Читать книгу Ветер вересковых пустошей - Галина Евстифеева - Страница 7

Червень, 861 год н. э., Северная Русь, Торинград

Лето принесло в Торинград долгожданное тепло, казалось, солнечные лучи не только согревают тело людское, но и душу. Здесь, на севере Руси, даже летом не было поистине жарко, скорее – тепло, но не настолько, чтобы не подтапливать очаг в гриднице перед утренней и вечерней трапезой.

Приход лета ознаменовал окончание ожидания для всех, живущих в Торинграде. Закончилась лютая зима и холодная весна, вскоре окончится и девичество любимой дочери княжеской, а пока завершались приготовления к сватовству княжны Прекрасы.

Все ждали приезда князя Фарлафа и княжича Карна. Торин – с болью в сердце, он словно прощался со своей землей, ему было горько думать о том, что её унаследует чужой сын, Марфа – с тоской и печалью, ибо уже начала прощаться с любимой дочерью, а обе княжны – с нетерпением, ибо каждая жаждала перемен в судьбе.

Во дворе князя Торина кипела неустанно работа: княгиня Марфа проверяла запасы различных яств, и если чего-то, по её мнению, не хватало, пополняла кладовые. Девки теремные не выпускали из рук тряпок, мыли и чистили гридницу, одрины, коптильню, кладовые, и даже заборол. Княжна Прекраса мерила наряды, выбирая самый богатый, чтобы не осрамиться перед гостями высокими. А дружинники пуще прежнего упражнялись в ратном деле, надеясь вышибить дух из дружинников князя Фарлафа.

Княжна Горлунг же, не покладая рук, шила и расшивала платья, в надежде очаровать княжича Карна. За этим занятием и застал её верный Эврар, зайдя однажды днём в лечебный покой.

Горлунг сидела у окна, тонкая игла быстро сновала в её пальцах. Она оторвалась от шитья и посмотрела на вошедшего. Рында затворил за собой дверь, и, присев на лавку у её ног, сказал:

– Всё готово, светлая, сделали.

– Правда? Так скоро? – удивлённо вскинув брови, молвила княжна. – Ох, Эврар, что бы я без тебя делала? Лишь на тебя одного я могу положиться. Покажи.

Рында, довольно крякнув, развернул тряпицу, которую держал в руках, и солнца свет заиграл на отполированном лезвии кинжала. Сам кинжал был с деревянной ручкой, тёмно-красной, украшенной затейливой резьбой, лезвие широкое и острое отражало лицо княжны. Горлунг, повертев кинжал в руках, нанесла иглой на рукоять маленький знак, который был не заметен при беглом осмотре кинжала. Довольно осмотрев дело рук своих, она, зажав лезвие между ладоней, долго шептала молитвенные слова, потом провела тонкими пальцами по острию кинжала, из едва заметных порезов потекла на лезвие алая кровь. Протерев кинжал тряпицей, княжна молвила:

– Ну, вот и всё, можно отдавать ему.

Горлунг по старой привычке звала Торина только «он», и никак иначе. Казалось, для неё не существует ни его имени, ни с таким трудом добытого им звания. Нет, так же, как и Суль, она не считала нужным называть его как-то иначе, князь был для неё безымянным, просто «он».

Смеркалось. Княжна отложила шитьё и молча смотрела в окно. Вечерний лёгкий ветерок, влетавший в комнату, трепал выбившиеся из косы пряди. Вскоре пришла Инхульд и принесла ужин для троих. Молча отужинав, они так же безмолвно расселись по лавкам. Вообще молчание в покоях старшей княжны было вещью естественной, казалось, что она, словно болезнью, заражала всех своей немногословностью.

– Инхульд, – внезапно позвала няньку Горлунг.

– Что, светлая? – недовольно отозвалась нянька.

– Нынче вечером отнеси ему кинжал, – не глядя на неё, сказала княжна.

– Ему? Конунгу? – боязливо переспросила Инхульд.

– Да, ему, – уверенно молвила Горлунг, – скажешь, что дар от меня, что на рукоятке вырезаны руны, приносящие удачу в охоте.

Нянька в ужасе смотрела на хозяйку, упав на колени, она цеплялась за подол одеяния Горлунг.

– Не губи меня, светлая княжна, самой матерью Фригг заклинаю тебя, пощади, – залепетала Инхульд, – конунг убьёт меня на месте за такую дерзость.

– Не убьёт, – спокойно возразила княжна.

– Убьёт, как пить дать, убьёт, – шептала нянька, – и придётся мне кончину свою встретить на чужбине далёкой, не губи меня…

– Не будет нынче смерти твоей. Это я тебе говорю. Ступай, – не обратив внимания на мольбы няньки, молвила Горлунг, – и передай всё, что я велела.

* * *

И вот, во время вечерней трапезы в гриднице князя Торина, Инхульд на подгибающихся от страха ногах стояла возле дверей трапезной залы, боясь войти. Она хорошо помнила скверный нрав отца князя Торина – конунга Борна Хмельного, славившегося жестокостью, помнила, как боялись домочадцы попасться ему на глаза, когда тот пребывал в дурном настроении. И вот теперь, моля богов, Инхульд твёрдо знала, что это последний день её жизни, ибо не простит ей князь такого нахальства – явиться от опальной дочери с даром, да просьбой прийти в случае удачной охоты за благодарностью. И все уверения Горлунг о том, что норны не оборвут нынче нити жизни Инхульд, последняя не брала в расчёт.

Собрав всю волю в кулак, тихо отворив дверь в гридницу, вошла Инхульд, опасливо поглядывая на князя Торина. Тот восседал во главе общего длинного стола, застеленного небелёным полотнищем и заставленного различными яствами. По обе стороны от стола стояли длинные резные скамьи, на которых сидели дружинники. В гриднице было шумно от весёлых воинов и душно от паров браги, выпитой ими.

Торин сразу заметил, что в гридницу вошла старуха. Прищурив глаза, смотрел он на приближающуюся к нему ссохшуюся фигуру. Князь не мог вспомнить, где он видел её раньше, ибо память редкого мужчины хранит воспоминание о той, кто его нянчил. Да что там! Князь Торин с трудом воскрешал в памяти черты лица той, кто даровал ему жизнь.

– Приветствую тебя, конунг Торин, – начала дрожащим голосом Инхульд, поклонившись правителю.

«Конунг» – это слово пробудило в его душе непрошенную грусть. Ведь Торин так хотел, так чаял быть конунгом, правителем на норманнской земле, а он… носит титул «князь» в чужой далёкой стороне. И тут внезапно князь понял, кто стоит перед ним, только тот, кто прибыл из Норэйг, мог его назвать конунгом, выходит, это нянька Горлунг. И нехорошее предчувствие закралось в княжескую душу.

– Приветствую тебя! – рявкнул Торин.

– О, великий конунг, разреши мне молвить слово, – взмолилась Инхульд, сжавшись от грозного ответа.

– Молви, – также резко бросил князь.

– Светлая княжна Горлунг желает тебе, конунг, здравия долгие лета. Прослышав про знатную охоту, что собираешь ты, конунг, она шлёт тебе дар свой.

И Инхульд протянула князю Торину кинжал отменного качества, который был настолько хорош, что князь невольно залюбовался. Торин взял его, рукоять кинжала ловко легла в большую сильную ладонь, словно он был сделан на заказ по обмерам его руки искусным мастером.

– Светлая княжна Горлунг просила передать, что на рукояти кинжала начертана руна, помогающая при охоте. Руна начертана княжной столь искусно, что не всякому глазу будет видна, – торопливо заговорила Инхульд, – также княжна молвила, что с таким кинжалом ни один зверь от тебя не уйдёт, на скольких ногах он бы ни был.

– Передай Горлунг мою благодарность, – сказал приятно удивлённый князь. Он восхищённо глядел на традиционные норманнские узоры, украшающие рукоять кинжала.

– Конунг Торин, светлая княжна Горлунг испрашивает твоего позволения прийти к тебе после охоты, и узнать из твоих уст, помог ли тебе сей кинжал, – произнесла самые страшные слова нянька, те слова, ради которых и была она послана госпожой своей.

Князь Торин, разгорячённый брагой, которую отменно варила одна из рабынь, был, после полученного дара в благостном настроении. Кинжал радовал его глаз и сердце, норманнские узоры на рукояти воскрешали в памяти далёкие года, прошедшие в набегах, и, на диво самому себе, Торин на просьбу, высказанную нянькой дочери, ответил согласием. Хотя после очень жалел об этом.

Низко поклонившись, вышла Инхульд из гридницы, сама не веря тому, что осталась жива.