Читать книгу Свидетель - Галина Манукян - Страница 7

Шум базара и пристающая мошкара не раздражали Матхураву. Он привык к тому, что покупатели спорят с торговцами на все голоса. Вот и сейчас его младший брат Радж убеждал молодого кшатрия в красной куртке, что нараватна[6] с девятью камнями принесет мир и благополучие его носителю, отгонит злых духов и защитит от недоброго глаза. А потому просто не может стоить дешевле назначенной цены. Кто же пожалеет горстку рупий в обмен на будущее счастье?

Матхурава дотронулся до своей нараватны, подаренной отцом на совершеннолетие. Увы, та не защитила его от чар юной ведьмы… И сейчас не защищает.

Кивнув Раджу, ювелир удалился в дальнюю комнатку и плотно закрыл за собой дверь. Он пересчитал рубины, привезенные из Непала, отобрал те, что покрупнее, и сложил в вышитый мешочек, чтобы отнести на выбор придворному советнику.

Несмотря на жару, жизнь на базаре кипела. Из улочки с ювелирными лавками, куда наведывались только состоятельные жители Паталитпутры, Матхурава выехал на коне к рядам со специями и приправами. Повсюду стояли мешки, доверху набитые алыми стручками перца, мускатным орехом, янтарным шафраном, чуть зеленоватой асафетидой, мелкими звездочками гвоздики и яркой, словно одежда буддийских монахов, куркумой. Прикрыв рукавом нос, ювелир едва не чихнул, поторопился свернуть влево и оказался среди снующей туда-сюда черни возле россыпей желтого манго. Мальчишки-помощники отгоняли палками вороватых обезьян и грязных детей париев от лежащих на тряпках фруктов. Ювелир скривился при виде неприкасаемых. Прикрикнув на зазевавшегося темнокожего шудру с тележкой, поскакал прочь от торговой суеты по иссушенным солнцем улицам – в сторону царского дворца.

Матхурава остановился у роскошного белого дома. Седой слуга принял у него поводья, второй с почтением проводил в комнаты, радующие тенистой прохладой за толстыми стенами из песчаника. Ювелир сложил ладони на груди в приветствии и с достоинством поклонился перед дородным хозяином, восседающим на шелковых подушках в белом дхоти с золотой окантовкой.

– Чем порадуешь, Матхурава-джи? – спросил советник.

– Да будут благословенны ваши дни, почтенный Чандрамупта! Да принесет радость под крышу вашего дома великий Вишну! Сегодня у меня есть для вас что-то особенное! Я привез истинную утеху для благородных глаз! – еще раз поклонился ювелир и достал мешочек. Рассыпанные на резном столике рубины засверкали под солнечными лучами: небольшие, словно зерна разбитого граната, и очень крупные, размером с яйца голубя.

– О, да ты не обманываешь! – Советник причмокнул и принялся перебирать камни, смотреть их на просвет, взвешивать на ладони. – Откуда же они?

– Специально для вас я вез их через непреодолимые кручи Гималаев, тропами по снегам, мимо бездонных пропастей и обрывов, из нового города Лалитпура, стремящегося затмить своим великолепием столицу соседнего королевства. Недаром Лалитпур называют «красивым городом», о мудрейший. В долине Катманду нет прекраснее его в лучах заката, который, по воле Индры и Вишну, наделил своим цветом эти рубины! Доставляют ли они удовольствие вашему взору, о мудрейший?

Советник благосклонно кивнул. И Матхурава продолжил нараспев рассказывать о необычных статуях красивого города, о снежных пиках, о трудностях дороги и поиске «чудеснейших» рубинов – этих царей среди самоцветов, наделенных особой магической силой, дарующей власть над людьми, ракшасами и страхами, что те насылают…

Матхурава знал, что покупатели падки на необычные кристаллы, и потому наделял каждый корунд цветистой историей. Только если раньше ювелир сам верил в сверхъестественные свойства камней, теперь был уверен, что лжет. Ни золотая нараватна, ни набитый плотно мешочек с рубинами, ни заговоренный перстень, не помогли ему справиться с напастью.

Ювелир не сомневался ни секунды, что демоны-асуры подчинили его волю, ведь никогда еще он, уважаемый вайшья, не был так слаб перед желаниями. И эта слабость, будто болезнь, подтачивала его изнутри, ибо избавиться от похищенной красавицы у него не хватало духа. Юная Сона была так сладка, что даже слезы ее опьяняли, тогда как робкие прикосновения и редкие улыбки просто сводили с ума.

Что до страхов… рубины не избавляли и от них. Несмотря на обилие камней в оправе и множество необработанных кристаллов в сундуках, не проходило и дня, чтобы сердце ювелира не замирало – вдруг домашние прознают о закрытой на семь замков неприкасаемой.

Он стал нелюдимым, отослал мать ко второму брату, подарил отдельный дом с лавкой младшему, разогнал слуг, оставив только самых преданных и неразговорчивых: старика Гупту и кухарку. Да еще пару рабов, которым в личные комнаты хозяина вход был заказан.

Матхураву постоянно пугала мысль о том, что его, многократно оскверненного связью с неприкасаемой, обратят в парию и выгонят за пределы города – подальше от людей благонравных. А если прознают, что он украл девушку вопреки воле ее отца и старейшин, грозит ему наказание такое же, как за убийство, ведь при нынешних порядках царя Ашоки даже за насилие над собственной рабыней полагалась суровая кара. И потому Матхурава тихо ненавидел: себя, Сону, людей вокруг и даже самого царя. Впрочем, покупателям об этом знать не полагалось, им нужны были сказки. А Матхураве – деньги.

– Пожалуй, я закажу у тебя перстень с этим рубином, – проговорил советник, – а вот из этих сделай браслеты для моей любимой жены и серьги с павлином.

– О, мудрейший, вы, как всегда, выбрали наилучшие из камней, – поклонился Матхурава, скрывая в усах усмешку.

Он уже представлял, как рубины в сплетенной кружевом оправе из золота будут смотреться на обнаженном теле его тайной наложницы. Оскверненный сам, ювелир испытывал кружащее голову чувство мести, передавая благочестивым брахманам, заносчивым кшатриям и почтенным купцам драгоценности, запятнанные кожей неприкасаемой. Она не только дотрагивалась до них нечистыми своими руками, она носила новые украшения днями и ночами, прежде чем они попадали к заказчикам. И оттого страсть Матхуравы, напитанная желанием разделить собственный грех на всех, разгоралась еще сильнее. Пожалуй, мужчина медленно сходил с ума – не мог, никак не мог очиститься, и потому еще глубже тонул в грязи собственных пороков…

– Все хвалят твои работы, уважаемый, – заметил Чадрамупта, – говорят, что ты и раньше был искусен, но теперь нет сравнения твоим ожерельям и браслетам, не найти ничего красивее во всей Магатхе.

– Вы очень добры, о мудрейший, – глубже поклонился Матхурава.

Вряд ли те, кто хвалили искусство ювелира, могли догадаться о причине столь разительной перемены. Раньше думающий лишь о наживе, теперь он был одержим тем, как украшение будет гармонировать с нежнейшей кожей Соны, с тонкими запястьями и щиколотками, с шелковыми кудрями, с изгибами бедер. Матхурава стремился к совершенству и хотел создать изделие настолько прекрасное, чтобы оно превзошло силой драгоценных металлов и сверкающих камней чары и освободило его от болезни порочной любви.

Так или иначе, но его мысли были полны Соной. Неприкасаемая стала его апсарой, моделью и музой. Ни одна царица не поменяла столько серег и амулетов, шрингар патти, тик и хаар, ни одна простолюдинка не видела столько деревянных и глиняных украшений, сколько довелось надеть на себя золота и драгоценностей юной селянке из предгорий за эти три месяца…

О чувствах Соны ювелир не беспокоился, хотя ему нравилось то, что девушка начала привыкать к нему. Пожалуй, она бы уже перестала проливать слезы по солнцу, которого не видела, по сестрам и брату, о судьбе которых все еще печалилась, по людям вообще, если бы не внезапные перемены в настроении Матхуравы.

Как любой человек, пойманный в сеть собственного обмана, он утратил душевное равновесие. И, как у любого человека, зависящего от мнения других, у него не было шансов его вернуть. Только с наложницей он был самим собой: то презрительный, то нежный, он то отталкивал ее и бранил, то покрывал поцелуями или, погруженный в глубокую меланхолию, приходил и сидел рядом, молча. Он боялся себе признаться, что в те минуты видит жалость в глазах девушки.

Ювелир твердил ей и себе, что освободил ее от жизни, полной лишений, голода и тяжелого труда. Но Сона опускала ресницы и не благодарила – сложно было пленнице радоваться изобилию, ведь ее властелин мог так же внезапно, как осыпáл ее проклятиями среди ночи, выбросить на улицу или продать другому. Девушка не роптала, ибо чего она, неприкасаемая, могла ожидать? Богам было угодно, чтобы она родилась без прав, за пределами варн и человеческих законов, и потому должна сносить всё, чтобы в следующей жизни родиться с более счастливой дхармой, а не превратиться, к примеру, в навозного жука или жужелицу.

– Не задерживай заказ. К первому дню следующего лунного месяца буду ждать тебя с украшениями, – важно сказал советник.

Матхурава раскланялся и заверил, что сделает все в лучшем виде.

– Если мне понравится, буду рекомендовать тебя при царском дворе, – поднял перст Чандрамупта.

Довольный визитом, ювелир вышел из покоев. Подумал о том, что, возможно, сам царь Ашока станет заказывать у него украшения, но тут же вспомнил о проницательности правителя и о слухе, будто тот посылает доверенных осведомиться о благочестии всех, кто бывает при дворе. Воздух комом застрял в груди Матхуравы…

* * *

Я громко вздохнула и закашлялась. Вцепившись пальцами в подоконник, обнаружила, что за окном ветер качает сосны, разгоняет по небу серые с проседью облака, обнажая местами лазоревые полоски. Я провела рукой по лицу и, провернув ручку, распахнула створку – холодный воздух окатил меня с ног до головы, сдувая жар индийского солнца, ощущение теплой кожи поводьев с ладоней и давящий ком из груди.

Отчего эта история врывается в мой разум? Отчего я чувствую всё так явственно?

Надышавшись до зяби, я закрыла окно и прилегла на кровать. Воспоминания порочного ювелира прокручивались, словно мои собственные. Четкие, объемные, почти настоящие. Будто всё это было час назад, и память еще не успела размыть подробности и отправить в дальний угол «заархивированные» файлы. Казалось, не какой-то мужчина в тюрбане, а я сама удерживала пленницу в своем доме. Вчера или даже сегодня…

«Это невозможно!» – говорила я себе, но нахлынувшие чувства были болезненными и слишком живыми. Потому отчаянно захотелось сделать что-то обычное – к примеру, постирать или вымыть пол, лишь бы избавиться от проклятого индийского морока. Я содрала с себя джинсы и в ванной принялась с остервенением отстирывать гелем для душа засохшие следы грязи. Я тёрла, полоскала и выкручивала, снова тёрла, полоскала и выкручивала, борясь больше не с пятнами на ткани, а с хаосом в голове. Руки покраснели, воспоминания остались. Невыносимо.

– Не хватало только спятить! – сказала я вслух и оглянулась: белый махровый халат на вешалке был размера на три больше моего.

Чертыхнувшись, я натянула его и решительно направилась вниз. Принципиальность хороша, если ты в своем уме. В ином случае на нее плевать. Если можно просить все, что угодно, закажу себе плейер и телевизор, и коврик для йоги, и простые вещи. Возьму стопку книг в библиотеке. Буду, как все. Люди живут среди новостей, песен, фильмов и интернет-мемов для того, чтобы не думать и не погружаться в пугающие до жути глубины собственного «Я». Сквозь частоты FM аду в мозг не протиснуться!

* * *

Всклокоченная, похожая на белого медведя в слишком широком банном халате и тапочках, я подошла к библиотеке. Дверь была открыта. Собравшись переступить порог, я увидела Валерия. Он сидел в кресле, поджав под себя босую ногу. В невообразимой футболке с красочными абстрактными рисунками, в малиновых штанах с зелеными треугольниками – одежда, достойная шута. Разве что без колпака с бубенчиками! Привычное уже мне раздражение коснулось души, но с удивлением для себя я отметила, что беспорядочный взрыв ярких красок ему очень шёл.

Сосредоточенный, Черкасов навис над доской Го. Видимо, продумывал следующий ход. Вспомнив об условии не попадаться на глаза хозяину, я собралась было уйти, но… засмотрелась. Полагая, что он один в комнате, Валерий не позаботился ни об одной из масок, и передо мной было его настоящее лицо: умное, красивое, внимательное – такое, на которое хочется смотреть. И я смотрела, поражаясь, насколько щедро его одарила природа: точеными чертами, упрямым подбородком, бархатными ресницами, чуть изогнутыми полосками густых бровей… Он поморщил высокий лоб, обрамленный смоляными кудрями, и коснулся подбородка аристократически длинными пальцами.

Дверь скрипнула.

Валерий поднял глаза. Пена воспоминаний накатила волной, снесла раздражение, и сумятица чувств вспыхнула с новой силой: я и ювелир, Валерий и та девушка, все перемешались и слились в одно так, что не разобрать, кто из нас кто и где мы находимся… Слабость разлилась по ногам, я привалилась ко дверному косяку. Корешки тысяч книг на полках закружились, показалось, что томики вот-вот сорвутся и, размахивая страницами, запорхают над доской Го. Кольнув неожиданной виной, мое сердце отозвалось на взгляд Валерия теплом и волнением. Хотелось сказать ему что-то хорошее, но я только улыбнулась растерянно.

Однако изумление Черкасова было мимолетным. Из черных, блестящих, как драгоценный камень, глаз тотчас выплеснулась злость.

– Я, что, похож на телевизор?! Стул, попкорн? Или лучше сплясать для вас?! – грубо сказал он, отрезвляя меня. – Я, кажется, предупреждал…

Покраснев, я закусила губу и без слов заторопилась прочь. Смущение, обида и стыд перемешались в одну большую, непередаваемую боль. Я не заслужила ее… или заслужила? Боже…

* * *

Я нашла Сергея в столовой. При виде меня он отложил планшет и, потянувшись, доброжелательно улыбнулся.

– Да уж, не твой размерчик…

– Что?

– Халат.

– Пустяки, – я махнула рукой. – Давайте составим список. Мне действительно нужны вещи.

– А ты не долго ломалась, – хмыкнул он.

– Я не ломалась. – Мой голос выдавал волнение и звучал неестественно. – Ручку дадите?

– Не волнуйся ты так! – Он понизил тон и доверительно произнес, прикрывая рот ладонью: – На самом деле, покупая носки, ты не совершаешь преступление против совести. – Блондин мотнул головой, указывая на место рядом с собой на красном диване. – Падай.

Я послушалась, готовая расцеловать его хотя бы за то, что от охранника веяло нормальностью. Только это и нужно было сейчас. Сергей протянул планшет:

– Интернет-магазин в помощь.

– Разве мне не запрещено?

– Ну, я же рядом. – Он закинул на спинку дивана руку, вот-вот готовую сползти мне на плечо.

Я сделала вид, что не замечаю, и сосредоточилась на экране. Пусть! Я готова простить некоторую дружескую фривольность, лишь бы всё снова стало обычным. Словно старушка перед смартфоном, я застыла, не зная, что вбить в поисковую строку.

– Медитируешь? – спросил блондин. – Или никак не решишь: Майбах или нижнее белье в бриллиантах?

– Нижнее белье пригодится, а вот бриллианты на нем – никому не нужная роскошь. К тому же неудобная. Что такое Майбах?

– Машина. Дорогая аж жуть. Не хочешь?

– У меня прав нет.

– На площадке перед домом круги нарезать можно и без прав. – Смеялся он.

Радуясь подсказке, я набрала «купить нижнее белье» и открыла первый попавшийся сайт. Сергей ткнул пальцем в кружевной бюстгальтер ценой в пол моей зарплаты.

– Мне нравится, заказывай.

Я покраснела и отодвинулась.

– Позвольте, я сама…

– Не выйдет. Контроль – наше всё. Считай, что я врач, и кончай стесняться.

Посмотрев на наглую белозубую улыбку, я поняла, что сопротивляться бесполезно. В конце концов, не всё ли равно? По сравнению с моим сумасшествием выбор белья при постороннем мужчине – ерундовая проблема.

Впрочем, неожиданно шоппинг оказался занятием веселым и помог отвлечься. Сергей шутил напропалую, спустя несколько минут даже я начала улыбаться и понемногу отшучиваться.

– Хватит выбирать спортивное, ты ж не на Олимпиаду собралась! Закажешь это платье, – тыкал он пальцем в кораллового цвета наряд, – и к нему эти туфли, и за это я покатаю тебя на Майбахе.

– Зачем вам платье? Оно вам не пойдет.

– Да ладно, тебе отдам. А если вот это черное с открытой спиной купишь, я еще и водить научу. Только при условии, что ты его наденешь на уроки вождения.

– Договорились, если вы будете в коралловом, я буду в черном.

– Облом, моего размера нет, – заливался хохотом Сергей.

В корзине интернет-магазина набралась сумма, на которую я боялась смотреть, но Сергей подначивал меня и отмечал галочкой то, что подороже. И мне надоело подсчитывать, какую часть квартирных счетов составила бы та покупка или эта. Внезапно в боковой колонке, где обычно выскакивает реклама, я увидела фото юноши с длинной челкой – того самого, из ночного клуба, а рядом жирный заголовок «Сына депутата убила девушка?!»

Не спрашивая разрешения, я нажала пальцем на блок.

– Что ты творишь?! – подскочил блондин.

Холодея, я быстро прочитала:

«В громком убийстве Ивана Денисова наметился прогресс!

Следственный комитет сообщает, что в деле появилась главная подозреваемая – жительница Ростова-на-Дону, некая Варвара Н., переводчица, двадцати пяти лет. Согласно записям с камер слежения, сын депутата Госдумы и девушка разговаривали незадолго до происшествия, и между молодыми людьми возникла ссора. Предположительно В.Н. застрелила Ивана на почве ревности. Однако, по информации от СК РФ, допросить подозреваемую не удалось, так как она скрылась и в настоящее время находится в розыске. Представитель СК просит всех, кто увидит Варвару, незамедлительно сообщить о ее местонахождении в органы полиции».

Моя фотография, взятая с аккаунта в соцсети, прилагалась.

– Вы знали, да? Этого не может быть… – бормотала я, видя, что охранник не удивился, – просто не может быть…

Сергей поджал губы:

– Уже есть. Ну и что? Им же надо на кого-то повесить мертвяка.

– Но ведь я же не… Он, убитый, предложил мне наркотики… там… в клубе. Мы перекинулись парой слов… Он не… Нет, я… Что теперь делать? – мои глаза наполнились слезами.

– Сидеть на попе ровно, – сказал блондин. – И ждать, пока мы будем готовы сделать ответный шаг.

– А ваш Черкасов? Разве ему нужно, чтобы на него навесили уголовное дело? – сглатывая слезы, проговорила я. – Ведь укрывательство преступника – это уголовное дело!

– Твоя вина не доказана, так что успокойся. Нам никто ничего не предъявит. И это вообще липа, чтобы народ бдительно тебя в толпе высматривал. А вот мы, надеюсь, сможем призвать Шиманского к ответу.

– Правда? – я держалась из последних сил.

– Правда. – Большая ладонь сжала мои плечи. – Не бойся. Здесь ты в безопасности. А Шиманскому надо создать иллюзию активности и любыми способами убрать единственного свидетеля. Только для этого сначала придется тебя найти…

– А он найдет?

– Без вариантов, – ободряюще улыбнулся Сергей. – Не реви. Лучше давай мы тебе еще каких-нибудь ничтяков закажем. Духи от Диор. И конфет. Чего еще?

Я вся как-то незаметно оказалась у него под мышкой, и пусть я бы никогда не позволила постороннему мужчине вести себя так со мной, сейчас у меня просто не было сил возвращать бесцеремонно сдвинутые границы. Мне даже хорошо было от ощущения живого тепла, передающего уверенность и приземленность. Резкий окрик прервал охранника:

– Ларин! Ты что себе позволяешь?!

В арке на входе стоял Валерий. Его лицо побледнело, а глаза горели гневом.

– Выйдем. Надо поговорить! – распорядился он и, резко развернувшись, вышел вон.

Сергей убрал руки и пробормотал:

– С цепи, что ли, сорвался? Вообще не узнаю шефа… Походу, кетчупа переел.

* * *

Из холла долетали хлестские слова выговора, постоянно перемежающиеся местоимениями «она», «её», «к ней». Неприязнь олигарха выражалась явственно. Полагаю, он и сам не догадывался, отчего одно мое присутствие раздражает его. Возможно, Валерий и термин «реинкарнация» не слышал. Но если в моих видениях была хоть толика правды, Черкасову было за что меня не любить.

Опять пойманная в сети стыда, я поспешила ретироваться. Неслышно проскользнула на лестницу, украдкой взбежала по ступеням. Оглянулась, как вор. Странно было испытывать эту вину, странно было думать так, словно в моем мозгу поселились два человека: я прежняя и индус, который, подлец, и не собирался исчезать, напоминая о милой родинке на бедре у Ва… да нет же! Нет! – обрывала себя я. – Родинка была у Соны. Это было так давно, что не сосчитать лет, жизней, эпох! Валерий – совсем другой человек! Это всё вообще может быть галлюцинацией после сотрясения мозга. Но от мыслей и образов было не избавиться. Они накатывали волнами, закручивая шторм в моей голове.

Я остановилась на площадке между вторым и третьим этажами. Сердце выскакивало из груди. Непрошеные, в памяти вставали жаркие ночи, изгибы голого тела маленькой индианки, вынужденной любить Матхураву, то есть… «меня». Насилие отвратительное и сладостное одновременно. Ограненный рубин, каплей застывший на золотой цепочке замысловатого плетения. Он полз вслед за «моей» рукой по животу Соны… А ладони потели у меня. Ожерелье из бриллиантов и сапфиров, не прикрывающее юные груди. Намотанные на кулак каштановые волосы. Страдание в ее глазах и покорность. И «моё» упоение властью. День ото дня, ночь за ночью…

Нет, я не могла… Это не я! – пытался спастись разум, но стыд, самый настоящий, драл сердце на тысячу кровавых кусков. Больно! Я перегнулась через холодные перила и посмотрела в просвет на светлые плиты пола: не разбить ли голову о мрамор, чтобы не взрывалась?

Горькая усмешка коснулась моих губ: и это я считала себя хорошей? Я?!

Я заставила себя идти дальше, мучаясь от того, что память о реинкарнации всё сильнее врывалась в моё настоящее. Зачем я хотела вспомнить, кем была?! Отдала бы всё за неведение! Люди мечтают знать о прошлых жизнях, чтобы узреть былую славу, утраченную роскошь, великих любовников, а вместо этого получают при случае пухлую, исписанную гусиным пером историю болезни в масляных пятнах и с дурным запахом.

Если то, что я вижу, правда, Сергей ошибался – я не имела права ничего просить у Валерия. Нас столкнула судьба, чтобы я могла ответить за содеянное. Возможно, выступив в роли свидетеля и отведя удар от него, мой счет станет на пару рупий меньше.

Что еще я могу сделать? Просить прощения за то, что он не помнит, глупо. Простить «себя»-Матхураву – невозможно. Коль скоро пришло время отдавать долг, значит, наступил мой черед покоряться, терпеть и принимать все, что приходит, даже если… – мурашки поползли у меня по коже, и я поморщилась от дурных мыслей. Сейчас он просто просил не показываться на глаза. И я не покажусь. Каждое его слово будет для меня законом.

Возмущение богатством Черкасова и его поведением сменилось раскаянием: мы поменялись местами! Когда-то «он» был нищ и бесправен перед богачом, стоящим выше по касте, теперь мне, «бывшему ювелиру», отвратительно было признавать собственную бедность. Разве не была в этом высшая справедливость? Та самая карма?

Наполненная стыдом и решимостью, я вернулась в выделенную мне комнату. Подумаешь, тут тихо и одиноко! Меня хотя бы не запирают в четырех стенах с единственным решетчатым окошком под потолком, не лишают солнечного света и свежего воздуха, не наказывают голодом и грубостью неизвестно за что, не будят посреди ночи ради удовлетворения чужой похоти. Но как же мне самой хотелось себя наказать! Лишь бы душа саднила меньше…

Я легла на кровать, как велел доктор, и уставилась на дорожку муравьев, ползущих по потолку. На свете ничто не совершенно, даже этот дворец.

Люди часто кричат: «Господи, за что?!», а жизнь выдается согласно купленным билетам, честно заработанным каждым поступком. Меня хотели убить, меня обвиняли в убийстве, у меня разбита голова. Но больше всего меня заботило то, как Матхурава обошелся с Соной, и чем закончилась их история. Я должна знать, должна вспомнить!

* * *

Легче было решить, чем сделать. Я ложилась, потом вставала и устраивалась в кресло. Закрывала глаза, произносила известные мне мантры и слушала завывания ветра, звуки автомобилей где-то вдалеке, а потом тишину. Проклятую тишину: белую, синеватую, сиреневую в сумерках и, наконец, черную. Моя нормальная жизнь осталась за пропастью этой тишины. Тело терзал голод, но я боялась выйти за дверь и только жадно пила воду из-под крана.

Я вспомнила множество деталей «той» жизни – как, к примеру, ювелир разжигал кегли, в каком сундуке хранил инструменты для огранки, как поутру открывал глаза и умывался – так же, как я. Как вздрагивал от холодных брызг на лицо, как очищал язык серебряной лопаточкой и заворачивал на голове белый тюрбан. Я вспомнила дом-наследство отца, каждую комнату в нем и квадратный двор с колодцем посередине, где вечерами собиралась семья, пока Матхурава не разогнал всех. Я восстановила в памяти улицы Паталипутры, ведущие к площади перед царским дворцом, деревянные стены храма, статуи Вишну и Шивы, украшенные гирляндами цветов, лица брахманов с белыми полосками на выбритом лбу и седыми косами, спускающимися с темени лысого черепа. Вспомнила семейный праздник и даже любимое «свое» лакомство – желтые, пахнущие мускатом и корицей шарики ладу с орехом в серединке.

При мыслях о Соне в теле вспыхивало желание, и я погружалась в темные глубины страстей, неприемлемых для меня нынешней. Но я продолжала мучить себя, погружаться в самую сердцевину боли, так как не имела права отвернуться и сказать, что этого не было. Чем больше я прилагала усилий, чтобы вспомнить всю историю до конца, тем больше смешивался в голове образ Соны-Валерия. Посреди ночи они слились в одно существо, глядящее на меня в воображении прозрачными черными глазами.

В головокружительном делирии оно менялось, надевая, как костюм, то женское тело, то мужское. А мне, по сути, было не важно: представлялись ли мужские сильные руки или изящные ладошки девушки, смотрел ли он с высоты своего роста или она – снизу вверх. Неистовые чувства Матхуравы сплелись с моими, и в груди родилось нечто новое, лихорадочное и волнующее к человеку, который находился со мной под одной крышей.

Всё сильнее хотелось увидеть Валерия-Сону во плоти, ведь я знала о нем больше тайн, чем он сам. Но у меня не было никакого права, как не было его и у Матхуравы. Никто не вправе лишать свободы другого, в моем случае – свободы жить в незнании и спокойствии. Но я должна была оставаться здесь, будто неприкасаемая.

Вечером горячую лаву воспоминаний прервал ненадолго добрейший Георгий Петрович. Я заверила его, что всё хорошо, и мне ничего не нужно. Он недоверчиво поджал губы и некоторое время спустя принес на подносе фрукты, йогурты, печенье и бутылку Боржоми. Впихнуть в себя мне ничего не удалось, заснуть тоже.

Доктор вернулся утром, застав меня на подоконнике, дрожащую и прижавшуюся лбом к стеклу. Георгий Петрович ужаснулся и бросился мерить давление и температуру.

– Варенька, дружочек, чего же вы меня не зовете?

– Всё в порядке.

– Не надо обманывать. Сердце болит, голова?

– Нет, просто слабость.

– Не удивительно, на градуснике едва до 35 дотянуло! Давление, как у едва живой…

Измотанная эмоциями и совестью, я выдавила нехотя:

– Просто бессонница. Не стоит беспокойства.

– Что за глупости, Варенька! Я смотрю, вы и не ели ничего.

– Не хочется.

– Позвольте, я помогу вам прилечь, – суетился Георгий Петрович.

– Не могу больше лежать. Тут хотя бы сосны… И сегодня солнце, – слабо улыбнулась я.

За раскрытыми дверьми мелькнула чья-то фигура. Доктор бросился в коридор. И я услышала:

– Валера, вы тут главный. Надо что-то делать! Я вынужден настаивать на стационаре. Требуется полное, тщательное обследование. Ибо тут может быть и вегетососудистая дистония, и нервное истощение, и внутреннее кровоизлияние после травмы…

– Погодите, – перебил его баритон, от которого я вздрогнула.

В комнату вошел Валерий в обычном спортивном костюме, на плечах белое полотенце, волосы влажные – видимо, после бассейна. Мое уставшее сердце заколотилось, как заведенный с третьей попытки мотор. Язык прилип к нёбу.

– Доброе утро, – сказал он. – Как самочувствие?

Я опустила ноги с подоконника и, робея, но не отводя от него жадного взгляда, сказала:

– Хорошее, – и начала медленно сползать по стенке под издевательское скандирование в моей голове «восхищенья не снесла, и к обедне у-мер-ла!».

Валерий успел подхватить меня на руки. Это прикосновение и близость его тела, наверное, свели бы меня с ума окончательно, если бы в огне видений, воспоминаний и стыда я не выгорела за эту ночь дотла.

– Какая холодная! – вырвалось у него.

– Простите, – прошептала я, видя, наконец, его живые, черные с проблеском глаза близко-близко. И в этом было счастье, и в этом была боль, от которой я уже невыразимо устала.

– За что? – удивился он.

«За ту жизнь», – подумала я, но вставила первое, что вертелось на языке:

– За то, что раздражаю вас.

– Что за ерунда?! – ненатурально возмутился он и понес меня к кровати. Уложил, накрыл одеялом, сбитым и скомканным, а затем, наклонившись надо мной, признался: – Вы очень милая девушка, Варя. А у меня просто дурной характер. Это все скажут. И, признаюсь честно, я понятия не имею, как вести себя с такими воздушными созданиями, как вы. Не обижайтесь.

В его глазах не было злости и презрения, как у Валерия прежнего, не было страдания и укора, как у Соны. Поэтому облегчение и медовая слабость, будто у ребенка, успокоившегося после долгих слез, охватили меня и лишили последних сил. Веки начали тяжелеть.

– Не надо в больницу, я просто не могла заснуть, – с трудом разлепляя губы, проговорила я. – А теперь, наверное, смогу. Посидите со мной еще минутку, если это не затруднит вас…

– Конечно, посижу, – он улыбнулся мне, как врач больной. – А поспать вам надо. Не бойтесь ничего. И на газетные утки внимания не обращайте. Тут вы в безопасности. Сергей отправился к адвокату, а он у нас весьма крут. Георгий Петрович подежурит рядом и проконсультируется, с кем требуется. Да, доктор? Девушка просто перенервничала. Мы легко обойдемся без больницы.

От его слов и дежурной улыбки мне стало так светло и благостно, что я отпустила себя и почувствовала, что улетаю в сон, подхваченная им, словно березовый лист солнечным ветром. Из последних сил я размежила веки и где-то на границе забытья пробормотала:

– Я люблю вас…