Читать книгу Думы потаённые - Галина Вольская - Страница 2

Слово «физика» слышу с детства, отец преподаёт физику в школе. Помню, как совсем маленькая оказалась в его школьном кабинете и заворожено смотрела на большие полупрозрачные диски с наклеенными полосками – покрутишь их, и между двумя блестящими шариками проскакивает искра. Жду с нетерпением, когда этот предмет появится в школьном расписании, а первой моей отметкой по физике становится «двойка». Ну кто же знал, что введение в учебнике тоже нужно учить, да ещё спросят именно меня!

Потом уроки Давиденко. Он входит, кладёт журнал на стол, обводит взглядом класс, произносит медленно: «Рас-ска-зать…» И все замирают в ожидании. Здесь нельзя успокаиваться потому, что спросили вчера, и сегодня наверняка не спросят. Спросить могут любого, в течение урока поднимается весь класс. А в конце четверти ученики, претендующие на отличную отметку должны отвечать по всему пройденному материалу и не только на вопросы учителя, вопросы задают и ученики. Я стою перед классом каждую четверть.

В последних классах уроки ведет Фохлер. Он директор школы, иногда его куда-то вызывают, его уроки отменяются, но потом он наверстывает всё, прихватывает любые «окна». На выпускном экзамене я отвечаю у доски, и ехидная «Шпулька» задает вопрос, которого явно нет в школьном курсе. Я теряюсь, не отвечаю, выхожу с ощущением провала, но при объявлении результатов всё-таки «пять» – пощадили.

Больше физики я люблю литературу, но поступать на филологический факультет не решаюсь. После него придется, скорее всего, работать учителем в школе, этого я не хочу.

Труднее всего при подготовке к вступительным экзаменам на физический факультет было заставить себя отказаться от чтения книг, без книг я не могла прожить и дня, читала всё время. Зубрю математические формулы, а в голову лезет:

Экзамен по математике я «заваливаю» В условии задачи по алгебре о велосипедисте и пешеходе, вышедших из одного пункта в другой нет слова «одновременно». Кто-то ведь даже спрашивает, преподаватель отвечает, что хотя и не должен уточнять, но подтверждает – одновременно. Я не верю – запутывают! Задача тогда получается слишком простой, не может быть, чтобы такая была в университете. Решаю кучу вариантов, всё взаимно уничтожается, ответа нет, а на другие задачи уже не остается времени. Пишу: «При данных условиях задача определенного решения не имеет». А на другой день, не дожидаясь объявления результатов, забираю документы и уезжаю домой.

Стыдно, больно, первый щелчок по моему самолюбию, но поступать в другой институт, где объявлен дополнительный набор, отказываюсь: «Где провалилась, туда и поступлю!»

Год работаю лаборанткой физического кабинета в школе у отца, затем снова сдаю вступительные экзамены. На этот раз задача по алгебре достаточна сложна, сомнений не вызывает, но в задаче по геометрии допускаю досадную ошибку – при всех правильных рассуждениях и решении на чертеже у меня получается два перпендикуляра из одной точки. Отец говорит: «Двойку тебе много поставить за это!» и уезжает. Я готовлюсь к следующему экзамену, а отец возвращается на другой день: дома его пристыдили, отругали за то, что расстроил меня и уехал. А результаты экзамена по письменной математике я могу увидеть только в экзаменационном листе при сдаче устной математики. Если не «двойка», списки получивших неудовлетворительные отметки вывешивают на другой день, меня в этих списках нет.

Устный экзамен сдаю на «отлично», с удовлетворением вижу в экзаменационном листе «четвёрку» по письменному экзамену, следующий экзамен физика. Стою перед корпусом рядом с отцом, ожидая своей очереди, вызывают по фамилиям. Нервно подшучиваю: «Туда все заходят, а обратно никто не возвращается!». Стоящий рядом молодой человек внимательно смотрит на меня:

– Волнуетесь?

– Конечно!

– А как сдана математика?

– «Четыре» и «пять».

Он исчезает на какое-то время в корпусе, возвращается, подходит ко мне: «Идите и ничего не бойтесь». Я не придаю значения его словам – успокаивает. А вскоре меня вызывают. Я беру билет, начинаю решать задачу – одно условие лишнее, никак не используется, такого не должно быть. Называют мою фамилию. «Я ещё не готова!» Поднимаю голову: в дверях стоит новый знакомый, отчаянно машет рукой, показывая на вызвавшего меня преподавателя. Иду отвечать, путаюсь в теории, бормочу про лишнее условие. «Оно здесь и не нужно». Преподаватель берёт мой экзаменационный лист, пишет «отлично», я выхожу за дверь, ошарашенная. Парень разговаривает с моим отцом, оборачивается ко мне: «Ну как, все нормально?» Отец зовёт его пообедать с нами, но он отказывается, уходит.

Уже за столиком в столовой отец насмешливо осматривает меня: «С чего это он тебе помог? Наверно потому, что ты такая лохматая!» У меня длинные каштановые волосы распущены по плечам.

Но нужно сдать еще два непрофилирующих экзамена – сочинение и химию. На сочинении выезжаю на любимой свободной теме, а на химии вдруг наглею. Никогда не любила её в школе, готовила по краткому учебнику Хомченко только в дни, данные для подготовки. Запнулась при ответе на билет и вдруг услышала:

– Ну вот, хотела вам «отлично» поставить, придётся «хорошо».

– Спросите ещё!

А ведь шла с надеждой хотя бы на «троечку», этого достаточно. Преподавательница берёт мой экзаменационный билет: «Девушка, я не должна говорить, но у вас и так уже проходной балл, вы поступите». Ухожу, пристыженная.

Наконец-то я студентка! Срезаю свои длинные волосы (они отрастут снова только к третьему курсу), делаю короткую стрижку, готовлюсь к серьёзным занятиям.

Кстати, парня, помогшего мне на экзаменах, видела только раз, он работал лаборантом на одной из кафедр. А преподаватель, которому я сдавала физику, вёл у нас на первом курсе физический практикум. Физику стали читать только во втором семестре, сначала сплошная математика. Математический анализ дается мне с трудом – слишком все искусственно, наверно, такими методами можно доказать что угодно, аналитическая геометрия нравится больше.

Требования к студентам высокие, ответ на билет является лишь началом разговора, дальше могут предложить доказать полностью любую теорему и решить любую задачу. На экзамене по аналитической геометрии в конце второго курса я сижу перед экзаменатором два часа, доказывая теоремы одну за другой. Начинаю решать задачу, слышу: «Вы решите её таким методом, но очень нескоро», получаю «хорошо», выхожу, иду в столовую. Стою в очереди, но почему-то вдруг оказываюсь сидящей на стуле, рядом парень, сердито выговаривающий: «Вы же могли голову разбить!». Потеряла сознание и упала бы, если бы он не успел меня удержать.

Не могу отказаться от чтения художественной литературы. Увлекаюсь Роменом Ролланом, огромное впечатление на меня производит его «Очарованная душа». Открываю для себя Горького. Но не того официального, который «Мать» и «Буревестник», а его пьесы, «Человек», «Часы». Томик Евтушенко удается получить всего на несколько часов в читальном зале, торопливо переписываю любимые стихотворения.

В эти годы ведутся модные дискуссии о физиках и лириках, противопоставляется одно другому, я пытаюсь совместить.

Решаю задачу у доски на семинаре по оптике и вдруг замираю, останавливаюсь. Наш удивительный Никольский, оценивающий студентов по своей десятибалльной системе, внимательно смотрит на меня: «Вы могли бы учиться на „отлично“, не пойму что вам мешает. Недостаточная трудоспособность? Недостаточно любви к физике?». Скорее всего, и то, и другое.

Моя влюблённость на третьем курсе. Володя кладет мне руки на плечи: «Физик! Электронщик! Женись на такой! Уходишь в экспедицию – пачки писем, а их будут пачки, потому что почта работает нерегулярно. Приходишь из экспедиции – куча сплетен». Молчу. Ну и не женись! Подумаешь! Откуда, кстати, такие представления и не у него одного, что физики – это рестораны, поклонники. В сессию, особенно летнюю, когда из других общежитий доносится музыка, встречаются гуляющие парочки, мы сидим над конспектами и учебниками, как проклятые. Легко учиться разве что в группе педагогов, но их всего двадцать пять человек из более трёхсот студентов на курсе.

Кто же знал, что будет так больно, когда он внезапно женится на другой! Сижу над конспектами, а перед глазами его лицо: волнистые волосы, бакенбарды на висках, ямочка на подбородке. В читальном зале шумно, поднимаю недовольный взгляд, Володя в дверях как будто спотыкается об этот взгляд, торопливо уходит. А после каникул эта его поспешная женитьба: «Так вот, Ниночка (она), это Галка (я) … Так получилось… Прости меня!..» Подхожу к общежитию, а взгляд невольно поднимается к окнам его комнаты. Тёмные, опять тёмные, он с ней.

Стою на каком-то общем профсоюзном собрании в огромном зале химического военного училища, чувствую спиной взгляд с балкона. Оборачиваюсь – Володя. Смотрю на него издалека в раздевалке, его постоянно заслоняют, а меня начинает трясти противной мелкой дрожью.

Через год он начинает разводиться, она изменяет, да и не любила, похоже. Возможно, и беременность была не от него, воспользовалась его «порядочностью», чтобы прикрыться. Её из лыжной секции выгнали за разврат, Володя об этом не знал. Он начинает мне звонить, приходит. Я и простить не могу, и забыть не могу. Мучаюсь, не верю ему, встревожились родители, начались нелады с учебой, ссорюсь с соседками по комнате в общежитии.

Начинается аритмия, вегето-сосудистая дистония. К одному экзамену готовлюсь лёжа, один сдаю после сессии, из-за этого «хвоста» начинаю отставать по радиофизическому практикуму. Хохлов ко мне особенно въедлив, замечает в огромной лаборатории:

– Почему опоздали, Попова?

– Троллейбуса не было!

Ещё хуже становится, когда он начинает жалеть:

– Только не надо опускать крылья!

Не выдерживаю, вскакиваю из-за стола, выбегаю, слёзы текут ручьем. С трудом дотягиваю почти до летней сессии. Потом два месяца в больнице и академический отпуск.

Оканчиваю университет, уезжаю по распределению в город Ковров. Здесь начинаю работать сначала в теоретической группе, потом меня переводят в другую лабораторию. Пытаюсь ездить в командировки, как большинство сотрудников лаборатории, но в сборочном цехе от постоянного шума у меня кружится голова, темнеет в глазах. Снова возвращаюсь в теоретическую группу к Вадиму Борисовичу. Он предлагает начать программировать, как его жена, для женщины это больше подходит. Начинаю программировать, и это становится моей специальностью на всю жизнь.

В профессии программиста, кстати, много творческого, как и в литературе. Но любовь к литературе у меня навсегда, жалею, что мои сыновья мало читают.