Читать книгу Тростинка на ветру (сборник) - Галина Федоровна Вершинина - Страница 2

Не иначе как Маня ее называли все, от мала до велика. Всего-то и богатства было у нее, что старая, покосившаяся в сторону реки изба да немудреный сарай, подгнившие доски которого раз от разу старательно подколачивались натасканным с местной лесопилки горбылем. Изредка Маниному хозяйству приносила приплод непослушная коза-дереза. Будучи помоложе, Маня оставляла серо-дымчатых козлят на племя, и потом пастухи с трудом совладали с хулиганистым козлом Борькой, силу увесистых рогов которого они не раз испытывали на себе. Почему-то все козлы из этой породы не любили мужиков. От того, может, что при Манином хозяйстве таковых ни разу не наблюдалось. Так и вела она свой убогий двор самостоятельно.

Был у Мани сад. В привычном понимании сельчан – просто огород, но для Мани – именно сад. Неширокую полоску вдоль забора занимал малинник. Напротив – кусты красной и черной смородины. А между черемухой и калиной, примыкая к углу сарая, совсем не по-деревенски (и это в нечерноземной окраине России!) раскинулись тонкие деревца капризных вишен.

Особенно любились они старушке в пору буйного цветения. Одна-одинешенька сумерничала она в углу затихнувшего сада и, предаваясь смутным воспоминаниям, совсем забывала о своем одиночестве. У реки в кустах черемухи, заигрывая, перещелкивались соловьи, комары веселым роем суетились в теплом воздухе, а Маня, упиваясь легким ароматом весенней ночи, вспоминала себя, молоденькую девушку, так и не дождавшуюся суженого с фронта. Сложил он свою буйную головушку где-то под Сталинградом. I [осле войны «женихаться» толком было не с кем, да из-за кротости характера так и не смогла Маня устроить свою личную жизнь. Так и мыкала она свое то ли горе, то ли радость в одиночку…

Вплоть до самого созревания ягод Маня полола грядки с луком и чесноком, рыхлила помидоры и капусту, обрезала усики с распластавшихся на полсада стеблей огурцов. С утра и до вечера копошилась Маня в своем саду, и лишь под вечер выходила уставшая бабка за ворота. Щурясь от закатного солнышка, она отдыхала на бревнышке, дожидаясь молочную кормилицу с горбушкой черствого хлеба в руках.

Саду-огороду и козлиному племени она целиком посвящала нерастраченную любовь на родных кровинушек, которыми Бог ее обделил. Все бы ничего, но заложенный природой материнский инстинкт настойчиво терзал ее одинокую душу и требовал всплеска материнских эмоций.

Жаждущая заботы и ласки, Маня и сама не заметила, как объектом ее любви стало соседское дите, розовощекий пузан Степка. С малых лет он привык быть самостоятельным. Не желавшие возиться с малышом старшие братья разбегались кто куда, и оставленному без присмотра ребенку не приходилось капризничать по разным пустякам. Постоянно работавшие в поле родители со временем заметили, что оставляемый на поруки не очень-то надежных нянек их сынок всегда сыт и ухожен. Не удивились, узнав, что эта сердобольная соседка присматривала за ним, – с этим смирились.

Маня души не чаяла в приемном сыне. В кармане ее цветастого фартука всегда хранился прибереженный для любимчика пряник, печеньице или леденец. Прирученный сладостями, Степка все больше привязывался к доброй тетечке.

Потом созревали вишни. Самые первые, самые отборные и спелые всегда доставались только ему. Маня без устали варила для безудержного сладкоежки вишневые морсы, джемы, компоты. Не жалея накладывала полную миску и с умилением смотрела, как смачно улепетывает ее Степашка здоровенную порцию варенья, ловко управляясь большой алюминиевой ложкой.

Степа подрастал. Приклеившаяся к нему кличка «Маня» вначале обижала его, но постепенно о ней стали забывать. Хотя сама Маня чувствовала сдержанное и холодное отношение к себе вымахавшего не по годам парня. Если и случалось помогать ему расколоть для Мани дрова, вскопать огород, закинуть на сарай охапку-другую сена для зимнего прокорма Серки, то делал это он как бы по-соседски, в разговоры вступал неохотно и все норовил как можно реже попадаться ей на глаза. А уж сказать что-то доброе, и ведь зная за что, вовсе стеснялся.

После школы Степан окончил районное ПТУ, отслужил на границе с Монголией и к весне вернулся на родину. Дома чего-то, как и раньше, не ладилось, родители часто ссорились, старшие братья завели свои семьи и разъехались по округе. Степан тосковал, скучал и откровенно хандрил.

В какой-то день в душе Степана вдруг что-то дрогнуло, и он, еще не зная куда, сорвался с места. Ноги сами несли его в сторону Маниной избушки. Знакомая с детства тропинка и лаз в заборе вывели прямиком к заветному саду. Замедлив шаг, чтоб успокоить разбушевавшееся не на шутку сердце, сквозь шум трепетавшей на ветру листвы он услышал приглушенные рыдания. Через щель в заборе под буйным цветением вишен Степан увидел сгорбленную фигурку Мани, морщинистые руки которой гладили его армейскую фотографию. «Родненький, родимый…», – всхлипывала она, утирая мокрые от слез глаза ситцевым платочком. В груди парня резко защемило, как будто перекрутило душу крепким узлом. Вмиг пронеслись в разгоряченной голове два года военной службы. Как не вспомнил за это время о Мане ни разу, не то чтобы передать привет через родителей. Как не собрался написать, а ведь можно было. Захотелось подойти, обнять, успокоить, сказать ласковые слова, которые мог бы он говорить и раньше, да не удосужился. Но не подошел. Стыд, раскаяние и страх терзали его сердце. Присев на корточки под забором, Степан с жадностью схватывал трогательные слова, не слышанные ни разу от родимой матери. Такой и осталась она в его памяти: под вишнями, будто жаловалась любимому саду на свое горемычное одиночество и тоску по невостребованной любви. Собрав чемоданчик с немудреными пожитками, захватив водительские права и удостоверение автослесаря, Степан вдруг подался на Север.

Новые впечатления напрочь затмили его прежние переживания. Отчий дом заменила шумная общага. Товарищи, такие же приезжие, как и он, учили жить и мыслить по-новому. В мех-колонне, куда устроился он почти на новехонькую «Татру», в основном работали молодые парни. Степенные мужики, явно приехавшие на край света за длинным рублем, жили семьями и вели продуманный образ жизни. Кто-то уже умудрился скопить денег иа личные машины. Кое-кто задумывался о жилищных кооперативах и с каждой получки подновлял сберсчет в банке.

Молодые о родном доме вспоминали редко, писем почти не писали. Обязательно давали о себе знать в случае женитьбы. Глубокая тоска каждый раз терзала душу Степана в рейсе. Бесшабашные друзья в это время отступали на второй план, и тяжелые мысли не давали ему покоя. «Так вот, оказывается, как «на душе кошки скребут», – усмехался своим горьким думам Степан. Как-то, подчинившись душевному порыву, он с очередной зарплаты отправил денежный перевод на деревню Мане. Деньги были большими – 500 рублей, даже себе на месяц проживания оставил гораздо меньше. Сердце на время успокоилось.

Но однажды, проезжая мимо диспетчерской, он решил наскоро сдать путевые листы за отработанный месяц. Приемщица Лариса, порывшись в ящике стола, протянула ему знакомый розовый бланк телеграфного перевода. «Адресата не существует», – перечитывал Степан написанную от руки надпись и никак не мог понять, в чем же дело. «Да как же не существует?» – возмутился он, добиваясь у девушки прояснения непонятного возврата. «Может, съехала или в гости куда отправилась», – робко предположила она. «Да не к кому ей переезжать», – разгорячился Степан – и тут же осекся. В голову закралась подозрительная мысль, и сердце бешено застукало.

На следующий день, сославшись на плохое самочувствие, Степан не вышел в свой обычный, откатанный строгим графиком рейс. Лежа на общежитейской койке, он размышлял о своей в общем-то беспутной жизни и житье-бытье одинокой старухи, по сути второй мамки, так и не дождавшейся ответного слова от приемного сына, согретого когда-то ее лаской и заботой.

К вечеру Степан напился. Напарник, вернувшийся с трассы психованным, молча протянул ему письмо из родительского дома. Кривились строчки в затуманенных глазах парня. Он читал и не верил, что Маня, объятая тоской и грустью, стала сдавать здоровьем и слепнуть. Потом ее отвозили в приют для престарелых, но, видимо, почувствовав близость смерти, помирать она попросилась обратно, на родину. Похоронили Маню на деревенском погосте, выполнив ее последнюю просьбу – посадить на могилке отросточек вишни из любимого сада. С фотографией Степана, как оказалось, она не расставалась до самой смерти и, бережно передав ее в руки соседки, тихо ушла из жизни. Не дочитав письма, Степан тяжело рухнул на кровать. В памяти четко восстановилась одна, бесстыдно забытая картинка: садящая в цветение вишен маленькая старушка. Безобидная и такая родная Маня…