Читать книгу Монастырские - Галина Мамыко, Галина Леонидовна Мамыко - Страница 17

У владыки Антония день выдался непростой. Приехали гости.

Встреча получилась тёплой и дружественной. Владыка был растроган. Давно он вот так не вспоминал молодость в дружеском кругу за горячим чаем. Антон сидел рядом с крёстным и смотрел на Сталина. Вождь улыбался хитро, как казалось мальчику. Когда Сталин погладил Антона по голове, тот замер и перестал дышать. Ему стало страшно, но лишь на секунду, в отличие от секретаря обкома: Пономарёв Валерий Витальевич был так ошеломлён и напуган этой встречей со Сталиным, что не мог говорить. «Расстреляют меня, как пить дать, расстреляют», – только об этом и думал он. А когда Сталин спросил его имя, Пономарёв ощутил сердцебиение. «Или я сейчас умру, или чуть позже, но уже не своей смертью», – думал он. «Всё. Конец мне, как нежелательному свидетелю. И дёрнул меня чёрт сюда поехать», – он корил себя за малодушие, страх не исчезал.

– Пономарёв Валерий Витальевич? – повторил как‑то нараспев Сталин. – Ну‑ну. А что же ты, товарищ, по монахам ездишь? В Бога веруешь?

Владыка Антоний улыбнулся, взглянув на бледного Валерия Витальевича. Он понял мысли и чувства этого несчастного человека и жестом показал, чтобы тот ничего не говорил. Он сам рассказал Сталину то, что час назад секретарь обкома излагал ему в отношении своего отца.

– Поблагодарить он приехал. Хотел через меня передать вам, товарищ Сталин, горячие слова благодарности за то, что вы своим личным участием способствовали сохранению жизни его отца – матроса с броненосца «Святой Пантелеимон». Приговорён был вскоре после революции к расстрелу на территории Крымского полуострова.

– Ну что же. Благодарное сердце – это хорошее качество. За твою сердечную благодарность, товарищ Пономарёв, я тебя запомню. Но только вот что же ты благодарить приехал аж спустя много лет? Или лучше поздно, чем никогда? Да что же ты такой бледный. Ну? Того гляди, в обморок шлёпнешься, как барышня.

У Валерия Павловича тряслись руки, его бил озноб. Он хотел сказать что‑то обычное в таких случаях, партийное, вежливое, открыл рот, и вдруг, неожиданно для себя, забормотал, как он потом рассказывал жене, «несусветные глупости»:

– Не велите казнить… велите миловать.

Он похолодел от ужаса. «Вот каким может быть человек в минуты трусости! Вот что бывает в минуты страха! А что же тогда говорить, если пытать начнут», – замелькали мысли в голове Валерия Павловича. Ноги его подломились, и он повалился на колени, лбом в пол. И застыл, не помня себя.

Сталин коротко засмеялся. Похлопал коммуниста по спине.

– Да ты забыл ещё назвать меня «царём‑батюшкой».

Сталин перевёл взгляд на деда Игнатия, оглядел детей. Спросил у владыки:

– Ну, хорошо. А эти люди – кто такие?

– Этот, – отец Антоний кивнул на деда Игнатия, – мой давний друг, когда‑то вместе проходили послушания в Лавре. Монах. Но вынужден скрывать свой монашеский чин. Время такое.

– Я ценю твою откровенность, владыка. Ты всегда меня этим радовал. Говоришь без оглядки на время и на авторитеты. В тебе сказывается отважный грузинский дух, вижу в тебе и благородство княжеского рода. А дети?

– Вот этот мальчик – мой крестник, зовут его Антон, с ним его брат Игорь, когда‑то общались тесно с его семьёй в Крыму, в Топловском монастыре под Феодосией. А когда власть приказала мне покинуть полуостров, взял их с собой, голод тогда был в Крыму. Девочку зовут Ира, односельчанка.

Сталин задумался, разглядывая детей, остановил взгляд на Антоне. И вдруг спросил:

– Антон, а ты стихи умеешь читать?

– Умею, – сказал Антон.

– А ну‑ка… Прочти из твоих любимых что‑нибудь.

– А можно, я спою?

– Конечно.

Антон вышел из‑за стола. Голос у Антона звонкий, поёт он красиво. К ним в дом соседи приходили слушать, как Антон петь умеет. От промелькнувшего воспоминания в глазах Антона стало горячо, влажно, сердце стукнуло под горло

Над полем птица вьётся низко,

в очах её – печаль и боль.

И к горлу слёзы – близко‑близко,

меня ты, смертушка, не тронь.

Меня ты, бледная, не мучай,

я молод, свеж, я жить хочу,

но в поле ветер жарче, круче,

то пули жгут в глазах слезу.

Вставайте, молодцы лихие,

молитесь Богу, час настал,

сегодня мы идём в дорогу,

на смертный      бой нас Бог призвал.

Мы будем биться за Отчизну,

За веру в Бога, за царя,

И станет тихо в поле чистом,

В земле сырой спят сыновья.

Сталин поднялся, подошёл к Антону, положил ему на плечо руку.

– Сынок. Кто тебя научил такой песне?

– Моя мама.

– А маму твою кто научил такой песне?

– А она сама. У меня мама очень любила сама песни придумывать. И петь их любила. Она по ночам, когда все уснут, сочиняла. Молилась много, и песни сочиняла.

– А где же твоя мама, сынок?

– Убили её.

– Кто?

– Коммунисты.

– За что?

– За то, что в Бога верила.

– У нас всех убили – и папку, и брата новорождённого, и сестёр! И всё – из‑за Бога! – сказал из‑за стола Игорь и замолчал.

Испугался. Подумал, что напрасно заговорил без разрешения.

Сталин ходил по келье, молчал. Взглянул на Антона:

– У нас скоро будет большой съезд. Споёшь перед съездом эту песню?

– Спою.

– Вот и хорошо. Молодец, Антон.

– У неё, – Антон показал на Иру, – коммунисты тоже всех расстреляли. Она, как и мы с Игорем, сиротой осталась.

– Вот что, дети. Заберу вас с собой в Москву. Будете ходить в школу, получите образование, помогу вам и с жильём… А ты, монах странствующий, может, тоже в Москву хочешь?

– Спаси вас Бог, товарищ Сталин. Я с вашего позволения здесь останусь. Буду возле владыки Антония век доживать да Богу молиться.

– А ты, товарищ Пономарёв, что пожелаешь?

Пономарёв вскочил из‑за стола, отодвинул кружку с чаем, пригладил вспотевшей рукой волосы. Одёрнул френч. Он любил этот френч, и всегда в нём ходил. В этом френче он напоминал себе Сталина. Он суеверно думал, что одежда «как у вождя» несёт удачу. Он уже оправился от испуга и мог говорить обычным голосом:

– Желания партии – вот это и есть моя жизнь!

– Ну‑ну. И какие у тебя партийные планы на ближайшее время?

– Я избран делегатом семнадцатого съезда.

– А, вот как. А семья у тебя есть?

– Так точно.

– И дети есть?

– Есть. Школу скоро закончат. Сын и дочь.

– Ну, так я тебе другое дам задание.

– Слушаюсь, товарищ Сталин!

– Поедешь делегатом не в Москву на съезд, а …– Сталин взглянул на Антона, тот посмотрел в глаза вождю. Сталин ему подмигнул и продолжил, – … а делегирую тебя с семьёй в санаторий. На Чёрное море. Куда хочешь, выбирай – Сочи, Крым…

– Крым, товарищ Сталин!

– Ваня, запиши координаты товарища Пономарёва. По возвращении в Москву организуешь для семьи Пономарёвых отдых в Крыму, в лучшем санатории. А тебе, товарищ Пономарёв, уже в ближайшие дни позвонят, скажут, что и как. Дорогу и отдых оплатит партия.

– Спасибо, товарищ Сталин!

– А сейчас оставьте нас с владыкой наедине на полчаса.

Полчаса затянулись на два часа. Сталин любил эти беседы с духоносным старцем, ждал их, как он сам для себя говорил, будто манны небесной. После исповеди душа его оттаивала, и на сердце приходил мир. Он слушал старца, тот говорил о Царстве Божием, а Сталин думал о неизбежности смерти. О том, что придётся держать ответ перед Господом. Сталин с детства знал от матери об этом, материнские наставления остались в глубине его сердца. В обществе владыки Антония Сталин вспоминал и свою мать. «После съезда поеду в Тбилиси. Обрадуется», – подумал о предстоящей встрече с больной матерью.

– Дорогой Иосиф, хотел бы сказать тебе вот что. Надо срочно прекратить эти страшные гонения на церковь. Надо открыть храмы. Выпустить священство из тюрем, вернуть из ссылок.

– Ох, владыка, не так всё просто. Ты каждую встречу мне говоришь об этом.

– Но, вижу, всё без толку. В стране происходят чудовищные вещи. Уничтожаются невинные граждане. Уничтожается цвет нашего общества, лучшие люди.

– Я тебе могу сказать пока вот что. Не сейчас, не завтра, но скоро, думаю, всё же мне удастся достичь перелома в этом вопросе. И так уже за эти годы кое‑что сделано. Смогли пресечь в стране вакханалию с развратом и парадами голых, ввели уголовную ответственность за гомосексуализм. Да. Это, конечно, крайне мало. Не спорю. Но пойми, не так всё просто. Точечно, в отдельных случаях, могу помочь. Но сломать всю систему, которая не на одном моём мизинце держится, сам понимаешь, это дело не сиюминутное. Против нашей страны идёт диверсия. И началась она ещё до отречения царя Николая. С того времени, когда Ленин согласился стать агентом Германии. Эта диверсионная подрывная работа происходит повсюду. В том числе и в церкви. Мне некому доверять. Я окружён врагами. Но есть, к счастью, рядом со мной и патриоты России, как граф Игнатьев Алексей Алексеевич. Слышал, наверное, о нём. Это один из главных моих тайных советников. Вот истинный сын Отечества. Кстати, в своё время это он через свою агентурную сеть в Европе получил сведения о вербовке Германией Ленина, и именно от графа Игнатьева об этом узнал Николай Второй. Ну, это к слову. И, конечно, здорово выручает меня собственная личная разведка. Поверь, если я попытаюсь изменить всё одним махом, то как‑нибудь однажды усну и не проснусь. Понимаешь? Только какие‑то глобальные, страшные потрясения в стране смогут переломить ситуацию в церковном вопросе, когда для всех станет очевидно, что так продолжаться не может. Но лучше бы этих потрясений не было. И тем не менее, это, к сожалению, так. Как у нас говорят, мужик не перекрестится, пока гром не грянет. Наш народ спит. Ты же сам видишь. Люди в основной своей массе даже от Бога согласились отказаться, лишь бы их никто не трогал. Вот тебе и христианское государство, каким оно себя называло. Вот где причина того, почему смогли большевики сломать прежний строй. Бог попустил. За всеобщее Богоотступничество. И всё, что происходит сейчас, это уже Божья кара.

Владыка молчал. Он думал о том, что у них мысли сходятся. И это, конечно, отрадно. Но…

Сталин продолжал:

– Поверь, отец. Меня окружение ненавидит. Боится и ненавидит. Они творят в стране то, что от них требуют заграничные хозяева. Причём, делается так, что я о многом не знаю. За моей фальшивой подписью выходят тысячи подложных приказов. Доказать, что это фальшивка, невозможно. Всё делается с филигранным мастерством. Кто конкретно этим занимается, кто переводит стрелки в ту или иную сторону? Ничего не докажешь, концов не найти. Я бессилен проследить и остановить этот запущенный поток смерти, остановить этот маховик массовой рубки. Я оказался заложником. Ко мне не доходят тысячи писем и телеграмм, я не получаю от своих многочисленных лизоблюдов достоверной информации. Вот почему, напомню, я был вынужден создать свою тайную разведку. Но она, увы, лишь капля в море, и далеко не так сильна, чтобы я мог быть по‑настоящему уверенным на этом посту. Мне создали ореол всемогущего властелина. А на самом деле я винтик в машине, а управляют этой машиной из‑за рубежа. Рано или поздно они обязательно убьют меня. Это произойдёт тогда, когда я решусь на самые неудобные для них решения. А после моей смерти моё имя начнут топтать. Меня в глазах потомков сделают тираном. Они обесславят меня так, что следующие поколения будут называть меня самым ужасным человеком за всю историю России.

– Понимаю, Иосиф… Но горестно, страшно, ведь гибнут, и их всё больше, их уже многие тысячи, гибнут лучшие люди нашей страны. Верные сыны Христовы. Их семьи. Господи, помилуй… Но греет сердце надежда, что Господь смилуется. Христос сказал: «Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её». И когда‑то настанут иные времена, верю в это. А погибшие за Христа люди будут Церковью причислены к лику мучеников.

– Владыка, ты бередишь мои раны.

Сталин долго молчит. Он сидит, склонив низко голову, всем туловищем навалившись на стол, широко расставив локти по столу, стучит ложкой по дну пустого стакана.

Наконец, он поднялся. Постоял, размышляя, сказал неспешно:

– Буду делать то, что в моих силах.

– Смотри, не тяни. Бог поругаем не бывает. За смерти людей Божиих их мучители буду гореть вечно в аду. Если против Бога грешат правители, то Господь наказывает весь народ. На страну движется гнев Божий.

Перед самым началом съезда Ваня велел Антону, уже переодетому во всё новое, чистое, стоять у дверей перед выходом на сцену. С Антоном попросились быть рядом Ира и Игорь, они боялись оказаться одни, без Антона. Им тоже выдали хорошую, чистую одежду и обувь. Вскоре к детям подошёл улыбающийся Сталин, взял Антона за руку, и все пошли на сцену. Антон увидел, что большой великолепный, ярко освещённый, зал заполнен людьми. Делегаты поднялись и стали аплодировать вождю. Сталин громко сказал:

– Перед тем, как начнём работу над вторым пятилетним планом развития народного хозяйства, давайте окунёмся в мир детской чистоты и искренности. Пусть это пройдёт, как говорится, не для прессы, а для души. Вот сейчас этот мальчик споёт нам хорошую правдивую песню, а мы ему все потом дружно похлопаем. И кстати, как мне сказали, из Тулы рабочие гармонь привезли в подарок съезду. Это хорошо. Кто‑то умеет на гармони играть?

– Я умею, меня папа научил, – сказал тихо за спиной вождя Игорь.

Сталин обернулся и снова заулыбался.

– Молодец, Игорь, помогай брату, бери гармонь, – сказал Сталин.

Игорю не привыкать. Дома они с отцом любили по очереди играть на гармони, а мама и Антон пели. Ваня вынес на сцену стул для Игоря. Мальчику дали в руки гармонь. Он заиграл, при звуках гармони ещё сильнее закипели воспоминания о погибших родителях, сестричках и братике, и слёзы потекли по щекам.

«…Вставайте, молодцы лихие,

молитесь Богу, час настал,

сегодня мы идём в дорогу,

на смертный      бой нас Бог призвал.

Мы будем биться за Отчизну,

За веру в Бога, за царя,

И станет тихо в поле чистом,

В земле сырой спят сыновья», – последний куплет Антон пропел два раза, об этом его перед выходом на сцену попросил товарищ Сталин.

…Песня Антона под тульскую гармонь произвела на коммунистов впечатление. Антон это понял по тому молчанию, которое повисло в огромном зале. Сталин окинул взглядом людей, поднялся и первым захлопал. Весь зал встал, начались овации.

Сталин улыбнулся. Все тоже стали улыбаться и приветливо кивать Антону.

– Вот вам, дети, на память, идите‑ка сюда, – Сталин вручил подарки – филателистические альбомы с надписью «Делегату XVII съезда ВКП(б)».

Сталин велел накормить детей в кремлёвской столовой и провести для них экскурсию – показать им первый московский троллейбус ЛК‑1«Подарок 17 съезду ВКП(б)».