Читать книгу На задворках вечности - Галина Раздельная - Страница 4

Энлилю снился сон родом из детства. Он понимал, что сейчас произойдёт, и в который раз пытался вырваться из сновиденья, но то крепко держало, не желая отпускать своего единственного зрителя. Каждое движение было медленным и вязким, словно Энлиль с головой окунулся в кисель, и теперь напрасно пытался вынырнуть и глотнуть воздуха. Он начинал задыхаться. Грудная клетка горела огнём. Такого раньше не было в этом сне, но может, он просто не помнил с пробуждением всех деталей, и теперь новый эпизод давал о себе знать вполне ощутимой болью, терпеть которую становилось всё труднее.

Сновидение всё больше затягивало его в то время, которое ему так хотелось забыть. Энлиль заметил, что превращается в маленького мальчика, улыбающегося женщине, лица которой он не помнил, но знал, что это была его мать. Женщина с силой тянет его за руку, куда-то ведёт. Энлиль ощущает её страх и растерянность. Он что-то говорит ей, что-то глупое, пытаясь унять её волнение. Впереди небольшая постройка, дешёвое придорожное кафе. Яркая вывеска с обещанием путнику сытного праздника живота нелепо выделяется на фоне убогих облупившихся стен. Ему вовсе не хочется идти внутрь, но мать продолжает вести его за руку.

Энлиль начинает упираться, пытается вырваться. Он кричит, кричит ей, чтобы она не преступала порог, что нужно бежать отсюда, бежать прямо сейчас. Но женщина не слышит его. Его крик вязнет в густом киселе вокруг, грудь вновь пронизывает острая боль. Страх проникает в его тело, и каждый шаг наливает ноги свинцом. Мать продолжает тащить его к зданию, а он, не в силах ей в который раз помешать, вновь погружается в свой кошмар.

Сновидение намеренно замедляется, мучает его. Языки пламени постепенно пожирают обветшалое кафе, лижут его дряхлые деревянные стены, стараются вырваться наружу из окон, распахивают свою пасть вместо дверей, в которые вот-вот зайдёт его мать. Он не может ей помешать, никогда не мог. Женщина вместе с ним переступает порог. И, как и раньше, Энлиль больше не чувствует своей руки в её ладони.

В этот момент его сновидение нередко посещало ощущение, что за ним наблюдают. Чей-то острый, пытливый взгляд скрывался во мраке дыма, рассматривая мальчика, и Энлилю казалось, что именно этот взгляд оставался самым реальным, что было в его кошмаре. Ему ни разу не удалось отчётливо рассмотреть того, кто подглядывал за ним, но, очевидно, что это была женщина, и, главное, что всегда ощущал Энлиль, она была его другом. Иногда он видел больше: проступал её силуэт, ему чудился странный цвет глаз, черты лица, обрывки фраз, что-то нелепое, сказанное удивительным, мягким тембром, таким неуместным для обстановки кошмара. «Оставь страх, – шептала она, – приходи в новый рассвет, и мы встретим его вместе…», а её незримое присутствие отодвигало любую боль, ужас, но всё это меркло и исчезало, когда сон перетекал к последней фазе.

Теперь он находился внутри помещения. Энлиль понимал, что способен уйти, убежать, но он не в силах оторвать свой взгляд от матери, застывшей посреди размытых и нечётких контуров, окутанной чем-то тёмным и дымным. Пламя постепенно переплетается с её волосами, обнимает, душит. Он чувствует её боль, задыхается и горит изнутри вместе с ней.

Как ему хочется дышать, просто дышать, но он не помнит вкуса воздуха, лёгкие полны пламени, убивающего в этом сне не только его мать, но и его самого.

Но ведь это сон. Сон! Он должен был уже проснуться. Энлиль всегда просыпался в тот момент, когда тело его матери поглощал огонь. Почему же сейчас всё пошло не так, почему сон не спешил отпускать его?

Энлиль продолжал задыхаться, темнота, окутавшая его мать, постепенно сгущалась над ним самим. Всё слабее угадывались контуры предметов вокруг, он едва различал разбегающиеся, словно змейки, искры пламени, отступающие перед навалившейся темнотой. Огонь, ранее обжигающий, теперь словно баюкал свою жертву. Энлиль больше не чувствовал боли, не слышал предсмертного крика, не терзался сомнениями прошлого. Всё ушло, растворилось в этой дурманящей прохладе темноты.

Это был необычный сон, но Энлиль уже не хотел просыпаться. Кошмар, мучавший его долгие годы, наконец-то сжалился над ним, подарив забвение. И ему нравилось купаться в нём, нравилось ничего не чувствовать, всё глубже проваливаясь в сплошную тишину темноты.

Энлиль вдруг осознал, что останется здесь навсегда, застрянет в своём кошмаре. Мысль, напугавшая его, тут же растворилась, вновь уступая место забвению. Это правильно. Его место было здесь, и он должен был погибнуть в том взрыве много лет назад. Он не мог выжить. Но выжил. И теперь сон исправлял эту ошибку, возвращая его сюда.

Всё правильно. Он останется вместе с женщиной, чьего лица он не помнил, но знал, что она его мать. Он больше не бросит её одну, не оставит погибать в мучениях, как делал это каждый раз, просыпаясь в холодном поту.

Острая боль в груди вновь вернула его к реальности. Почему лёгкие продолжают гореть, если ему так хорошо? Разве он не принял свою судьбу? Не согласился остаться? Боль усилилась, разрывала его изнутри, распирая лёгкие. Он видел слабое свечение, разрезающее его спасительную темноту. Оно шло от него самого, сочилось из небольшого отверстия в груди и поднималось вверх.

Энлиль попытался прикрыть его рукой, чтобы вновь окунуться в темноту, но свечение то и дело отгоняло спасительный мрак, возвращая его в мир боли. Он начал кричать, не в силах более терпеть, но, крик, как и раньше, продолжал тонуть в тишине. Чей-то едва знакомый голос с трудом проникал в его сон. Он приказывал ему дышать. Снова и снова.

Продолжая погружаться в невероятную боль, Энлиль хватался за этот голос, как за последнюю возможность. Он говорил ему «дыши», и Энлиль пытался. Голос перешёл на крик, ритм которого отдавал ударами в сжавшихся без воздуха лёгких. Энлиль осознал, он должен сделать вдох, иначе он не просто останется в этом сне, он умрёт. От этого глотка воздуха зависела его жизнь.

Он начал сопротивляться давящей со всех сторон темноте, словно пытаясь вынырнуть на поверхность. Каждое движение давалось с невероятным трудом, но голос продолжал вести его, а слабое свечение указывало путь. Медленно Энлиль поднимался выше, туда, откуда до него доносился звук знакомого голоса. Боль практически лишила его рассудка, любой рывок стоил огромных усилий, но что-то не давало ему сдаться вновь. Желание сделать вдох казалось сильнее даже желания жить. И, как бы глупо это ни звучало, Энлиль был готов умереть за один глоток воздуха, хоть и сам понимал, что и так умирает.

Его ладони коснулись вязкой поверхности сновидения, следующий рывок будет последним, и он сможет вырваться на свободу. Сопротивляясь поглощающей его темноте, Энлиль не стал терять время. Ещё немного, и он действительно останется здесь навсегда. Поборов боль в последний раз, он с силой разорвал поверхность сна, и в этот же момент его грудь наполнилась пьянящим воздухом с привкусом крови и крика.

– Молодец, дыши, дыши, – знакомый голос звучал уже совсем рядом.

Энлиль приоткрыл тяжёлые веки, и неясные образы, как продолжение сна, заполнили всё вокруг. Над ним парило чьё-то лицо, окутанное золотистым свечением. Оно наверняка всё ещё оставалось из его снов и, пытаясь прогнать наваждение, Энлиль вновь поспешил прикрыть глаза.

– Выкарабкался! Ах, ты, зараза! – этот рёв принадлежал тоже кому-то знакомому, но в нём и близко не угадывалась мелодичность и красота первого голоса, заставившего Энлиля очнуться. Но зато именно он окончательно привёл его в себя.

– Энки, чтоб тебя, зачем так кричать, – простонал Энлиль.

Он вновь открыл глаза, и на этот раз всё вокруг стало на свои места, отгоняя наваждение сна. Энлиль в одночасье вспомнил всё. Он и его отряд выполняли тайное поручение Канцлера в одной из враждующих с их Республикой системе. Им необходимо было освободить пленных дипломатов, и дело шло терпимо, до определённого времени, пока он сам же всё не испортил.

Оставив корабль за несколько миль от тюремного комплекса, Энлиль, возглавив небольшую группу, отправился к цели на двух автолётах. Раса, построившая эту тюрьму, не блистала особым развитием, но не брать её в расчет было бы глупо.

На подготовку у отряда ушло не больше часа. За это время на руках у Энлиля и его первого помощника и лучшего друга Энки появились планы каждого крыла тюремного комплекса. Ещё через полчаса экспертам из его отряда удалось обезвредить охранную систему. Теперь тюрьму защищали только мобильные отряды, пока ещё не знавшие об отказе охранной системы.

Энлиль и его бойцы быстро разыскали требуемые камеры. Оставалось только вывести заключённых и незаметно покинуть планету. И тут в дело вмешались молодецкий задор и доля предпринимательской жадности. Энлиль и Энки уже давно официально не состояли на службе у Республики, и лишь иногда, в обмен на выгодное сотрудничество и покровительство, выполняли тайные поручения одного из четырёх Канцлеров, выступая, по сути, наёмниками, и на хлеб себе зарабатывали подобным нелёгким, не всегда законным ремеслом, не имеющим одного определения или названия. И чаще всего касалось оно поимки опасных преступников. Так что, завидев среди предводителей тюремной охраны одного из разыскиваемых Республикой второсортных негодяев, друзья не пожелали упустить лишний шанс подзаработать.

Но, прежде чем скрутить преступника, оба благоразумно закончили начатое, вывели заключённых и переправили их на корабль. За новой целью отправились только вдвоём, что, по всей видимости, и стало ошибкой. К тому времени охранники тюрьмы заметили пропажу заключённых. Поднялась тревога, территорию всего комплекса наводнили дополнительные отряды. В такой суматохе Энлиль и Энки не то что не нашли свою цель, но не сразу разобрались, как вообще выбраться из тюрьмы. Отступать им пришлось уже отстреливаясь. На подходе к транспорту Энлиль, получив ранение в грудь, потерял сознание. Энки быстро затолкал друга внутрь и приказал улетать на корабль.

Энлиль пришёл в себя через двадцать минут после того, как они покинули планету. Преследования не последовало, что вполне очевидно. Подобными технологиями враждующая страна ещё не обладала.

– Вам придётся пробыть в регенерационной капсуле пару дней, пока повреждённые ткани полностью не восстановятся, – знакомый голос вновь вывел Энлиля из задумчивости. Но на этот раз он уже знал, кому он принадлежит.

– Спасибо, Иннат, – Энлиль поблагодарил лучшего медэксперта в своём отряде, – твой голос спас мне жизнь.

Девушка ничего не ответила, не скрывая своего недовольства. Ей вовсе не нравилось время от времени оказываться в подчинении у этих двоих сорвиголов. Но таков был приказ Канцлера: во всем содействовать и помогать временным командирам. Она выставила все параметры регенерационной капсулы и быстро удалилась, чтобы обследовать освобождённых заключённых, оставив командиров наедине.

После её ухода Энки сразу же умыкнул принесённый Энлилю поднос с едой, от которой тот отказался. Расслабившись, наёмник устало вместил своё огромное тело в неудобное кресло в углу комнаты. Впрочем, ему с его габаритами и внушительным ростом, достигающим практически двух с половиной метров, было трудно угодить во всем, что касалось удобств. Даже Энлиль, который отличался завидными физическими данными и был явно выше практически всех, кого встречал, иногда ловил себя на мысли, что на фоне друга он смотрится юнцом. Удивительно, но при своих габаритах Энки удавалось ещё и оставаться маневренным, расторопным и скорым на реакцию мысли и тела. Без этих качеств он бы не вернулся живым после первого же сражения.

Из занятого Энки угла начало доноситься упорное чавканье. Энлиль страдальчески возвёл глаза, слабо улыбаясь. Годы шли, а его друг так и оставался тем мальчишкой из детдома, не упускающим возможности перекусить. Когда же Энки переживал любое потрясение, аппетит его возрастал в два раза, и в эти дни его редко можно было встретить с пустующим ртом.

– Не засиживайся, – обратился к нему Энлиль, пряча улыбку. – Иди, проконтролируй Иннат.

Энки громко поперхнулся, закашлявшись. Каждый раз при упоминании имени этой девушки он выдавал себя с головой. Пожалуй, лишь слепому было неизвестно о давней симпатии второго командира к талантливому эксперту и врачу. О чувствах Иннат оставалось только догадываться, ведь дальше симпатии Энки так и не решался пойти.

Энлиль мысленно потешался, представляя себя коварным сводником. Пусть поработают вдвоём, волей-неволей Энки как командиру придётся открыть рот в её присутствии.

Сам он поспешно прикрыл веки, не дав Энки возможности протеста. Тот попереминался с ноги на ногу, но всё же тихо покинул небольшую стационарную палату, не забыв прихватить с собой уже начатый обед.

Но засыпать Энлиль вовсе не собирался. Слишком ощутимым оставался привкус недавнего кошмара, и он совершенно не хотел оказаться в нём вновь. Сколько ещё прошлое будет вторгаться в его жизнь, Энлиль не знал. С трагичного дня, унёсшего жизнь его родителей, прошло уже больше пятисот лет, достаточно, чтобы не думать об этом, но недостаточно, чтобы забыть.

Он потерял обоих родителей в том взрыве и поглощающем всё огне, но отчего-то помнил лишь смерть матери. Образ отца навсегда стёрся из его памяти, и как бы он ни пытался его воскресить, ничего не получалось. В своих снах не помнил он и образ матери, хотя в реальности ему достаточно было взглянуть на старое фото, чтобы её милое лицо вновь обрело черты.

После всего случившегося Энлиль оказался в приюте. Там он и встретил одного из двух своих лучших друзей – Энки. Энлиль всегда помнил первую встречу со своим другом, как и первые годы своей новой жизни, в которой уже не было ничего прежнего после смерти родителей.

Любой детский приют, даже патронируемый сенатом, никого не встречал приветливо, хоть сам комплекс и его персонал соответствовали всем нормам и требованиям, и к ним нельзя было придраться и по малой причине. Но, несмотря на все достоинства лучшего приюта страны, он оставался просто очередным государственным объектом, в котором сиротам вряд ли удавалось найти тепло и уют родного дома. Попадая в подобное место, требовалось время, чтобы стать его частью, время привыкнуть к переменам и принять правду, что ты один, и ты – сирота.

Энлиль часто завидовал детям, осиротевшим в младенчестве. Им не с чем было сравнивать, они были свободны от воспоминаний, угрызений совести, страха и боли утраты. И им не требовалось привыкать к новому миру без семьи, они уже были в нём и росли, принимая действительность как должное. Общие жилые корпуса, общие секции, игрушки, забавы, общие сады, парки, общие няни, учителя, наставники… Всё общее. Но Энлиль помнил, что у него было что-то своё, принадлежавшее до трагедии лишь ему, и расстаться с этим ощущением было непросто.

Оказавшись в приюте, он надолго закрылся от всего. Воспитатели тщетно пытались достучаться до замкнувшегося ребёнка, отказывающегося с ними даже говорить, но игнорировать его поведение не могли. Из поначалу тихого и спокойного ребёнка он постепенно превратился в озлобленного и неконтролируемого подстрекателя. Другие дети откровенно побаивались новенького, бывшего уже тогда на голову выше сверстников. Энлиль же не упускал возможности доказать своё превосходство. В своём корпусе он быстро завоевал уважение таких же сильных и недовольных ребят, и вместе они организовали настоящую банду. Но Энлиль мог похвастаться не только силой. Ему не было равных в проделках и интригах, и именно благодаря его смекалке их банду так и не удалось застукать на «горячем», хоть все воспитатели не сомневались в их причастности.

Но любые из этих проделок не шли ни в какое сравнение с тем, что юные бандиты устроили в своём корпусе. Теперь все жили по их правилам. Конечно, каждый, кто не хотел им следовать, мог пожаловаться воспитателю, но потом ему не стоило бы удивляться всем тем неприятным сюрпризам, которые ему грозили. Постепенно ябед не осталось вовсе, и впредь Энлиль всем заправлял в своём маленьком царстве, где вновь у него могло быть что-то своё: только его уголок в комнате, или его игрушки, только его время для развлечений, или его вид из окна. Это не давало полного ощущения, что он снова дома, но он был рад и таким напоминаниям из прежней жизни. Но как бы Энлиль ни старался их удержать, его злость и горечь только росли. Он не решался признаться себе, что никакие личные вещи не заменят ему погибших родителей, и не подарят утраченного ощущения их любви и уюта навсегда потерянного дома, где проходило его детство. В своём же новом доме он не был один, но был одинок, и не знал, как заполнить образовавшеюся пустоту.

Так продолжалось, пока в не самый прекрасный для него день в его корпус не перевели нового жильца, спокойного и миролюбивого черноволосого ребёнка, внешне ничем не уступающего ростом и силой Энлилю. Дождавшись ухода воспитателей, Энлиль и его банда быстро окружили новенького, объяснив тому, что и как. Но тот, неожиданно для ребят, отказался признавать их порядки. Юные «террористы» не сомневались в своём превосходстве, ведь их было шестеро, и, как у них это водилось, собирались применить проверенный в таких случаях метод – поколотить несговорчивого оппонента.

Но и тут их ожидало разочарование. Никто из драчунов так и не понял, как они в мгновение растянулись на полу. Новичок сделал лишь несколько быстрых движений, и Энлиль, к своему удивлению, впервые оказался в непривычной для себя роли поверженного. Он тут же поднялся и напал вновь, но новенький с таким же проворством отправил его на лопатки. Он явно демонстрировал отличное владение боевыми приёмами. Позорные попытки Энлиля и его помощников повторялись ещё несколько раз, пока до всех присутствующих наконец-то не дошло – в корпусе грядет смена власти.

Впрочем, новенький вёл себя тихо и не претендовал на роль главаря. Многие думали, что он и вовсе немой, или «с приветом». Мальчик ни с кем не разговаривал, сторонился общения, практически всё время где-то бродил. Но после его появления в корпусе всё изменилось. Хоть новичок и оставался отрешённым от всего, банде драчунов не удалось больше сохранять своё первенство: то и дело во многих конфликтах возникал он и просто пресекал их в корне. Остальные дети видели в новеньком защитника и вскоре вовсе перестали слушаться Энлиля, а после этого от него отдалились и его псевдодрузья, и он вновь остался один.

Теперь во всех несчастьях Энлиль обвинял новенького, в лице которого нашёл воплощение любых бед и горестей. Он вновь начал замыкаться в себе, всё больше конфликтовал с окружающими и становился неуправляемым. Воспитатели всерьёз опасались за других детей и даже думали о возможности перевести мальчика в специальный интернат. Такая перспектива возникла перед Энлилем, но сам он, ещё больше озлобившись, только усиливал её. Всё шло к не лучшей развязке, и, возможно, она бы произошла, не случись простого и, на первый взгляд, ничем не примечательного события.

Проснувшись от привычного кошмара за несколько часов до рассвета, Энлиль не рискнул вновь засыпать, но и оставаться в постели ему не хотелось. Чтобы прогнать недавний страх, он наспех оделся и выскользнул из комнаты. Миновав коридор, лестницу и холл, он незаметно пробрался к заднему выходу, ведущему к террасам и небольшому пруду на территории комплекса. Зима лишь только начинала вступать в свои права, а прохлада и лёгкий мороз уже полностью окутали землю и воздух. Но Энлиль не собирался возвращаться назад за тёплой одеждой. Он никогда не слыл рохлей, и лёгкий мороз только обрадовал ребёнка, ведь он обещал столько всего интересного, что может подарить зима.

Выбежав за террасы, он бегом припустил к пруду, надеясь увидеть ожидаемую картину. Пробравшись к пологому берегу, Энлиль внутренне ликовал: он не был здесь уже практически неделю, и точно знал, что воде пора затянуться льдом. Так и было. Гладкая поверхность водоёма слабо мерцала ровными отблесками льда под лучами звёздного неба. Спустившись к берегу, Энлиль аккуратно ступил на лёд, проверяя тот на прочность, потоптался и даже попрыгал на одном месте, и, удовлетворившись результатом, смело последовал дальше. А через несколько минут от его опасений не осталось и следа. Лёд под его ногами, похоже, даже не замечал неожиданной нагрузки. Энлиль дурачился, как все дети, пускаясь в бег, скользя по гладкой поверхности. Ему всегда нравился этот пруд, и особенно такой, укрытый одеялом льда. Он так ярко напоминал ему небольшое озеро рядом с домом, в котором он когда-то жил. Скользя и падая сейчас на недавно оледеневшую поверхность водоёма, он живо представлял себя в прошлом. В днях, когда он резвился и дурачился, съезжая с ледяной горки у берега озера, в мгновениях, когда впервые надевал коньки, и узнавал, насколько твёрдый лёд, приложившись к тому всем, чем мог, и в воспоминаниях, где после каждого падения чьи-то родные руки помогали ему встать.

Погрузившись в мечты о прошлом, Энлиль поздно заметил, что подбежал слишком близко к противоположному берегу. В этом месте лёд никогда не замерзал сильно из-за втекающего неподалёку ручья, и даже в суровые морозы ходить здесь было небезопасно. Спохватившись, Энлиль попытался остановиться, но по инерции сделал ещё несколько шагов и услышал предательский треск корки льда под ногами. А в следующее мгновение он уже оказался в воде, проваливаясь в мёрзлую темноту пруда.

Паника сильнее ушата ледяной воды окатила мальчишку, и тот первые секунды оставался в оцепенении, не в состоянии пошевелиться. Но на место этому чувству с такой же силой ворвался страх утонуть, вытесняя всё остальное, и Энлиль резко рванулся вверх. Но как бы он ни пытался выбраться на лёд, ему это не удавалось. Тонкая кромка крошилась и врезалась в его ладони, изрезав их в кровь, он практически не чувствовал онемевшего тела и с каждым движением становился медлительнее.

Вспоминая тот случай, ему всегда казалось, что он пробыл в воде целую вечность, но на деле же его попытки выбраться уместились от силы в пять минут. Понимая, что он вот-вот пойдёт ко дну, Энлиль решился звать на помощь. И пускай теперь за подобный поступок его уж точно переведут в другой интернат, на тот момент о последствиях он даже не думал. Но, набрав как можно больше воздуха для крика, мальчик услышал приглушённые, похожие на скрежет звуки, никак не похожие на его голос, охрипший от холода. Вот тут-то Энлилю действительно стало страшно. Он находился в студёной воде, с трудом цепляясь за поверхность кромки льда, и в любой момент мог отключиться, потеряв сознание.

Впрочем, страх недолго переполнял мальчика. Он окоченел настолько, что мысленно даже хотел отключиться. Какая-то навязчивая мысль обещала ему тепло, если он это сделает, и прекратит сопротивляться. Но Энлиль отчаянно хрипел, зовя на помощь, и упорно карабкался на податливый лёд.

Его ресницы полностью покрылись инеем, а зрение притупилось. Он не видел осторожно приближающейся в его направлении фигуры, и неожиданно раздавшийся рядом голос испугал его не хуже всего уже произошедшего. Он даже опять пошёл под воду, но кто-то с силой рванул его обратно. Через несколько секунд Энлиль уже был на льду, а его спаситель продолжал оттаскивать его в безопасное место.

Лишь на другом берегу, остановившись и переведя дыхание, он обернулся к Энлилю, а тот в который раз подумал, что эта ночь полна сюрпризов. Над ним склонялся новичок, и на немого или умалишённого он сейчас точно не походил.

– Так ты притворялся, косил под дурачка? – прохрипел Энлиль, не придумав ничего более подходящего.

– Нет, – спокойно ответил новенький, помогая Энлилю встать. – Просто не хотел говорить.

Энлиль не стал больше расспрашивать, тем более что его спасителю было точно не до расспросов. Мальчишка буквально тащил онемевшего соседа по корпусу, словно куль. Пробравшись незаметно обратно в комнату, он помог Энлилю переодеться и, не сказав ни слова, вернулся в постель.

На следующий день Энлиль ожидал вызова к директору, но его не последовало, ни тогда, ни после. И лишь потом он понял, что его спаситель поступил так, как он не ожидал, не сдав того, кого по праву мог считать недругом.

После случившегося на пруду прошла неделя, а Энлиль не решался подойти к новенькому. Он всё ждал, когда же тот использует против него свою тайну и настучит воспитателям. В таком настроении закончилась и вторая неделя, и за это время Энлиль начал злиться уже не на новенького, а на себя. В конце концов, собравшись с духом, он заговорил с соседом. Он не рассыпался в благодарностях, а лишь хотел понять, почему тот не донёс, ведь прежние его друзья не гнушались подобных поступков.

– Значит, это были не друзья, – всё так же мирно ответил мальчишка, открыто и без агрессии смотря на Энлиля, а тот вдруг расхотел отвечать грубо, и вместо готовой слететь с языка колючей реплики, неожиданно спросил:

– А ты мог бы быть мне настоящим другом?

Спросил, и тут же пожалел, заметив растерянность мальчишки. Внутренне Энлиль сжался от ожидаемого отрицательного ответа. Он вдруг отчётливо увидел себя со стороны: злобного, подлого, хитрого мальчишку, каким он стал. С такими не дружат.

– Если ты не будешь смеяться над моим именем, – тем временем ответил новенький.

Энлиль не сразу понял смысл фразы. До него лишь через несколько секунд дошло, что его предложение принято. И, не веря услышанному, он поспешно согласился, лишь потом смекнув, что не знает, как зовут его нового друга.

– Эн-нуннаки, – ответил ему он, не удержавшись от улыбки. – Это в честь дальнего предка, полководца, – пояснил он. – В моей семье многие военные, и родители тоже.

Мальчик запнулся и нервно добавил:

– Были военными.

Энлиль удивлённо посмотрел на поникшего перед ним мальчишку и неожиданно впервые со дня трагедии осознал, что не только у него был повод для несчастья, но и у каждого ребёнка в этих стенах. Многие здесь, в том числе и его новый друг, как и он, остались сиротами, потеряв родителей в последних конфликтах между республиканцами и потомками поверженного режима, и общее горе, крепче любого родства, в этот миг, ещё без ведома его участников, навсегда объединило двух мальчишек.

– Может, сократить твоё имя? – неожиданно спросил Энлиль. – Эн, Эн-наки, Энки…

– Энки! – прервал его друг. – Мне нравится последнее.

– Значит, Энки! – повторил Энлиль, наконец-то улыбаясь искренне.

Так началась дружба Энлиля с тем, кто не дал ему превратиться в полное ничтожество ещё в детстве. И на одном приюте эта дружба не закончилась. В дальнейшем их жизни всегда соприкасались, какими бы дорогами они ни шли.

Ещё до того, как стать наёмниками и охотниками за преступниками, оба честно пытались сделать военные карьеры. Но узкие рамки устава ненадолго смогли удержать рвущийся пыл свободолюбивых парней, и, с трудом дослужившись до руководящего состава, они подали в отставку, доведя предварительно до белого каления своего командира.

На этом закончилась их и без того непродолжительная служба в рядах мобильной военно-космической армии. Но не только строгий устав или непоколебимый командир вынудили обоих оборвать карьеры. Ни Энлиль, ни Энки не винили в своём решении никого, кроме себя. Половину прожитой жизни они делали то, что уготовила для них Республика, заботливо ведя двоих сирот и определяя их будущее. Но, отдав положенный долг за своё воспитание, оба посчитали, что уплатили сполна, и впредь не пожелали заниматься тем, что никогда их, по сути, не привлекало.

Примерно тогда у них и родилась идея зарабатывать себе на жизнь ремеслом наёмника. Впрочем, на практике энтузиазм далеко не сразу принёс положительные плоды, заставив обоих пройти через множество опасных испытаний. Но оно того стоило: результатом всего стал отличный сработавшийся отряд профессионалов, высокая эффективность работы и покровительство одного из четырёх Канцлеров Республики, нередко спасавшее их от расправы бесконечного числа недругов, которых они нажили.

Хитрый старый Канцлер Эрид практически всегда присутствовал в жизни Энлиля. Будучи сводным братом его матери, он не связывал себя с племянником кровным родством, но от мальчика не отказался. Канцлер намеревался взять Энлиля к себе после смерти его родителей, но тот пожелал остаться с Энки в приюте. Впрочем, это не помешало Канцлеру ненавязчиво влиять на племянника, к которому, не имея своей семьи, он сильно привязался. Сам Энлиль пожелал сохранить родство с влиятельным деятелем Республики в секрете, справедливо полагая, что так ему будет спокойнее находиться в приюте. А позже, когда парень начинал строить военную карьеру, смысла открывать данный факт уже не было.

Без особых надежд Канцлер надеялся заинтересовать племянника политикой, возможно, сделать его своим помощником в дальнейшем, или даже преемником, но мальчика тянули приключения, и чем взрослее он становился, тем опаснее были передряги, в которых он неизменно оказывался вместе со своими друзьями.

Потеряв всякую надежду, Канцлер всё же нашёл способ держать племянника под относительным контролем. Именно он поспособствовал созданию отряда наёмников, который сейчас возглавлял Энлиль, не упустив при этом и своей выгоды. Будучи опытным дипломатом, Канцлер прекрасно понимал, что в некоторых ситуациях одной дипломатии уже недостаточно, и тогда не лишним было бы иметь доверенное лицо, способное разрешить проблему. Эрид часто прикрывал деятельность отряда своего племянника, но взамен требовал выполнения различных поручений, примерно таких же, как и последнее.

В остальном же он практически не вмешивался в жизнь наёмников, лишь регулярно поставляя им новые задания, да закрывая глаза на мелкую контрабанду и постоянный игнор законов последними.

…Энлиль улыбнулся своим мыслям о скрытном и дальновидном родственнике. Не всё складывалось гладко в их отношениях, но Канцлер нравился ему всегда, не только потому, что был его дядей. Энлилю импонировало его желание идти против правил, хоть сам Эрид никогда в этом бы не признался.

Наверняка Канцлер ждал его звонка, чтобы узнать результаты. Энлиль собирался связаться с дядей, но тот, словно прочитав его мысли, позвонил первым.

Энлиль, после короткого приветствия, быстро приступил к докладу об очередном успехе отряда, умолчав при этом о своём ранении. Хотя, вряд ли Иннат утаит его в заключительном отчёте. Впрочем, ему всё равно пока не хотелось выслушивать замечания старика. Тот наверняка не удержится от поучений.

Закончив доклад, он ждал комментариев, но на другом конце повисла тишина. Лишь через несколько секунд Канцлер неуверенно нарушил молчание.

– Энлиль, я только что получил сводки за день от патрулей материка. Твой бывший сослуживец, телохранитель Видар…

Энлиль сразу уловил напряжение в дядином голосе, и связано оно было с его вторым лучшим другом. В отличие от Энки и Энлиля, Видар не рос сиротой, хоть и воспитывался только отцом, дожившим до белых седин. Дружить они начали, оказавшись на одном курсе первичной подготовки будущего командного состава. Несмотря на то, что разница в возрасте между ними составляла не более ста лет, Энки и Энлиль взяли шефство над парнем, относясь к нему скорее как к младшему брату. Впрочем, сам Видар был только рад, а его друзья, прошедшие все горести детских домов и интернатов, на самом деле выглядели старше на одну жизнь, видели и прочувствовали больше любого из всех, кого он знал.

Троица быстро сдружилась и прониклась общими идеями и взглядами. Энлиль и Энки заразили парня долей своей бесшабашности и военной удачи, а тот, не без гордости, сумел привить им, пусть и в малой степени, понятие ответственности, долга и тягу к познаниям. И, хоть виделись они теперь гораздо реже, на их дружбе это никак не сказалось.

Как Энлиль и Энки, Видар также подал в отставку, завершив службу в военно-космическом флоте. Но в его случае это был шаг к новым перспективам. Почти десять лет назад парня приняли на более престижную должность в ряды рекрутов-телохранителей при Аккадской Сеннаарской сокровищнице знаний, которой он добивался вот уже полвека. Видара всегда привлекали тайны и секреты, и находиться в месте, где их концентрация зашкаливала до предела, было сродни осуществлению детской мечты.

Но и на этом не закончился его подъём. Проявив себя в лучшем свете, за минувшие годы он сумел подняться вверх. Все чаще Видара допускали к работе при самих Хранителях и их первых учениках. Он прошёл строгий отбор и попал в основной состав небольшого особого отряда. Телохранителей возглавлял сам первый командир Хоннор Хор, в прошлом адмирал третьей военно-космической флотилии, прославленный военачальник, принёсший немало побед, главной из которых была победа над агрессорами с дальних систем, пытающимися захватить колонии Республики на пограничных рубежах.

И, несмотря на то, что Энлиль и Энки по старым причинам оправданно имели право недолюбливать адмирала, это не уменьшало его талантов и заслуг. Впрочем, у двух наёмников хранились свои счёты к военачальнику. И именно он оказался одной из причин, из-за которых парни решили бросить службу. Бывший адмирал Хоннор некогда главенствовал в комиссии по отбору экипажей для военно-исследовательских экспедиций, и он же забраковал кандидатуры двух молодых командиров, мечтающих вырваться за пределы Республики. Энлиль и Энки, получив отказ, были вынуждены продолжить службу во внутренних военно-космических флотилиях. Такая жизнь вселяла им скуку, и день их состоял из сплошных протоколов и составления отчётов о малоинтересных событиях. А где-то там, за пределами рамок их службы улетали экспедиции к неисследованным галактикам, таившим в себе массу приключений и загадок, к которым они так стремились.

Завершив военные карьеры, оба долгое время не знали, кто именно посчитал их неподходящим материалом: «некомпетентными», «несдержанными», «эгоцентричными» и «заносчивыми», но истину узнали лишь через несколько столетий, давно вжившись в шкуру наёмников.

Как-то раз, вновь оттачивая таланты воровского дела на ни о чём не подозревающем Канцлере, Энлиль и Энки пробрались в его святая святых – личные покои в сенате – и сделали копии всех найденных ими ключей-доступов. Трофей был не ахти какой. Всё-таки Эрид не стал бы хранить важные доступы у себя в кабинете, но и то, что им удалось добыть, могло приоткрыть много государственных тайн, в том числе и прочесть полные версии их характеристик, где и всплыло имя уже бывшего на тот момент адмирала.

Не то чтобы Энлиль и Энки, узнав правду, возненавидели его за выданную им некогда нелестную характеристику. Их новая жизнь нравилась друзьям куда больше оставленной службы, но оба не могли не думать о том, как бы она могла сложиться, получи они возможность возглавлять экспедиции. И хоть каждый из друзей в глубине души знал, что опытный и честный военачальник был частично прав, одаривая их теми эпитетами, в разговоре между собой подобного они бы не признали никогда, и продолжали поносить бывшего адмирала скорее по привычке, не тая злобы.

Долгое время о Хонноре наёмники не вспоминали вовсе, пока их друг не оказался в его отряде телохранителей. Они подкалывали Видара и пугали его приукрашенными историями о строгости и чудачествах его нового командира, а тот, практически всегда не умея отличить их правду от лжи, бледнел при каждой встрече с бывшим адмиралом. Но это не мешало признать и того, что лучшего командира для своего друга можно было и не желать. Так что, за Видара друзья могли теперь не волноваться. Но тревожный голос Канцлера предвещал обратное.

– Что он натворил? – стараясь не выдать волнения, спросил Энлиль.

Канцлер замялся.

– Мне не известны подробности, – заговорил он вновь. – Но твой друг был доставлен сегодня одним из патрулей в больницу сената. Сейчас парень в коме, сильно повреждён мозг.

Немного помолчав и не получив ответа, Канцлер вновь обратился к племяннику.

– Мне жаль, Энлиль, шансов уже нет, – продолжил он. – Думаю, вам стоит съездить к нему. Я выдам тебе и Энки пропуск высшего уровня. Можете остановиться в своём старом убежище. Сразу после больницы я жду вас у себя. Есть задание.

Услышав невнятный ответ племянника, Канцлер прервал связь.

Энлиль погрузился в оцепенение. Знакомая, сдавливающая боль в груди, мучавшая его во сне, накатила с новой силой. Он не совсем разобрал всё сказанное Канцлером, но вывод из его слов прозвучал вполне различимый: далеко отсюда, в одной из палат главной больницы сената четырёх Канцлеров умирал его лучший друг, и ему нельзя было помочь.

Энлиль машинально вызвал Энки. Тот явился с лёгким смущением на лице, которое всегда появлялось у него в обществе Иннат. Но, увидев побелевшие скулы первого командира, Энки сразу понял – что-то случилось.

– Как скоро на максимальном ускорении мы будем в столице? – механическим голосом спросил Энлиль.

– Думаю, меньше суток. Что случилось, ты бледен как полотно?

– Прикажи штурману скорректировать маршрут, пусть выжимает максимум. Мы должны успеть…

– Куда успеть? Что ты несёшь?

Энки с недоверием наблюдал за командиром, разум которого, по всей видимости, помутился от препаратов. Но, наткнувшись на его взгляд, он увидел в нём осознанность. А следующие его слова сделали с Энки то же самое, что и с его командиром, заставив чувствовать предательскую слабость в ногах.

– Видар умирает, – тихо обронил Энлиль. – И мы должны успеть.