Читать книгу Кто разрешил? - Галина Нечаева - Страница 15

Пролетело 730 счастливых, теплых, ярких, на всю жизнь запоминающихся деньков и наступила для меня полоса – полоса почти невыносимого, печального настроения.

Папа, работая на восстановлении аэропортов, громко ругал украинские деревья из-за того, что они были непомерно унизаны и украшены мелкими и крупными сучками и плохо поддавались ручной обработке. Его еще вполне молодые, крепкие руки после сильных физических упражнений – ударами топором или молотком, сильными нажатиями фуганков и тому подобных столярных и плотницких инструментов, от колоссальных напряжений почти всегда к вечеру становились синими. Он тяжело и грустно вздыхал: "Надо убираться с Украины обратно на Урал. Там настоящие леса. Скорей бы победа, Мне начальник Черненко пообещал: "Как только меня повысят в должности и переведут в Днепропетровск, я тебя отпущу на любимый Урал." Он сдержал свое слово, и почти через год после войны с фашистской Германией он уволил папу с работы в Днепропетровском аэропорте.

Все началось с того, что неожиданно к нашему блиндажу подъехала грузовая машина, и родители стали складывать в нее наши вещи. Я спросила: "Почему?" Отец спокойно ответил: «Едем домой". "Куда?" – уточнила я. Мама сказала: "В Свердловск". Для меня это известие оказалось сногсшибательным. В прямом смысле. Во-первых, потому что за два года я ни разу не вспоминала о родном городе. Я, ни слова не говоря, соскочила со стула и ринулась бежать в военный городок, чтобы меня не догнали. Я устремилась в один барак, где стояло много кроватей и вползла под одну из них. Отец и шофер искали меня больше получаса. Наконец, он увидел меня, поднял с полу, прижал к груди, втолкнул на сиденье кабины трехтонки, и мы тронулись домой за три девять земель. По дороге я все время думала о том, почему же я не увидела процедуру сбора вещей. И, наконец-то я разгадала секрет. Наверняка, мама выпроваживала меня на улицу, там же кормила обедом, и уставшую от игр на свежем воздухе, днем, быстрехонько, как всегда, укладывала спать. Конечно, если бы я, наблюдая момент сборки вещей, непременно бы поинтересовалась о том, зачем она некоторые вещи складывает в мешки, а другие выносит в мусорные ящики. Самое главное, если бы я заметила, пропажу моей единственной любимой куклы Зойки, я даже не знаю, что бы со мной было. Я бы все перебрала и перерыла. Эта пропажа обнаружилась в ставшим ненавистным Свердловске. Я рыдала очень долго считала себя самым несчастным человеком, минимум года три, пока не осознала, что не могу одна уехать обратно на милую сердцу мою Украину, чтобы найти мою Зойку и остаться там навсегда.

Возвращаясь к разговору с мамой в свои одиннадцать лет об утраченной кукле, я услышала от нее следующее: «Не волнуйся, я тебе куплю новую, ещё красивее, чем та", и, немножко помолчав, улыбаясь, добавила: «впрочем, зачем тебе кукла? Ты быстро подрастёшь, и у тебя будет своя кукла, и назовешь ты ее Зойкой!" Я поняла, что мамочка моя родная не купит мне никакую куклу, и больше я о красивой кукле маму не просила, Мамочка увидела мою Зою только через восемнадцать лет. Она вместе с моим мужем приняла ее возле роддомовских дверей, часто любовалась и долго нянчила ее, когда я уезжала в университет или в командировки. Только пять лет, до смерти мамы после тяжелой болезни, Зоя смогла порадовать ее.

* * *

В родном городе нас приютили дядя Коля, мой «свекла» – Николай Алексеевич и Анастасия Филимоновна – его жена, а моя «Кока» – самые мои любимые на всю жизнь люди. В школу поселка "Депо сортировочное «меня не зачислили во второй класс, а только в первый. Проклятая война, которая забрала у меня целых два учебных года. Другую половину 1946 года мы провели в поселке электромашиностроительного завода в семье Парасковьи – маминой тети, и я училась в школе № 67 на улице Стачек. 1947 и 1948 годы мы жили во флигере дальних родственников по маминой линии – Рожкиных Алексея, Марии и Николая от которого наша мама тайно, в отместку за папины измены родила Бориса – нашего брата.

Отец работал грузчиком и сторожем на складе дорогого производственного оборудования. Директором этого предприятия был хозяин мизерного домика, который мы арендовали, потому что в течение двух лет не было после Украины собственного жилья. Наняв еще на работу какого-то вороватого человека, хозяин подкупил его и заставил ночью взломать склад и вывести значительную часть товара, а сам скрылся. Их не нашли, а в халатности обвинили нашего отца и приговорили к высокому штрафу, который он выплачивал более четырех лет.

Мы с мамой зимой брали тяжелые ломики и счищали горки льда, образовавшиеся вокруг водопроводных колонок, а летом занимались большущими огородами. Мама еще успевала работать уборщицей. Мы и наши родственники горевали из-за случившегося, а я слушала их жалобы и все время, вспоминая южные края, упрекала родных и причитала: «Не надо было уезжать с Украины" и упрашивала отвезти меня обратно в деревеньку – в Старые Кайдаки, что под Днепропетровском. Отец молчал, а мама обнимала меня и говорила; «Вот выучишься, вырастешь и повезешь нас всех туда." В последствии я бывала в Киеве, В Харькове. Именно в нем я, сорок лет спустя после прощания со светлым теплым краем, выступив на конференции ученых СССР по проблемам развития художественной интеллигенции, не хотела возвращаться домой после встречи с аэропортом. Он был так хорош.