Читать книгу Сочинения. Том 2 - Гален Клавдий - Страница 5

Медицина авторов «Корпуса Гиппократа» была уже достаточно зрелой дисциплиной, предлагавшей навыки критического мышления и систематизации эмпирического опыта. Однако система взглядов Гиппократа отнюдь не являлась господствующей – среди врачей цивилизованной ойкумены было немало его противников. Слабые места его системы были очевидны и определялись отсутствием натурфилософской теории, которая предполагала бы глобальную картину мира и методы его познания, адекватные задачам медицины. Эта картина мира должна была отвечать ряду объяснительных задач – от вопросов происхождения материи в целом до конкретной физики человеческого тела.

Важнейшие компоненты этой целостной натурфилософской системы, сформировавшие адекватную картину мира врачей-исследователей, последовательно предложили Платон и Аристотель. Не случайно, один из основополагающих трактатов Галена называется «О доктринах Гиппократа и Платона». Именно на основе объединения учения двух своих великих предшественников Гален создал медицину как целостную научно-практическую систему[35].

Наследие Платона – великое явление в истории культуры, о нем написано очень много, тексты его произведений давно переведены на русский язык, в нашей стране сложилась серьезная традиция академических исследований его наследия. Такую же оценку (возможно, и в превосходной степени) можно применить и по отношению к Аристотелю. Однако в отечественной историографии практически отсутствуют серьезные попытки описать и оценить значение этих двух столпов античной мысли для истории медицины. Автор этих строк неоднократно убеждался в том, что даже известные специалисты по античной культуре не знают об основополагающем вкладе этих великих философов в медицинскую теорию. Между тем без осознания этого вклада невозможно правильно понять Галена. Мы попытаемся кратко показать значение Академии и Ликея для формирования адекватной картины мира и типа рационализма, характерных для врача гиппократовской традиции.

Платон учился медицине у Филистиона, с которым познакомился во время своего путешествия в Великую Грецию. Филистион родился и вырос в южноиталийском городе Локры, сделал блестящую карьеру и в момент встречи с Платоном являлся личным врачом тирана Сиракуз Дионисия-Младшего. Конечно, проживая на Сицилии, он находился под влиянием учения Эмпедокла о первоэлементе, оказавшего определяющее влияние на его представления об общей патологии. Филистион имел репутацию ярого антигиппократика, однако суть его полемики со знаменитым косским врачом невозможно восстановить по дошедшим до нас источникам. Мы можем лишь косвенно судить о ней по фрагментам из текстов «Корпуса Гиппократа», где выражается несогласие со взглядами Эмпедокла.

Взгляды Платона на проблемы медицины в основном изложены в диалоге «Тимей» и касаются широкого круга вопросов – от анатомии и физиологии до единства телесного и духовного[36]. По мнению Платона, существуют три типа заболеваний. Первая группа определяется нарушением равновесия между четырьмя первоэлементами – землей, воздухом, огнем и водой. Вследствие избытка или недостатка какого-либо из них в организме возникают процессы, приводящие к расстройству здоровья[37]. Вторую группу заболеваний Платон связывает с нарушениями питания частей тела. Исходя из предположения о том, что кровь непосредственно формируется в печени из переваренных пищевых продуктов, Платон приходит к заключению, что в ней содержатся все вещества, необходимые для жизни организма. Так, сухожилия формируются из фибрина и других субстанций свернувшейся крови, плоть при нормальном кровоснабжении вырабатывает некую вязкую жидкость, фиксирующую ее к кости и питающую костное вещество и костный мозг. Если структура питания не нарушена, то для формирования и восстановления различных тканей в крови всегда достаточно необходимого «строительного» материала. Нарушение питания вызывает болезнь – плоть разлагается, выбрасывая в кровь продукты гниения. Кровь изменяет цвет, становится горькой, едкой и засоленной, продукты гниения разрушают ее и, распространяясь по венам, нарушают питание тканей, распространяют процессы гниения и разложения[38]. Болезни третьей группы связаны с нарушением баланса жидкостей и возникают главным образом из-за расстройства процесса дыхания. Цель дыхания заключается в охлаждении врожденного тепла, вырабатываемого организмом. Дыхание может осуществляться как через легкие, так и специальные поры, находящиеся в коже. Если работа легких блокируется избытком жидкости (например, мокроты), процесс дыхания происходит иным путем и в большем объеме, чем положено в соответствии с природой. Вследствие этого искажаются естественные процессы обмена веществ, а в тех частях тела, по отношению к которым дыхательные функции осуществляются не в должной мере, возникают процессы гниения. Характерным признаком таких болезней является чрезмерное потоотделение, обусловленное именно преобладанием в организме чрезмерного тепла[39].

В этой классификации Платона отражается значительное влияние взглядов Эмпедокла и Филистиона. Напомним, что согласно эмпедокловой теории пищеварения, пища размельчается во рту, а затем под воздействием внутреннего тепла переваривается в желудке, разлагается на составляющие ее элементы, совокупность которых переносится в печень, где и превращается в кровь. Получается, что в крови содержатся все вещества, необходимые для жизнедеятельности организма. Они перемещаются по телу человека с током крови и усваиваются тканями по принципу «подобное – к подобному». Если, например, в костях преобладает первоэлемент «огонь» (ведь они сухие и твердые), значит, он и поступает из крови в наибольшей степени именно в кости и т. д. Платон следует за Эмпедоклом и в части представления о плоти как вторичном образовании, происходящем от крови. Однако окончательное формулирование теории болезни можно считать собственным открытием Платона[40]. Благодаря Платону теория четырех первоэлементов на многие века заняла господствующее положение в науке, впоследствии поддержанная перипатетиками. Не менее важным для развития рациональной медицины является отсечение Платоном всяких элементов мистики и обожествления первоэлементов, сопряженное с предположением о том, что они постоянно проходят процесс формообразования. В его системе четыре первоэлемента становятся просто физическими явлениями, четко соотносимыми с эмпирической практикой и занимающими свое место в глобальной картине мира, сотворенного Богом-Демиургом по определенным законам. Здесь натурфилософия Платона смыкается со взглядами Гиппократа, интуитивно, исходя из практики, пришедшего к ощущению глубокой функциональной целесообразности устройства человеческого организма. Враг у них общий – софисты и мистики, перетолковывающие Эмпедокла, по мнению которых природа является слепой и иррациональной силой. Платон прекрасно понимает универсальный характер рассматриваемых вопросов, именно поэтому в «Тимее» он считает необходимым четко обозначить место первоэлементов в общей натурфилософской системе. Здесь значение первоэлементов понижается с первоначал (вплоть от их обожествления, как у Эмпедокла[41]) до своего рода строительного материала: Демиург, как архитектор, строит мир по определенному замыслу, используя необходимые составляющие.

Обратим внимание на два важных компонента физики Платона: во-первых, первоэлементы могут превращаться один в другой, меняя свои сущностные характеристики; во-вторых, описание этих характеристик осуществляется языком математики. Основой представления Платона о жизнедеятельности живого организма становится телеологический принцип – целесообразность функции, а следовательно, и анатомического устройства. Онтологической основой устройства тела человека является Божественный акт творения упорядоченной материи, функционирующей по определенным, заложенным в нее законам. Важнейшей частью описания этого устройства и становится теория первоэлементов. Однако требовалось системное, непротиворечивое описание движения первоэлементов в организме человека, ведь очевидно, что он растет и развивается, стареет и умирает, в его теле происходят определенные обменные процессы, а это и есть наличие динамики, изменений. Впоследствии на этой оценке и описании устройства организма в категориях закономерности движения материи будет построена система Аристотеля (конечно, за исключением доктрины творения мира).

Платон решает задачу описания этой динамики с помощью математических аналогий – это отражает явное влияние пифагорейцев. Математические аналогии требуются Платону также для описания самого акта творения вселенной Демиургом[42]. С самого начала подчеркивается подчиненный, вторичный характер первоэлементов в космологии Платона: Демиург приводит их к определенному порядку, описываемому с помощью геометрических форм и чисел. Вселенная в космологии Платона описывается с помощью трехмерной системы координат. Соответственно, частицы каждого строительного элемента должны быть сформированы Высшим разумом в определенной математической форме, существовать в упорядоченном физическом мире, изменяться и взаимодействовать друг с другом целесообразно – в соответствии с полагаемыми Богом в основу творения законами функционирования природных тел. Здесь Платон оспаривает базовый принцип атомизма, столь импонировавший многим софистам, – механистически случайный характер движения атомов. Крайне важным для истории медицины является тезис о возможной трансформации первоэлементов, что, в свою очередь, предопределяет возможность взгляда на человеческое тело как на динамическую систему. В завершающей части диалога «Тимей» Платон переходит от характеристики макрокосма к микрокосму, т. е. устройству и функционированию человеческого тела, которое описывает с помощью тех же телеологических, аксиологических и физических принципов. Здесь Платон решительно расходится с Эмпедоклом в главном: он помещает центр разумной деятельности, высшего управления функциями тела в головной мозг. С точки зрения Эмпедокла, такой центр находится в области сердца, что сочетается с огромным значением крови и кровоснабжения в его системе.

Крайне интересны геометрические аналогии, с помощью которых Платон объясняет движение частиц первоэлементов. Органы, состоящие из более мелких частиц, не проницаемы для более крупных. Анатомические образования, состоящие из частиц большего размера, проницаемы для меньших[43]. Даже функциональные процессы в организме Платон объясняет на языке геометрических фигур. Он представляет первоэлементы в виде различных геометрических фигур: огонь – как тетраэдр, воду – в форме икосаэдра, воздух – как октаэдр, землю – в форме куба. Например, элемент «огонь», существующий в форме наиболее мелких, всепроникающих частиц, как бы «разрезает» своим «тетраэдром» сцепления первоэлементов, на которые распадаются в желудке измельченные продукты питания. Эту проникающую способность огня и воздуха, созданную Богом для реализации основополагающих физиологических процессов, Платон иллюстрирует с помощью «верши»[44] – своеобразной модели организма человека, особой конструкции, состоящей из двух внутренних камер, наложенных друг на друга. В комментарии к соответствующей работе Галена мы подробнее разберем эту метафору целостности человеческого тела.

Сходным образом, на языке математики, Платон предпринимает попытку объяснить процессы роста и увядания организма человека. Зачатие младенца происходит при слиянии мужского и женского семени родителей. Треугольники элементов, составляющих тело ребенка или молодого человека, еще свободны от посторонних включений, своего рода «налипшей грязи» и плотно прилегают друг к другу. Повреждающие факторы в виде потока элементов извне (в том числе поступающие из пищи) структурно слабее, чем те, что составляют внутреннюю основу тканей организма молодого человека. Процесс старения осмысливается Платоном как «изнашивание корней треугольников элементов», ведущее к утрате структурного единства тканей. Таким образом, их становится легко разделить, они утрачивают способность противостоять внешнему воздействию, организм повреждается и стареет.

Мы видим много общего между пониманием основ общей патологии авторами «Корпуса Гиппократа» и рассуждениями Платона. Во-первых, это касается оценки болезни как количественной категории, когда в здоровом и больном организме присутствуют одни и те же составляющие, но возникает избыток или недостаток некоторых из них. Во-вторых, это понимание состояния «благосмешанности» элементов («красис»), сопутствующего здоровью, и нарушения их смешения («дискразия»), соответствующего болезням. Наиболее ярко сходство образа мыслей Гиппократа и Платона обнаруживается при анализе третьего класса болезней, вызванного нарушением баланса жидкостей: Платон описывает происхождение и свойства флегмы и обоих видов желчи в той степени, в какой это необходимо для понимания их патологического влияния на функционирование человеческого организма.

Крайне важным компонентом системы взглядов Платона является положение о единстве духовного и телесного (в современном понимании это называется психосоматической целостностью человеческого организма). Заболевания души, по мнению Платона, не имеют сверхъестественного происхождения и объясняются наследственными дефектами конституции или плохим воспитанием. Психосоматическая целостность в его системе имеет физическое объяснение: части души, располагающиеся в соответствующих частях тела, связаны с ними, поэтому процессы старения и болезни плоти затрагивают и духовную жизнь человека. В силу этого так опасно воспаление ткани мозга, являющееся причиной смертельных болезней именно потому, что в этом случае ослабевают связи между субстанцией высшей, бессмертной части трехсоставной души человека и ее вместилищем – головным мозгом. Соответственно, поскольку смерть наступает в момент отделения бессмертной части души от тела, любое локальное поражение головного мозга, в который Демиург поместил бессмертную душу, означает неблагоприятный прогноз болезни в целом. Сакральность в данном случае определяется значимостью явления – ведь телесная смерть означает акт окончательного разобщения бессмертной части души и тела. Вместе с плотью умирают низшие части души (страстная и чувственная), с ними исчезают привычки человека. Интересно, что у Галена мы видим эти идеи Платона в развитии: низшие части души представляются ему субстантивно сходными с устройством тех органов, в которых они локализуются[45].

В европейской историографии существует традиция критики этих взглядов Платона как рудиментарных и непоследовательных по сравнению с «Корпусом Гиппократа»[46]. С этой критикой невозможно согласиться: мы видим значительное совпадение во взглядах Платона и авторов «Корпуса Гиппократа». Более того, эти совпадения не удивляют нас даже с учетом репутации Филистиона как явного антигиппократика. Зададимся вопросом: а в чем, собственно, должно было проявляться несогласие Филистиона с Гиппократом? Традиционно считается, что в IV–III вв. до Р. Х. в медицине доминировали две противоборствующие школы – догматики и эмпирики. Кратко суммировав характеристики этих школ, мы получаем примерно следующее: эмпирики отрицали значение теории и вытекающие из этого принципы изучения анатомии и физиологии, превознося значимость ежедневной, врачебной практики; в свою очередь, догматики отстаивали необходимость системного подхода к диагностике и лечению заболеваний. Однако значит ли это, что, например, Филистион отвергал систему Эмпедокла и взгляды Алкмеона, считая их умозрительной теорией? Из ранее изложенных нами соображений очевиден отрицательный ответ на этот вопрос. Кроме того, вспомним, что систему Гиппократа, по общему мнению, отличало приоритетное внимание к результатам практической деятельности врача и отвержение отвлеченных софистических теорий. Так в чем же разница?

Правильный ответ, по нашему мнению, содержится в оценке отношения к медицине как теоретико-практической системе, развивающейся по пути накопления знаний и их обобщения. Это, в свою очередь, определяло необходимость обращаться к анатомическим вскрытиям (некоторые их описания мы встречаем уже в «Корпусе Гиппократа»). Дальнейшее развитие мысли догматиков-рационалистов мы видим на блестящих примерах Герофила и Галена.

«Эклектика», «эклектичная система» – по сути, это означает несовпадение системы взглядов мыслителя, предлагающего новую глобальную теорию, с таксономическими рангами, разработанными по отношению к его предшественникам и не слишком удачливым современникам. Так, медицинские представления Платона кажутся «эклектичными» потому, что сочетают элементы представлений Эмпедокла, Диогена Аполлонийского, Алкмеона и т. д. Безусловно, можно говорить о неполноте медицинской теории Платона – она не объемлет всех проблем, связанных с решением задач, стоящих перед врачом. Однако очевидно, что Платоном были предложены фундаментальные положения, определившие основы теории античной рациональной медицины. Особенно плодотворной оказалась идея трехчастного устройства человеческой души и помещение ее высшей, бессмертной части в головной мозг. Именно эта идея определила дальнейшие анатомо-физиологические исследования и позволила обозначить основные методологические категории в медицине.

Величие Аристотеля состоит в том, что он увидел логику сходства анатомического строения живых существ и с помощью созданной им впервые в истории зоологической систематики доказал ее полезность для медицины на огромном эмпирическом материале. Не случайно многие ведущие историки медицины охотно употребляют по отношению к работам Аристотеля, Герофила и Галена понятие «эксперимент»[47]. Действительно, их работы носили целенаправленный характер, в них были тесно увязаны теория и практика. В дальнейшем изложении мы попытаемся кратко показать преемственность работ Аристотеля, его предшественников и последователей в общей линии развития рациональной медицины античности. В своем труде «О чувственном восприятии» Аристотель отмечает: «Ибо дело физика распознавать первые причины как здоровья, так и болезни. Ведь ни здоровье, ни болезнь не могут возникать у того, что лишено жизни. Поэтому-то не чужды рассуждениям о природе и большинство врачей, которые мудро следуют своему искусству, ведь одни видят своей целью <только> то, что касается врачебного дела, а другие, <занимаясь врачебным искусством>, исходят из того, что касается природы»[48].

Вслед за Эмпедоклом и Платоном Аристотель признавал четыре первоэлемента[49]. Так же как и Платон, Аристотель не воспринимал землю, воздух, огонь и воду как стихии хаоса или божественные существа. Четыре первоэлемента в физике Аристотеля – всего лишь строительный материал, некие базовые субстанции, образующие материальный мир, способные видоизменяться и перетекающие друг в друга. Однако неприятие геометрической логики, примененной Платоном для описания сущности взаимодействия первоэлементов, поставило перед Аристотелем задачу дать альтернативное, но не менее универсальное объяснение этому процессу. Следствием этого стало углубление критики представлений Эмпедокла о первоэлементах как вечных и неизменных сущностях. В своих позднейших работах Аристотель определенно утверждает вечность существования Вселенной. Исходя из невозможности существования бесконечного, ему представляется логичным предположение об обратном возникновении и превращении элементов. Эти процессы обеспечиваются в системе Аристотеля постоянным движением, составляющим «естественный ход вещей», осуществляющийся под воздействием Божественного Перводвигателя. Проблема состоит в том, что такой процесс естественным образом может привести к полному отделению простых и неизменных тел друг от друга и достижению материей существования вечного покоя. Обладая опытом постоянного наблюдения за явлениями живой природы, Аристотель прекрасно понимал невозможность подобного умозаключения и (что может показаться парадоксальным), устраняя из своей системы идею Платона о Творении Мира, приходил к еще более настойчивой апологии телеологического принципа.

Аристотель считал необходимым в объяснении однородной группы явлений прибегать к определенной методологии, формулируя это следующим образом: «Принципы чувственно-воспринимаемых вещей, вероятно, должны быть чувственно-воспринимаемыми, вечных – вечными, преходящих – преходящими и вообще принадлежащими к тому же роду, что и подчиненные им вещи»[50]. Именно этим можно объяснить существенное отличие в подходах Аристотеля к проблеме первоэлементов в его физических и биологических трактатах. Так, в сочинениях «О возникновении и уничтожении» и «Физика» он предлагает общее решение проблемы происхождения и становления. Каждый отдельный объект в природном мире является целостностью, состоящей в любой момент времени из определенных субстратов. Когда мы наблюдаем перемену в состоянии осязаемых предметов, это происходит при формальном сохранении субстрата, но обретении им новой формы. Аристотель констатирует, что все, что появляется и исчезает, состоит из элементов. По его мнению, на примере наблюдаемых физических тел можно убедиться, что они состоят из первоэлементов (вещества) и определенных противоположностей. Элементы могут превращаться в другие элементы (например, «огонь» в «воздух»), а противоположности этого делать не могут. Значит, необходимо определить отношения между элементом и соответствующими противоположностями: какие виды противоположностей составляют тело человека и сколько их существует? Как только эти отношения будут определены, станет ясно, как следует определять первоначала. Аристотель выделяет следующие противоположности: «Противоположности по прикосновению следующие: теплое – холодное, сухое – влажное, тяжелое – легкое, твердое – мягкое, вязкое – хрупкое, шероховатое – гладкое, грубое – тонкое»[51].

Далее Аристотель начинает исключение понятий, не соответствующих объективным требованиям анализа например, он отказывается от «тяжелого» и «легкого» как не имеющих возможности действовать или оказывать действие, ведь элементы, чтобы смешиваться и перетекать друг в друга, должны быть взаимно активными и пассивными. Конечным итогом его редукционизма становится постулирование пар противоположностей «горячий», «холодный», «влажный» и «сухой». Таким образом, возникает возможность предложить комбинации противоположностей для характеристики свойств элементов: земля – холодная и сухая; огонь – горячий и сухой; воздух – горячий и влажный; вода – холодная и влажная. Каждый элемент, однако, имеет одно доминирующее качество: огонь – горячий, воздух – влажный, вода – холодная, земля – сухая. Ф. Солмсен отмечает: «Для него осязаемость является концептуальным мостом между чувственно воспринимаемыми элементами и качествами: горячее и холодное, влажное и сухое. Он не мог этим качествам найти никакой замены, и у него были причины, а также и прецеденты считать их ближе к сущности элементов, чем светлый и темный или горький и сладкий»[52]. Нетрудно заметить, что логика Аристотеля приводит его к постулированию именно тех пар противоположностей, которые впоследствии займут важное место в системе Галена. По мнению Аристотеля, возникновение одной из противоположностей приводит к разрушению другой. Отсюда возникает возможность подавления основных качеств элемента его противоположностью при переходе из одного элемента в другой. Понятие «подавление» того, что «противится» в процессе развития заболевания, является важнейшим в клинической семиотике Галена: «Если же жар сердца станет слишком велик, придут гневливость и безумная дерзость. У таких людей больше всего волос на груди и в той части подреберья, которая ближе всего к груди. Чаще всего от горячего сердца горячим становится и все тело, кроме тех случаев, когда этому сильно противится печень… То же касается и тепла всего тела. Сухость же сердца приводит к глухим тонам пульса и гневу, нелегко воспламеняющемуся, но дикому и трудно останавливаемому, а также чаще всего к излишней сухости всего тела, если этому не противится печень. Признаки же влажного сердца – мягкие тоны пульса и характер, легко впадающий в гнев, но отходчивый, и все тело слишком влажное, если этому не противится печень»[53].

Аристотель иллюстрирует это на примере превращения огня в воздух, когда сухость подавляется влажностью; воздуха в воду, когда тепло подавляется холодом; воды в землю, когда влажность подавляется сухостью. Наконец, огонь появляется тогда, когда разогревается холод земли (ярким примером этого является вулканическая активность). Дж. Лонгригг остроумно подмечает сходство между ролями, которые играют противоположности в некоторых текстах «Корпуса Гиппократа» и идей корреляции противоположностей с самими элементами у Аристотеля. Действительно, в этом можно видеть еще одно свидетельство взаимовлияния медицины и философии. Перед нами целостная схема видоизменения элементов, учитывающая требования общей теории происхождения и изменения и приводящая противоположности и элементы в гармонию.

В своих биологических трактатах Стагирит широко использует другой подход, похожий на методологию, последовательно применяемую Филистионом и Платоном. Физиология теплокровных животных объясняется с помощью понятия «внутренний огонь», а функция дыхания предназначена для его охлаждения, что совершенно не соотносится с ранее приведенным описанием «воздуха» как элемента горячего и влажного. Аристотель прямо называет вдыхаемый воздух холодным, а выдыхаемый теплым, так как последний вступил в контакт с внутренним огнем. Это явное противоречие с его собственной физической теорией. По нашему мнению, оно как раз и объясняется предельно реалистичным взглядом Аристотеля на предмет исследования: у него хорошая медицинская подготовка, он абсолютный эмпирик и доверяет наблюдению.

Дж. Ллойд, на наш взгляд, справедливо указывает на исследования Аристотеля в области зоологии и сравнительной анатомии, как основополагающие в формировании его методологии. Именно этим и объясняется разрешение упомянутого нами парадокса: исключая некоторые ключевые элементы системы Платона, он иным путем приходит к пониманию приоритетного характера телеологического принципа в своей медицинской и биологической теории. Соответственно, основным в объяснении Аристотелем телеологического принципа становится идея движения материи[54].

В соответствии с представлением Платона о трехчастном устройстве души, только у человека есть высшая, бессмертная и разумная часть души, вместилищем которой является головной мозг. Именно там сосредоточен центр интеллекта и контроля за произвольными действиями организма. Животные обладают двумя низшими, смертными частями души, растения только одной – самой низшей. От внимания историков философии, делающих акцент либо на общих вопросах теории, либо на их влиянии на историю физики и математики, порой ускользает очень важный факт: соответствующие части души субстантивно сходны у всех видов! Речь идет о том, что не существует каких-то особых видов животной части души у человека и животных, а растительной у человека, животных и растений. Об этом прямо говорит Платон в «Тимее» и эту мысль подчеркивает Гален в своем комментарии к этому диалогу. Именно поэтому растения называются «одушевленными» в совершенно определенном смысле и они используются в пище животными и человеком, служа источником строительного материала. Равным образом и животные с их двухчастной душой используются в пищу человеком и, в свою очередь, служат для его тела источником строительного материала. Первоэлементы, составляющие плоть растений и животных, являются такими же первоэлементами как те, что составляют структуру тела человека, и без труда включаются в цепочки обмена веществ. При этом одной общности устройства на уровне первоэлементов было бы совершенно недостаточно, ведь почва и камни устроены из тех же первоэлементов, однако их употребить в пищу невозможно. Таким образом, сквозь призму единства духовного и телесного описывается, с одной стороны, общность живого (не случайно Платон, а вслед за ним и Гален подчеркивали, что растения следует считать живыми существами), а с другой – устанавливается их иерархия[55].

С помощью концепции трехчастной души, в естествознание вводится конструкция, предвосхищающая деление природы на органическую и неорганическую, совершенно необходимая для целостного описание физико-химических процессов, происходящих в человеческом организме. Таким образом обеспечивается следующий важный шаг, необходимый для создания и объяснения общей патологии в медицине.

Вслед за Галеном обратим внимание на «ошибку» Аристотеля, помещавшего «начало всех нервов» в сердце. Напомним, что Аристотель вслед за Эмпедоклом считал, что функции разумного управления произвольными функциями организма находятся не в головном мозге, а в сердце. Уже тогда, с учетом складывавшегося опыта анатомических вскрытий, было понятно, что существует анатомический субстрат – нервы, с помощью которого центр интеллектуальной деятельности управляет членами тела. Со времен Алкмеона была известна связь между центрами чувств и мозгом, осуществляемая с помощью определенных анатомических образований. Учитывая значительный опыт анатомических вскрытий, накопленный в Ликее, упорство Аристотеля в этом вопросе можно счесть труднообъяснимым, однако оно становится понятным при комплексном анализе исторической судьбы этой точки зрения. Важнейшим источником, позволяющим нам разобраться в этом вопросе, является малоизученный в отечественной историографии трактат Галена «О доктринах Гиппократа и Платона».

В роли оппонентов Галена в ней выступают врачи и философы, стоявшие на позиции стоической философии и разделявшие мнение Аристотеля, помещавшего разумное, руководящее начало души в сердце. По мнению Галена, отрицание стоиками «страстного» и «вожделеющего» начал в человеческой душе ведет к ложному монизму и в итоге к онтологическому разделению души и тела. Гален внимательно исследует ее месторасположение и ожесточенно полемизирует с учеными, вслед за Аристотелем утверждавшими, что «разумная», «руководящая» часть души находится в сердце. Судя по всему, главным интеллектуальным противником Галена является стоик Хрисипп из Сол, трактат которого «О душе» (не сохранившийся до наших дней) великий римский врач подробно разбирает, опровергая содержащиеся в нем представления о сердце как источнике движения. Гален указывает на сугубо спекулятивный характер представлений стоиков и Аристотеля, объясняя это их «анатомической невежественностью». Он доказывает, что центр двигательной энергии находится в головном мозге, а посредством спинного мозга и нервов эта энергия передается всему телу.

Для Галена как врача вопрос о местопребывании разумной части души имеет приоритетное значение не столько относительно проявления ее сущности, сколько для понимания источника движения и произвольных действий человеческого тела. Анатомическое вскрытие с целью накопления эмпирически достоверных знаний, по мнению Галена, есть единственный заслуживающий доверия способ изучения устройства организма. Применение этого метода позволяет ему открыто критиковать мнение оппонентов, которые считали, что артерии превращаются в нервы и это предоставляло возможность рассматривать сердце как источник «высшей пневмы», расходящейся по нервам. Подобный подход Гален называет «пустой теорией»: «Не следует с помощью [пустых] теорий пытаться разыскивать артерии, которые изначально превращаются в эти нервы, чтобы только потом пошевелить пальцем или другой частью руки»[56].

Важнейшей в философии Стагирита и крайне важной для развития медицинской теории и практики является теория движения. Во вступительной статье к третьему тому отечественного издания собрания сочинений Аристотеля именно так оценивается его взгляд на проблему движения: «Так как все существующее существует либо в возможности, либо в действительности, то любой вид Движения может быть определен как действительность (энтелехия) существующего в возможности, поскольку оно таково (например, качественное изменение есть действительность тела, могущего качественно изменяться, поскольку оно способно к такому изменению и т. д.)»[57].

В его системе существуют следующие виды движения – качественные изменения, рост и уменьшение, возникновение и уничтожение и, наконец, перемещение. Нетрудно заметить, как органично и легко можно описывать медицинские явления с помощью предложенных Аристотелем видов движения. Безусловно, раскрыть содержимое этих понятий относительно явлений, изучаемых медициной, можно только эмпирическим путем. Особенно важной нам представляется принципиальная оговорка об энтелехии существующего в возможности. Действительно, осмыслить всю совокупность явлений общей патологии можно только при понимании многовариантности, заложенной в возможностях организма, и при системном обобщении обилия эмпирических явлений, раскрывающих многовариантность. При этом мы должны четко соотносить возможность объяснения эмпирических наблюдений с понятийным аппаратом. Явствует ли из врачебной практики возможность качественных изменений в человеческом организме? Конечно, и она усматривается в самых разных группах явлений. Разберем ее на примере функции дыхания во всей ее совокупности. Первое назначение дыхания – охлаждение внутреннего огня. Именно она реализуется в организме, когда, с одной стороны, внутренний огонь необходим для пищеварения и питания плоти, а с другой стороны, это сопровождается качественным изменением перехода первоэлемента огня в первоэлемент воздуха. Нарушение функции дыхания повлечет за собой нарушение питательной функции крови, которая, в свою очередь, приведет к гниению плоти. В далеко зашедшей фазе эта цепочка нарушений наблюдается врачом в контрасте между, например, здоровой нижней конечностью и ногой, пораженной гангреной. Налицо качественное изменение плоти вследствие реализации цепочки взаимосвязанных нарушений функций организма. Важным моментом в представленной нами картине последовательности патологических процессов является тот факт, что все они реализовывались на фоне перемен в другом виде движения – перемещений. Как правило, аристотелевское «перемещение» описывается историками науки в категориях механической физики, например перемещение предметов в пространстве. Однако не менее важной является реализация этого вида движения в виде процессов, невидимых глазу, но понимаемых с помощью теории первоэлементов и в контексте физиологических процессов, протекающих в человеческом организме. Перемещение питательных веществ с помощью крови и качество усвоения их тканями объясняется в аристотелевской системе с помощью совокупности видов движения. Такие виды движения, как рост и убыль, возникновение и уничтожение, очевидным образом реализуются в процессе эмбриогенеза, роста и умирания человеческого организма. Именно таким образом в медицинской практике античности движение постигается как отношение.

Аристотель следующим образом соотносит четыре вида движения с базовыми категориями: в отношении сущности – возникновение и уничтожение; в отношении количества – рост и уменьшение; в отношении места – перемещение; в отношении качества – качественные изменения. Возникает вопрос о соотношении этих видов движения друг с другом и возможности установления иерархии этих видов движения при описании процессов, происходящих в биологических системах: «Ведь невозможно, чтобы рост происходил без наличия предшествующего качественного изменения, так как растущее иногда увеличивается за счет однородного, иногда же за счет неоднородного, так как пища считается противоположным [присоединяющимся] к противоположному, а все возникающее возникает, когда однородное [присоединяется] к однородному. Следовательно, необходимо, чтобы качественное изменение было переходом в противоположное. Но если происходит качественное изменение, должно существовать нечто изменяющее и делающее из теплого в возможности теплое в деятельности. Таким образом, очевидно, что движущее ведет себя не одинаково, но иногда находится ближе, иногда дальше от качественно изменяемого. А это не может произойти без перемещения. Следовательно, если движение должно существовать всегда, то необходимо, чтобы и перемещение всегда было первым из движений, и, если одно из перемещений первое, а другое последующее, чтобы существовало первое перемещение»[58].

Известный историк античной философии П.П. Гайденко указывает, что Аристотель устанавливает «некоторую иерархию между ними, объявляя первым движением перемещение». Тонко чувствуя внутреннюю логику Аристотеля, она приводит пример употребления пищи как иллюстрацию к этому тезису: «Таким образом, качественные и количественные изменения уже предполагают перемещение как свое обязательное условие; так, например, пища должна быть перемещена к существу, которое питается ею и таким образом изменяется и количественно и качественно. Перемещение, следовательно, выступает как такое движение, которое опосредует все остальные виды движения»[59].

Ставя своей задачей исследование системы Аристотеля в контексте истории медицины, обратим внимание на определенную трудность выделения первичности того или иного вида движения при анализе процессов обмена веществ. На первый взгляд может показаться, что качественные изменения имеют большее значение для описания физиологических процессов, однако, по нашему мнению, следует согласиться с трактовкой П.П. Гайденко. Действительно, изменения качества – от измельчения пищи в полости рта, ее переработки в желудке и печени до взаимопревращения первоэлементов в процессе тканевого обмена невозможны без перемещения соответствующих субстанций внутри организма.

Наблюдая очевидную (и крайне полезную) преемственность взглядов Платона и Аристотеля в отношении медицинской теории, попытаемся оценить уровень их практических знаний об устройстве и функционировании человеческого тела. В диалоге «Тимей» (70a-d) Платон говорит об устройстве сердца, характеризуя его как «узел» (или клубок) вен и «родник» (или источник) крови. Его описание носит довольно поверхностный характер, не приводятся четкие данные ни по анатомии (например, описание отделов сердца), ни по физиологии (Платон даже не указывает, что сердце является первопричиной движения крови по сосудам). Однако он обращает внимание на связь между сердцем и легкими посредством сосудов и помещает в сердце источник внутреннего тепла, который должен охлаждаться дыханием. Нетрудно заметить взаимосвязь этих двух аспектов. Описание сердца как центра сосудистой системы мы встречаем и в текстах «Корпуса Гиппократа». Существует трактат «О сердце», содержащий описание сердечной анатомии и физиологии и трактат «О питании», где сердце оценивается как центр сосудистой системы, проводятся определенные различия между венами и артериями и излагается основа учения о пульсе как важном факторе диагностики. Позднейшие критические исследования относят эти два текста «Корпуса» к более позднему времени, чем работы Аристотеля. В историографии 90-х гг. XX в. трактат «О сердце» стали датировать II в. или даже I в. до Р. Х. Основанием к этому служат «впечатляющие» (выражение Дж. Лонгригга) знания о сердечной анатомии, которые, как считается, могли быть получены только после анатомических исследований Александрийской школы в III в. до Р.Х. Возражение, на наш взгляд, достаточно спорное: оно, по сути, основано на априорном «знании» современных историков о том, что и когда могло происходить. По нашему мнению, в трактате «О сердце» нет ничего такого, что не соответствовало бы возможностям врачей гиппократовского времени. Предметом дискуссии может быть только вполне праксагоровское разделение сосудов на вены и артерии. При этом заметим, что приоритет Праксагора (а не, например, его неизвестного нам старшего современника) тоже выявляется по косвенным, позднейшим упоминаниям. Однако здесь мы не будем настаивать на своем мнении и обратимся к трактату «О плоти» («De carnibus»)[60]. Это произведение содержит важную информацию по интересующему нас вопросу, однако на русский язык оно не переводилось и, соответственно, с ним невозможно ознакомиться по изданию «Корпуса Гиппократа» под редакцией В.П. Карпова (перевод В.И. Руднева). Относительно этого текста в зарубежной историографии существует консенсус: он определенно считается по времени предшествующим Ликею. В главе 5 этого трактата содержится следующее описание сердечной анатомии и физиологии: «В сердце находится много вязкого и холодного. Под влиянием тепла его плоть становится жесткой и вязкой, и вокруг него образуется оболочка, которая бывает полой, но иным образом, чем вены, и находится она в начале наиболее полой вены. Ведь имеются две полых вены, исходящих от сердца. Одна называется артерией, а другая, к которой присоединяется сердце, – полой веной. И сердце имеет наибольшее количество тепла в том месте, где расположена эта полая вена, и именно она распределяет по телу пневму. К этим двум венам присоединены другие, проходящие сквозь все тело. Наиболее полая вена, к которой присоединено сердце, проходит через весь живот и диафрагму и разделяется по направлению к каждой почке. В чреслах эта вена расходится в разные стороны, достигая других частей [тела], а также спускается в обе ноги. Таким же образом по направлению к шее, находящейся над сердцем, некоторые [сосуды] идут справа, а другие слева. После чего эти сосуды достигают головы и в области висков разделяются. Можно перечислить другие, наиболее крупные вены, но именно от полой вены и от артерии расходятся по всему телу другие вены. Самые полые вены – те, которые идут к сердцу и шее, а также находятся в голове и расположены ниже сердца, вплоть до бедренных суставов»[61].

Обратим внимание на четкое различие, проводимое автором, между двумя полыми сосудами, которые в современной анатомии называются vena cava superior и aorta. Гален неоднократно обращал внимание на характерное для времен Гиппократа неумение врачей проводить различие между венами и артериями, относя это на счет недостаточного опыта вскрытий. Действительно, в современной историографии принято считать, что первым, кто описал это различие, был Праксагор. Сердце в трактате «О плоти» уверенно описывается автором как центр сердечно-сосудистой системы. Оценка сердца как органа, несущего пневму и распределяющего ее, по мнению Галена, характерна для врачей, стоящих на натурфилософской позиции школы перипатетиков. Этот момент ранее не обсуждался в историографии. Мы обращаем на него внимание впервые, высказывая это соображение на основе одного из фрагментов первой книги «О доктринах Гиппократа и Платона»[62]. Нельзя исключать, что мнение Аристотеля и Диокла в этой части не оригинально и лишь продолжает какую-то из теорий врачей и философов-досократиков, которые неизвестны нам в силу отсутствия источников. Здесь возникает новое противоречие. С одной стороны, это описание сердца вполне соответствует взглядам последователей Аристотеля (на что недвусмысленно указывает Гален), с другой – сердечная анатомия в трактатах Аристотеля, существенно контрастирует с данными трактата «О плоти». В сочинении «История животных» Аристотель резко критикует ошибки своих предшественников во взглядах на устройство сердца, указывая на необходимость основывать свои суждения исключительно на опытах анатомических вскрытий. Он приводит следующее описание сердечной анатомии и функций: «Сердце имеет три желудочка; оно расположено выше легкого соответственно месту разделения трахеи. Имеет оболочку, содержащую жир, толстую, посредством которой прирастает к большой вене и аорте; оно лежит на аорте острой частью; расположена же эта острая часть в груди одинаковым образом у всех животных, которые имеют грудь. Но у всех животных, как имеющих, так и не имеющих эту часть, острый конец сердца обращен вперед; это часто можно не заметить, так как у вскрытых животных он изменяет положение; выпуклая же часть сердца обращена кверху. Острая часть сердца обыкновенно мясистая и плотная, и в ее полостях находятся жилы.

Расположено сердце у прочих животных по середине груди, у человека более в левой части, слегка отклоняясь от места разделения грудей к левому соску и верхней части груди. Оно не велико, и весь его вид не продолговатый, но более округлый, только верхушка его сходится в острие.

Как было сказано, сердце имеет три желудочка, самый большой в правой стороне, самый малый в левой, средний по величине – посередине. Два желудочка у него небольшой величины, и оба имеют сообщение с легким; это ясно заметно в одном из желудочков книзу от места прирастания. Самым большим желудочком сердце подвешено к большой вене, с которой соединена и брыжейка; средним – к аорте.

Идут также от сердца протоки в легкое и разделяются таким же образом, как и артерия, сопровождая во всем легком ее разветвления; протоки, идущие от сердца, лежат сверху, и ни один проток не сообщается [с разветвлениями артерии], но пневму они получают через соприкосновение и переправляют ее в сердце: один проток идет в правый желудочек, другой в левый. О большой вене и аорте самих по себе мы скажем вместе впоследствии»[63].

В трактатах «О частях животных» и «История животных» Аристотель комментирует разницу между устройством сердца животных и человека следующим образом: самой большой полостью сердца у человека является правый желудочек, топографически располагающийся выше других полостей, тогда как само сердце залегает в грудной полости по диагонали с вершиной, наклоненной влево. Объяснить эти ремарки чем-либо иным, кроме практического опыта наблюдения человеческого сердца, невозможно. Однако здесь мы вновь ограничены априорным предположением о невозможности вскрытия человеческих тел в Афинах времен Аристотеля в силу религиозных запретов. Единственным правдоподобным объяснением из числа существующих в историографии мы считаем идею В. Огла[64], предположившего, что Аристотель черпал свои знания из наблюдения за анатомией человеческого эмбриона, полученного при аборте на поздних стадиях беременности. Это утверждение В. Огл обосновывает прямым указанием Аристотеля на возможность наблюдения сердца у человеческих эмбрионов после аборта, содержащимся в трактате «О частях животных».

Крайне важной для истории медицины следует считать фигуру Диокла из Кариста[65]. Он считается представителем Ликея, внесшим важный вклад в развитие медицинских знаний, прежде всего в отношении широты использования анатомических вскрытий. На всем протяжении ХХ в. фигуре Диокла уделялось значительное внимание исследователей, между тем, автор этих строк неоднократно имел возможность убедиться, что она плохо известна российским историкам медицины. Историческая оценка работ Диокла, прежде всего в сопоставлении его с Аристотелем, несколько раз существенно менялась. По мнению известного немецкого философа и историка философии Г. Дильса, Диокл считал сердце вместилищем интеллекта, схожую позицию высказывал М. Уэллман[66]. Диокл считал, что у вместилища интеллекта есть две стороны: правая половина отвечает за ощущения, левая – за интеллект. Диокл описывал сердце как имеющее два предсердия и желудочки. Из сердца в определенных его частях отходят сосуды для крови и пневмы. Дж. Лонгригг интерпретирует упоминание «желудочков» во множественном числе (т. е. более одного, в отличие от представлений Аристотеля) и двух предсердий как указание на четырехкамерное устройство сердца. Таким образом, М. Уэллман и Дж. Лонгригг ставят вопрос о причинах неверной интерпретации Аристотелем результатов анатомических вскрытий и наблюдений за сердцем, предполагая, что Стагирит исходил «из скорее метафизических, чем анатомических» представлений. Существуют и расхождения между Аристотелем и Диоклом в отношении принципов питания эмбрионов в утробе матери. Речь идет о критике Аристотелем представления Диокла о «котиледонах» – похожих на соски молочных желез образованиях, якобы существующих внутри материнской утробы, через которые питается эмбрион, привыкая к навыку сосания материнской груди. К. Йегер[67] считает, что Аристотель таким образом поправлял Диокла, датируя его работы как более ранние. В эту полемику позднее включились такие известные специалисты, как Л. Эдельштейн[68], Г. Фон Штаден[69] и Ф. Солмсен[70]. Суть ее касалась вопросов «кто кого исправлял?» и/или «кто у кого учился?». Эта дискуссия была достаточно продолжительной, для нашего изложения она не принципиальна. Важно ее резюме: на данный момент Диокла принято считать видным представителем Ликея, современником Аристотеля, занимавшимся исключительно медицинскими исследованиями. В отношении конкретных взглядов на анатомию и физиологию у него были расхождения с Аристотелем, имевшим гораздо более широкие естественнонаучные интересы.

Физиологическая концепция Диокла основана на идее о четырех противоположностях, развивающей преставления Филистиона и Эмпедокла о четырех первоэлементах. Процесс пищеварения, по его мнению, является формой разрушения, вызванного воздействием внутреннего тепла на пищу, вследствие этого процесса образуется кровь. Наличие чрезмерного количества внутреннего тепла производит желчь, при дефиците внутреннего тепла возникает флегма. Таким образом Диокл сочетает гуморальную теорию Гиппократа о четырех жидкостях с концепцией «внутреннего тепла». Вслед за Гиппократом он предполагает, что преобладание определенных телесных жидкостей связано с временами года, на этом основаны его диетические предписания. Диокл разделяет мнение Филистиона и Платона о причинах болезней как нарушении равновесия первоэлементов и соглашается с существованием типа болезней, вызванных затруднениями кожного дыхания, т. е. прохождением пневмы через поры в коже. Такие затруднения, по мнению Диокла, происходили из-за отрицательного влияния желчи и слизи на венозный кровоток. Преобладание желчи вызывало кипение крови и ее свертывание, а преобладание слизи – переохлаждение и запустевание. В обоих случаях нарушалось питание тканей, затруднялось распространение пневмы по всему телу, что приводило к развитию лихорадки. Акцент, который делал Диокл на теории пневмы, создавал методологическую возможность разрешения вопроса о механизме передачи функции восприятия и контроля за произвольными движениями от центра интеллекта непосредственно к частям тела. Тем самым появлялся шанс на решение одного из основополагающих вопросов медицины – о строении и функциях нервной системы. Отнесение функции интеллекта не просто в сердце, а именно в кровь в районе сердца придавало крови признаки философской сакральности, что весьма органично вписывалось в представления Эмпедокла, но совершенно не соответствовало рациональности познания физиологических процессов, характерных для системы Платона и Аристотеля. В конечном счете кровь видится Аристотелю тем, чем в сущности и является, – одной из систем организма, отвечающей за питание.

Аристотель настаивает на наличии в полостях сердца пневмы, не указывая четко пути ее проникновения и локализацию. Диокл располагает пневму в левом желудочке сердца, полагая, что оттуда она распространяется по всему организму по сосудам, при необходимости выделяясь из крови под действием внутреннего тепла. Позднее Праксагор, уточняя анатомическую разницу между артериями и венами, выдвинет и тезис об их различной функции: кровь движется по венам, а пневма – по артериям. В литературе есть мнение, что Диокл придерживался этого взгляда еще до Праксагора.

Вообще считается, что Праксагор во многом следовал за Диоклом: оба рассматривали приступы эпилепсии и апоплексии следствием блокировки прохождения психической пневмы от сердца через аорту из-за скопления флегмы. Оба они считали сердце вместилищем интеллекта, а процесс пищеварения – происходящим под действием внутреннего тепла. В. Йегер, оценивая историческую роль Диокла, утверждает, что «около двадцати лет после смерти Аристотеля школа Гиппократа на Косе находилась под доминантным влиянием медицинского отделения школы Аристотеля»[71]. Известно, что Герофил был учеником Праксагора, есть мнение, что он и Эрасистрат находились под влиянием философии перипатетиков. С последним утверждением мы не согласны и считаем Эрасистрата сторонником атомизма. Однако с учетом известной преемственности между исследованиями Диокла и Праксагора, с одной стороны, и работами Александрийской школы – с другой, невозможно переоценить историческую роль медицинских исследований в Ликее.