Читать книгу Тростинка на ветру (сборник) - Галина Федоровна Вершинина - Страница 1

Утро у Павла Савельевича Крылова выдалось вновь незадачливое. Избегая укоризненных взглядов жены, он молча, наспех собравшись и не завтракая, выскочил в прохладу наступившего дня. В еще не остывшей росе серебрились блики проснувшегося солнца. Влажный, наполненный ароматом лилий и цветочного табака воздух, свежил его разгоряченное, осунувшееся за ночь лицо. Он неторопливо сошел с крыльца веранды и зашагал в сторону Рябиновой улицы. В районе частного сектора пока было безлюдно, но день уже вступал в свои права: за плотными заборами хлопали двери, слышались приглушенные окрики хозяев, скрипели калитки и открывались ставни, подавала голоса живность. Сердце екнуло на подходе к дому с голубыми ставнями. Здесь он не был ровно год. Знакомый палисад, всегда заполненный головками георгинов и золотого шара, был вытоптанным. Вместо калитки двор надежно прикрывали железные ворота. Не смея разглядывать другие перемены новых хозяев, Павел ускорил шаг по направлению к поселковому кладбищу.

Натоптанная дорожка вывела его в самый дальний уголок заросшего погоста. Прислонившись к оградке, выкованной по его заказу, он торопливо отдышался. Покрытая дерном могила за год почти не просела и казалась совсем недавней. «Ну что, Мария? Здравствуй, Мария», – чуть слышно прошептал он и уронил голову на грудь. Так сердце защемило, что больше ни о чем другом думать не посмел. Только картинки замелькали одна за другой, не так уж и много, да и те обрывками, а словно уместилась в них вся его жизнь. Вот он студент нефтегазового техникума, отличник, перворазрядник по боксу, малодушно поддавшийся на чемпионате области какому-то юнцу. А вот и первый рабочий день, в который такой страх закрался в душу, что он долго не мог отойти от сомнений в выбранной специальности. Скважина так зафонтанировала, что не то что его, пацана, а матерых мужиков но сторонам разбросало силой пластового давления. Вот танцплощадка и драка за девчонку, имени которой он так и не вспомнил. Обрывки свадьбы, длинные ночи с нелюбимой, дети, внуки. И последний тягостный день, проведенный возле кровати утухающей Марии. В больничной палате, как безнадежно больная, она лежала отдельно от всех. Окончательный диагноз «рак крови» не давал никаких шансов на жизнь. Павел так и не понял, чего же она хотела сказать или о чем попросить в последнюю минуту жизни. Ему показалось, что она захотела пить. Он схватил стакан воды и склонился над ней. Сухими, бескровными губами она с трудом прошептала: «Ты есть». «Что, ты хочешь есть?! Сейчас, родная, сейчас. Сестра, сестра, Мария просит еды!» – Он кинулся в больничный коридор за дежурившей медсестрой. Всполошив врачей, Павел вернулся обратно. Бережно приподнял голову Марии. Взгляд ее тускнел, только успела она промолвить еще раз: «Ты есть»…

Он потом с трудом вспоминал, что происходило дальше. По пути к автостанции на одной из улиц райцентра он обратил внимание на белобрысого пацаненка. Мальчик сидел среди одуванчиков на солнцепеке и, видимо, зубрил заданный урок Поминутно заглядывая в учебник, он быстро закрывал его и старательно повторял: «Их бин – я есть. ду ист – ты есть. Их бин – Я есть. ду ист – ты есть». «Постой-ка, малец, постой, что ты сказал? – Павел прошел было мимо, но резко повернулся к мальчику. – Ну-ка, малыш, повтори еще раз». Мальчик, вздрогнув от неожиданности, ответил: «Ну, это… это не по-нашему. Это понемецки. Их бин – Я есть. ду ист – ты есть. То есть понимаете, дяденька, я есть, вы есть. Мы есть. То есть я – это я, вы – это вы. Или ты – ты есть».

Павел упал, примяв нежную майскую траву. «Ты есть! Ты есть! Ты есть!» – стучало бешено в висках…

…Он такой же босоногий мальчик с крыши дома с интересом следит за соседскими голубями. Вот вся стая взметнула вверх. Только шелест крыльев доносится с высоты неба. Завороженный, Павлик не может оторвать взгляда от трепещущих в воздухе птиц. От стаи отделяется вожак, крупный, сизокрылый, опускается все ниже и подзывает к себе свою голубку. Они вдвоем танцуют только им понятный танец, воркуя и милуясь друг с другом. Вдруг голубка, подбитая шальной рогаткой, начинает трепыхаться и бессильно падает вниз. Внезапно сизокрылый резко устремляется в небо и даже теряется из виду. Павлик вихрем срывается с крыши и бежит к раненой птице. Рядом с ней камнем падает сизокрылый…

Павел об этом случае забыть не забыл, а сам ни разу подобного проявления любви не почувствовал. Над книгами да кино «про любовь» он только усмехался. «Маются дурью, делать им нечего…», – упрекал он героев любовных романов и утешал свое самолюбие, забываясь в работе и заботах по хозяйству. Но в компаниях, поднимая свой любимый тост «За дружбу и любовь!», он всегда вспоминал о преданности пары сизокрылых. Уже после выпитого для тех, кто помоложе, добавлял: «Дружба – это понятно, а вот что такое любовь – дано понять не каждому». Хотя мысленно адресовал это изречение прежде всего себе. А как больно было признаться в этом: нет в сердце любви.

Солнце припекало, день разгорался. Он и так с утра выдался незадачливым, а затянувшаяся у главного инженера планерка окончательно подпортила настроение. Нужно было спешить к своей бригаде. Еще чуть свет позвонил ему сменный мастер и доложил о том, что накануне проходка при фрезеровании составила всего лишь пять сантиметров в час, а нынешним днем и вовсе прекратилась. А ведь были дни, что доходила она до одного метра в смену. Но в последнее время ремонт скважины подвигался медленно, никак не удается извлечь из нее часть прихваченного оборудования. Судя по всему, при попытке водоизоляции пластов был зацементирован «хвостовик», и все это время скважина простояла без действия. Задача бригады была одна – очистить ее, произвести качественные водоизоляционные работы в пластах, затем освоить и сдать заказчику в наилучшем виде. Вот тебе и оренбургские степи: казалось бы, откуда воде взяться в пластах, а надо же, вышла наружу…

Отказавшись от «козлика», Павел пошел к скважине пешком, по пути перебирая в уме всевозможные способы прихватки хвостовика. Дорога тянулась вдоль подсолнухового поля, за которым, собственно, и залегала бездействующая год скважина. Он поднял голову и не смог оторвать взгляда: до самого горизонта простиралось это изумительно полыхавшее подсолнуховое море. Крепкие, налитые силой стебли стояли плотной зеленой стеной, словно охраняли выделенное им для скоротечной летней жизни пространство.

Будто какая сила толкнула его в этот непролазный строй. Он шел, раздвигая листья и ничего не видя перед собой. Обессилев, рухнул навзничь, примяв ровные ряды. Хотелось рыдать от бессилья и тоски, но он всегда считал, что не мужицкое это дело – слезы проливать. Но не удержался. Сразу вспомнил слезы Марии, когда уговорил он ее первый раз в этом же подсолнуховом поле. Она лежала рядом с ним и смотрела в небо, из ее раскрытых глаз стекала за слезой слеза. «Ты что, или я тебя обидел?» – Павел, приподнявшись на локоть, смотрел на нее с оторопью. «Да что ты, разве бабское счастье можно обидеть», – Мария, издав тяжкий стон и уткнувшись в колени Павла, беззвучно заплакала.

С того памятного дня пролетело, промелькнуло, кануло пятнадцать лет. Павел исправно, раз в неделю, по субботам, навещал свою ухажерку. Сначала тайно, скрываясь в темноте ночи и крадучись вдоль длинных заборов. А после того, как «сарафанное радио» донесло известие о его измене в дом, прятаться смысла не стало, и он в открытую захаживал к Марии в любое время дня и ночи. Помогал по хозяйству – где топориком помашет, где пилой поработает. Жене своей по этому поводу скандалить сразу же запретил, и она выносила столь явное оскорбление всегда молча, только ненавистным взглядом буравила его широкую спину, когда совершал он свою очередную ходку к полюбовнице.

Павел сам себе не мог объяснить, что же влекло его к Марии. Или то, что всегда была она ухоженная, опрятная? Или душистые полосы, раскинутые но плечам и груди, так манили ароматом сена первого укоса? Или пышные булки и расстегаи, на которые была она славною мастерицей, поскольку работала поваром в поселковой столовой?.. Привык, приноровился, покидал ставшую сварливой жену и шел туда, где всегда его ждали ласковые руки Марии и ее теплая постель.

Но замечал, что Мария смотрела на него по-особенному, подолгу не отводила глаз, смутившись, тут же оборачивалась. Мягко улыбалась и не отвечала на его колкости, молча наливала стопочку и нодкладывала в тарелку малосольных огурцов. Он и догадываться не старался, что может любить его Мария своей тихою любовью одиночки, обреченной на страдание…

Увезли ее в больницу глубокой ночью. Дождь лил как из ведра, и «скорая» не раз буксовала в размытой колее, пока доехала до райцентра. Лишь два месяца спустя навестил он ее в первый раз. Тут и узнал, что как безнадежно больная она лежала в больничной палате одна. Павел и тогда не понял, что же хотела она ему сказать в последнюю минуту жизни. Целый год ходил как чумной, машинально выполнял какие-то действия, работал, ел, спал автоматически. Оживал только, когда навещал скромную могилу Марии. Сердце щемило, и сердце начинало трепыхаться так, как когда-то трепыхалась в небе подбитая голубка.

«Не полюбил!.. Не долюбил!.. Да есть ты, есть ты, окаянная, горемычная, чертова любовь!..» – Павел разрывал кулаками землю, подминая под себя стебли подсолнухов. «Прости, родная, ты есть, ты есть, ты есть!» Он рванулся было встать и крикнуть об этом во весь голос, но ноги не слушались. Лишь хватило сил приподнять отяжелевшие веки и посмотреть в небо. Ему вдруг почудился шум взлетевшей стаи сизокрылых, от которых как бы оторвалась и приближалась к нему пара голубей.

Это подломленные от ветра склонились над ним желтые подсолнухи…

2005