приказу, установили так, чтобы из крепости все было хорошо видно. И слышно. Наши враги не достойны смерти воина. Подохнут, как черви, бесславно. Кое-кто в нашей армии не одобряет такую казнь. Говорят, что это недостойно рыцарей – мстить столь ужасными мучениями тем, кто лишь исполняет чужую волю. А по мне, посадить пленного турка на кол или повесить его на крюк на перекладине на страх остальным – это долг любого, кто не согласен со всем тем, что сейчас происходит. Я не призываю ловить всех подданных Стамбула и вешать их на каждом дереве. Они должны иметь возможность уйти в свою страну. Но тех, которые поднимают на нас оружие, тем – смерть.

*****

Если бы все те, кого я считаю товарищами, были такими же бескорыстными, как сочинитель Балинт… В бою его сабля сверкает быстрее того пера, которым он пишет свои стихи. Он всегда спешит на помощь другу – и в смертельной схватке, и в жизни. Его род не слишком богат, но от него нельзя ждать подлости, как от прочих. Богатство моего рода слилось с имуществом семьи Батори, и многим это не дает покоя.

Сейчас, когда я жив и при оружии, и при моих воинах, никто не посмеет, сам король не посмеет перейти дорогу нашей семье. А что, если меня убьют в сегодняшней битве? Элизабет, хотя и обладает железной волей, хотя и держит дисциплину в наших владениях почище армейской, но ведь она женщина. Взять того же Дьердя Турзо, моего боевого товарища. Слишком часто я вижу в его взгляде тяжесть, которая, я знаю, способна толкнуть его на ужасные вещи. Он – прекрасный человек, он умрет в бою за друга, да что там, он жизнь мне спас. Да только когда речь заходит о землях, о деревнях, или о золотых форинтах, он становится другим.

Утро мы начали с обстрела крепости из пушек. Наши пушки были куда сильнее, чем те, что стояли на крепостных стенах. Поэтому ядра, которыми стреляли в нас турки, редко долетали до наших позиций. Поле брани наполнилось пороховым дымом, громом, от которого дрожит земля. Наши лучники подобрались поближе к крепости. Под укрытием небольшой, чудом сохранившейся здесь рощи, они прицельными выстрелами по белым тюрбанам, которые показывались иногда над стенами крепости, уменьшали турецкое войско. Турки отвечали ружейным огнем.

Похоже, что турки, рискуя взорваться вместе со своими пушками, стали класть больше пороху, заряжая их. Ядра теперь свистели совсем рядом с нами, среди нас появились убитые, слышались крики раненых. Балинт, как всегда во время артиллерийской стрельбы, что-то писал. Когда дело доходило до конницы, скучать ему не приходилось, а пушки навевали на него тоску. Ему не страшны были ни пули, ни ядра. Всегда они обходили его стороной, но не в этот раз. Не дописав очередной свой сонет, он свалился замертво. Турецкое ядро настигло его.

*****

Третий день уже длилась перестрелка. Изредка то мы, то турки, устраивали вылазки, да только дело не двигалось. В самый разгар боя ко мне подъехал человек на загнанной лошади. Он передал мне письмо, где Элизабет писала, что Анна, моя первая дочь, пропала. Жена просила меня быть как можно скорее. Будь у меня крылья, я прилетел бы в наш горный замок, стоило мне только прочесть это письмо. Но людям не дано летать, нам дана лишь воля, которая ведет нас к цели. Анну нужно было найти, во что бы то ни стало, я поспешно отдал указания, и мы отправились в замок.

Когда мы прибыли, Анну все еще искали. На Элизабет не было лица. Я видел ее такой лишь однажды, когда она, будто вспомнив что-то, оперлась рукой о дерево в лесу и стояла так до тех пор, пока воспоминание не отпустило ее.

Анну искали уже много дней, но до сих пор не нашли. Будь на дворе зима, поиски можно было бы отложить до весны. Ребенку почти невозможно прожить в горах несколько дней в зимние месяцы, когда все занесено снегом, когда пронизывающий ветер даже диких зверей загоняет в их норы.

Будь Анна постарше, я решил бы, что она, против всех правил и приличий, сбежала с возлюбленным, род которого недостаточно знатен для того, чтобы у них было законное право быть вместе. Но девочек в ее возрасте еще не тревожат греховные желания, которые уводят их из дома с любовниками. Хотя, Элизабет была не намного старше Анны, когда незаконный плод ее мимолетной связи с мужчиной покинул ее девичье чрево. Я давно простил ей этот грех – с того самого момента, когда недостойный, посмевший к ней прикоснуться, понес наказание. Тогда я был вне себя от злости, и убил бы Элизабет, не найдись во мне хотя бы капля благоразумия.

Я собрал всех, кто мог ходить, мы обшарили все окрестности, спросили каждого, кто мог говорить, но Анну найти не смогли. Ночью я не мог уснуть, бродил по замку в поисках Анны. А Элизабет, считая, что в пропаже нашей дочери виноваты несколько служанок, которые заняты были в тот день уборкой, расспрашивала их в подвале. Отголоски их криков доносились до вершины самой высокой башни замка, куда я взошел, в надежде, что звезды подскажут мне дорогу к моей милой дочери.

*****

Не помню уже, как настало утро, но с первыми утренними лучами в замок пришло настоящее Солнце – наша Анна. Как только она увидела меня, она бросилась ко мне, обняла, и только и шептала: «Забери меня отсюда, забери». Элизабет в это время занималась красотой. Она даже в такой нелегкий для нашей семьи час не изменяла своим извечным привычкам.

«Анна, что случилось, рассказывай», – сказал я дочери. Та расплакалась, и сказала, что больше не может здесь жить, что мать заставляет ее наказывать служанок, а ей жалко этих девушек. «Однажды, – говорила Анна, – мать, должно быть, спутала меня и служанку. Она не была похожа на себя, ее будто подменили. От ее взгляда мне сделалось так же страшно, как если бы я упала в бездонный колодец». Анна рассказала, что в руках у Элизабет была плетка, покрытая запекшейся кровью, что мать замахнулась уже на нее, но будто что-то ее остановило. Она поняла, кто перед ней. Тогда Элизабет сказала Анне, чтобы та ушла, спряталась в потайной комнате, где есть запасы еды и питья, и не выходила бы из нее до тех пор, пока я, ее отец, не появлюсь в замке. Из потайной комнаты можно наблюдать за происходящим в замке, и когда Анна поняла, что я дома, тут же оттуда вышла.

Я бросился к Элизабет. Та только что отослала служанок, и сидела у любимого зеркала, разглядывая себя, и, как мне показалось, сравнивая цвет своей кожи с цветом белейшего шелка, который недавно доставили ей из Италии. «Что ты сделала с дочерью?» – сорвался с моих губ первый вопрос. Элизабет лишь пожала плечами: «Я ничего не делала с ней, я молюсь, чтобы она нашлась…». «Анна была в той комнате, как же мы не догадались туда заглянуть!», – ответил я. «Удивительно, почему она только сейчас объявилась, милая моя девочка», – Элизабет устремилась к выходу из комнаты, желая увидеть дочь. Я остановил жену, насильно усадил на кровать, и, рассказав историю Анны, потребовал объяснений.

Элизабет лишь удивленно смотрела на меня. Она не признала ни единого слова Анны. «Знаешь, милый мой Ференц, девочка сейчас в таком возрасте, в котором дети выдумывают небылицы и сами верят в них. Я ведь была такой же. Так же пряталась ребенком, да ждала, пока меня найдет кто-нибудь. А ведь те времена были едва ли не опаснее, чем сейчас. Сейчас, по крайней мере, крестьяне стали спокойнее, а что было раньше, в те времена, когда мы с тобой были детьми?».

*****

Я не знал, чему мне верить, кому мне верить? Что это, безумие моей жены, проклятие ее древнего рода, или сказки, которые сочиняет моя дочь? Не успел я как следует все это обдумать, как на пороге возникла Анна. Она бросилась на шею Элизабет, их глаза так сияли, они обе так радовались встрече, что я поневоле усомнился во всем том, что только что произошло. Может быть, Анна и Элизабет сговорились, желая увидеть меня дома в неурочный час, когда ничто, кроме большой семейной беды, коей стала пропажа Анны, не уведет меня с поля боя?

Когда Анна нашлась, с меня будто сняли тяжелый груз. Я понял, что главная моя ценность – вот она, передо мной… Я знал, что Элизабет чувствует то же самое. Она передала Анну кормилице и приказала нас не беспокоить. Мы упали в объятия друг друга.

Часы семейного счастья воина коротки, и как только зарделся рассвет следующего дня, я отправился назад, к моему войску. На защиту моей родины и моей семьи.

Много лет прошло с тех пор, когда Анна переполошила всех своей выходкой. Я чувствую, что умираю, что часы мои сочтены, и мне остается лишь молиться о спасении моих любимых жены и детей. Всю свою жизнь я защищал отечество и дом, но слишком поздно я понял, что не турки – главный наш враг…