Читать книгу Дом на берегу - Галина Вольская - Страница 3

Отец занимал особое место в моей жизни. Возможно, ему действительно было проще со мной, чем со Славой, я спокойнее, послушнее, не отказывалась вставать в четыре утра и ехать с ним на рыбалку, я могла часами молча сидеть на берегу озера, глядя на застывший поплавок. Озер и речушек мы обошли и объехали великое множество. Сначала на велосипеде, я сидела на раме впереди отца, на раму накручивали какую-нибудь тряпку, чтобы было мягче сидеть. Позднее появился мотоцикл, маленький, маломощный К-58, «козлик». Переправлялись на пароме или катере на другую сторону Волги, а там ехали полевыми дорогами к озерам, благо их было много, и находились они сравнительно недалеко друг от друга. Если плохо клевало на одном озере, переезжали на второе, третье. С отцом мне было легко, он был всегда спокоен, доброжелателен, подробно отвечал на все мои вопросы. С ним даже молчание не тяготило, чувствовалось его понимание, тепло.

Первое время я соглашалась ехать, чтобы не обидеть отказом отца, но постепенно стала замечать, как красиво смыкаются аркой ветви деревьев над дорогой, уходящей вглубь леса, как чиста и прозрачна вода в озерах и речках, какие яркие, душистые цветы встречаются на полях и лужайках. Рассвет мы встречали то на Волге, переправляясь на другой берег, лучи ложились на воду золотистой дорожкой; то в горах на этом берегу, мы поднимались вверх, прямо к разгорающемуся розовому диску солнца. Часто ехали просто «куда глаза глядят», по еле заметным тропинкам. Наткнулись как-то на лося, он постоял перед нами, не спеша повернулся и удалился в лес. Иногда уезжали на катере по Иргизу, шли пешком. Идти было трудно, высокая, жесткая трава, мокрая от росы, больно резала ноги, но я молчала, не понесет же меня отец на руках. Некоторые озера располагались возле деревень, деревенские дети с любопытством смотрели на нас. Разница между городом и деревней тогда еще чувствовалась – другая одежда, другие стрижки, прически.

На одном из озер мы жили несколько дней всей семьей вместе с семьей друга отца. Ночевали в брезентовых палатках, сделали из веток деревьев шалаш для продуктов. Здесь, в тихой воде без течения я научилась плавать, впервые почувствовала, что вода меня держит, можно не бояться.

Купили первую лодку, старенькую, просмоленную, без кабинки и с мотором в три лошадиных силы – «тройкой». Она подтекала, под стланями набиралась вода, ее отчерпывали ковшиком, но лодку можно было привязать к кустам или поставить на якорь, и рыбачить прямо с нее. Деревянные лодки, «гулянки», более тихоходные по сравнению с «Прогрессами», «Казанками», но зато такие надежные, устойчивые, а если еще и с кабиной, то настоящий плавучий дом, в котором можно и спать, и есть, и загорать, и играть в карты. Его можно запереть и бродить по берегу в поисках грибов, ягод, в нем можно укрыться от дождя. Вот только на стоянке нужно следить, чтобы «гулянка» не билась о другие лодки, чтобы не захлестнуло волнами, не сорвало якорь. На Волге, за Волгой прошли у меня лучшие дни и часы детства, юности. Много ездили и по лесам.

Но перед тем, как мы купили свою лодку, были выезды с непонятно откуда взявшимся знакомым отца на его лодке. Тогда я в первый раз увидела, как можно рыбачить с лодки, привязываясь к росшим из воды кустам или просто бросая якорь на не очень глубоком месте. Старичок этот, хозяин лодки сначала показался таким добрым, приветливым. Причаливали к берегу, разводили костер, кипятили чай, заваривая его кусочками свежих яблок. Для меня это тоже было внове, мы так не заваривали. Он как-то пригласил нас с Юлей одних съездить искупаться на пляж, родители отпустили, мы поехали. Купались, загорали. Перед отъездом домой стали прополаскивать и выжимать купальники, присев в воде, мы всегда так делали. Как вдруг уплыл мой купальник, не представляю. Пришлось надеть халатик на голое тело. Стеснялась, конечно, казалось, что что-то там приоткрывается, но такого пристального внимания со стороны старичка я никак не ожидала. Он ведь даже старше моего отца, высохший, сморщенный, совершенно лысый. Ребятишки, смеясь, дразнили его «лысой курицей». Я такого никогда не позволяла, мне постоянно внушали, что старших нужно уважать, слушаться, не влезать в разговоры старших.

А потом начались приставания. Его старческие, неприятно дрожащие руки вдруг оказывались на моих ногах, талии, лезли под юбку, когда он оказывался рядом в лодке, и отец не смотрел в нашу сторону. Сначала я стеснялась говорить об этом родителям, думала, что сама каким-то образом спровоцировала эти приставания, взять тот же уплывший купальник. Потом все-таки сказала матери, она отцу. Тот не поверил: «Да ты что, ей всего двенадцать лет». Он, оказывается не только ко мне приставал, но и к Юле. Только Юля была смелее, могла оттолкнуть его, крикнуть что-нибудь обидное, я не могла, слишком сильно было внушение об уважении к старшим. Как-то этот старик явился, когда дома никого не было, стал приближаться. Я попыталась убежать, но он схватил меня, прижался своим слюнявым ртом к моим губам. Я вырвалась, оттолкнула его, отбежала на безопасное расстояние и потребовала, чтобы он ушел. Ушел, но окончательно перестал появляться в нашем доме только после того как Момотко рассказали отцу о том, что это Повольнов (надо же, такая красивая фамилия) был судим за приставания к малолетним, приставал даже к своей дочери, сидел в тюрьме, и надо держаться от него подальше.

Я росла молчаливой, замкнутой, болезненно застенчивой, пожалуй, даже боялась людей, но в глубине души гнездилась уверенность в каком-то своем особом предназначении, избранности, и отец это убеждение всячески поддерживал. Нет, он никогда не хвалил меня в глаза, у него имелись свои представления о воспитании детей, но в своей компании, подвыпив, любил рассказывать о том, какая я необыкновенная, а я из соседней комнаты это слышала. Иногда взрослые просто говорили при мне, считая, что я еще маленькая, это не должна понимать.

Так в чем же избранность? Училась я неплохо, но не более того. В начальной школе была отличницей, потом ограничивалась тем, что не допускала «троек» в четверти. Читала все время очень много и наполовину жила в своем выдуманном мире с выдуманными героями. Окружающий мир казался порой слишком жестоким и несправедливым, а там всегда можно было позвать на помощь своих героев и восстановить справедливость. О своем будущем не слишком-то задумывалась, была уверена, что живу в самой гуманной стране, все дороги впереди открыты, разумеется, все будет хорошо и прекрасно. Втайне я считала себя красивой, слышала, как отец хвалил меня перед знакомыми. Говорить об этом прямо считалось недопустимым, девочка должна быть скромной, неприлично крутиться перед зеркалом, кокетство – большой недостаток, это нельзя. Но я могла рассматривать себя на фотографиях, сравнивать с другими девочками. О внимании мальчиков я тогда просто не думала, они для меня были всего лишь товарищами по детским играм.

Иногда отец брал меня к себе на работу. Первый раз я попала к нему в физический кабинет еще маленькая, ничего не зная о такой науке, и стояла, как завороженная, разглядывая множество непонятных приборов. Особенно меня поразили прозрачные, сверкающие круги с наклеенными пластинками. Крутишь ручку, круги вращаются, и между двумя блестящими шариками с треском пролетают искры. Я с нетерпением ждала, когда у нас начнут преподавать физику, но тем не менее первая моя отметка по физике была «двойка». Меня спросили совершенно неожиданно по такому материалу, который я думала и учить-то не надо – введение в физику. Потом были в основном «пятерки», но не могу сказать, что физика сразу стала моим любимым предметом. Я с большим интересом прочитала «Занимательную физику», «Занимательную астрономию» и «Занимательную механику» Перельмана, но на школьных уроках порою просто было скучно. Литература нравилась, читала по-прежнему очень много, но уже понимала, что для того, чтобы быть писателем одного желания недостаточно. Нужен талант, а есть ли он у меня? Скорее всего, нет.

Приезд в родной дом тети Нины со своей недавно созданной семьей и возвращение в дом матери семьи Геннадия происходит примерно в одно время. Конфликт между нашей семьей и семьей Геннадия возникает вскоре после этого.

Зимой мы живем все вместе в большой тесноте. Восемь человек с трудом размещаются на верхнем этаже, бабушке ставят кровать внизу, рядом с русской печью. Там же за большим обеденным столом собирается вся семья, наверху для этого места уже не хватает.

Нам с Юлей по десять лет, Сереже всего несколько месяцев. Мы с Юлей с одного года, но у нее день рождения в декабре, она учится на класс младше. Тете Нине за тридцать, Сережа у нее поздний и единственный ребенок.

Юля учится слабо, читать не любит совсем, ее заставляют из-под палки. Одну книжку про приключения Травки, которую я глотаю за два дня, она мусолит несколько месяцев.

С наступлением тепла сразу же начинается стройка. Строить что-то в те времена неимоверно трудно. Никаких строительных материалов в свободной продаже нет. Их надо где-то «доставать», используя все возможные связи. Также надо договариваться о любых услугах транспорта. Вся тяжесть стройки ложится на плечи отца. Муж тети Нины ничем ему не может помочь в незнакомом городе. И со здоровьем у дяди Коли неважно, он очень быстро устает, обливается потом, начинает задыхаться.

Дом подняли домкратами, внизу вместо чулана и кухни сделали комнаты с таким же расположением, как на верхнем этаже. Только вместо комнаты с окном во двор и прихожей на обоих этажах сделали кухни с топящимися дровами плитами. Оставили небольшие коридоры, а для входа на верхний этаж сделали лестницу с двумя пролетами и площадкой посередине. Позднее отец закрыл ее крышей, получилась уютная застекленная веранда, а сначала лестница просто спускалась во двор, открытая всем дождям и ветрам. Выносили на свалку в большой, плетеной, двуручной корзине все эти разбитые кувшины, сувениры, коробки, пузырьки, флаконы.

Детей старались не трогать, два раза нас отправляли в пионерский лагерь, но на третий раз прислушались к моим возражениям против «ссылки», оставили дома. Много помогали дальние родственники, которые жили возле цементного завода «Большевик» и работали там же. Бабушке приходилось готовить на всю эту бригаду в русской печи, в огромных чугунах.

После завершения стройки бабушке предлагают выбрать, с кем она хочет жить, с сыном или дочерью. Она выбирает сына: «К этим детям я уже привыкла». Но прожила она с нами совсем недолго, умерла в одночасье из-за сердечного приступа. Вечером мы все занимались своими делами, играла негромкая музыка по радио. Бабушка прилегла на кровать в спальне и вдруг закричала: «Дуся, плохо мне!» Мама сразу подошла, прибежала тетя Нина, вызвали скорую помощь. Когда приехали врачи, бабушка была уже мертва. Это была первая смерть, которую мне пришлось увидеть.

Потом оказалось, что муж тети Нины болен раком горла, причем уже в последней, неизлечимой стадии. Он умер в сорок лет, оставив тетю Нину с четырехлетним Сережей и тринадцатилетней Юлей.

Один сарай становится тесен для двух семей. Отец отдает старый сарай тете Нине, строит для себя еще один так же из двух помещений. В одном помещении хранятся дрова, инструменты, в другом над погребом оборудуется комната. Здесь есть стол, кровати, шкаф. Погреб весной набивают снегом, который постепенно тает. Здесь хранятся все продукты, холодильников еще нет. Летом в этой комнатке прохладно, можно жить всей семьей, пока в комнатах дом белят стены, красят полы, стирают занавески и портьеры. На чердаках обоих сараев большие сундуки, в том числе перенесенные из чулана и чердака дома. В них вместе со старыми книгами появляются подшивки журналов: «Юность», «Нева», «Волга», «Вожатый», «Пионер», «Техника молодежи», «Знание – сила». Здесь же посуда, которая не используется, сувениры, светильники. На чердаке сарая тети Нины мы с Юлей и Тосей натыкаемся на иконы в золоченых окладах, есть вышитые бисером. Мы с Юлей срезаем бисер лезвиями бритвы. Тося смотрит на это с ужасом, у нее бабушка верующая, но молчит. Родители не ругают нас за это, бисер ссыпают в мешочки и используют для вышивания. Бабушка, может быть, продолжает верить в бога, но религия в нашей семье под строгим запретом, отец коммунист, тетя Нина тоже.

В школе у меня долгое время не было ни друзей, ни подруг. Тем более мы со Славой по договоренности отца ходили не в семилетнюю школу, к которой относились по району, а в более отдаленную десятилетнюю. Многие девочки и мальчики уже были знакомы между собой, я здесь никого не знала. Я, привыкшая к мальчишечьей компании, не находила общих тем для разговоров с девочками, а мальчики в классе с девчонками не водились. С братом мы продолжали играть по-прежнему, но ходить со мной по улице он отказывался наотрез:

– Вот еще! Подумают, что я с девчонкой иду!

В школу я шла с неохотой, по обязанности. Там мне было скучно, особенно в младших классах, когда все узнавали буквы, учились читать, а я уже была записана в библиотеку

После смерти бабушки у родителей сформировалась компания друзей, с которыми они проводили все выходные и праздники. Учителя, врачи, инженеры – уважаемые в городе люди, можно сказать верхушка. Но я видела их с другой стороны, которая мне не очень нравилась.

Четыре пары являлись костяком, присутствовали почти всегда на всех праздниках, семейных событиях, да и просто так. Другие появлялись эпизодически, не всегда. К приему гостей готовились заранее, для них предназначалось все самое лучшее. Детей за стол не сажали, мы должны были отсиживаться где-то в уголке, не попадаясь на глаза взрослым. Но в доме у нас не было закрывающихся дверей, я, сидя в темной спаленке, слышала, что происходит в соседней комнате. Чем дольше сидели взрослые за столом, тем веселее и громче звучали их голоса. Вскоре кто-то начинал рассказывать сальные анекдоты, сначала немного понижая голос, затем, забывая это делать. Включали музыку, танцевали. Наступал момент исполнения коронного номера, ближайший друг отца изображал танец на животе. Как он это делал, я, конечно, не видела, слышала только дружный смех. Ну, а когда все уходили, начинался «разбор полетов». Слава редко присутствовал на этих разборках, у него организовалась своя компания парней немного постарше его, родители не очень-то интересовались, где они проводят время и чем занимаются. У меня такой компании не было, я предпочитала сидеть дома с книгами, бегать просто так по улицам не хотелось, на каток я стала ходить позднее, уже в восьмом классе. Вот и наблюдала постоянные стычки между родителями, причем принимала, обычно, сторону отца. Мне казалось даже неприличным, так бурно проявлять свои чувства, тем более мать в выражениях не стеснялась, хотя до мата все-таки не доходила, этого отец вообще не выносил и никому не позволял.

Мать обязательно к кому-то ревновала, кричала, упрекала отца, он оправдывался, потом не выдерживал и убегал из дома. Тогда она бежала вслед за ним, звала: «Павел, вернись!». Когда я стала постарше, часто бежать приходилось мне, я догоняла его на улице, у реки, он плакал, говорил, что никто его не понимает, жить ему не хочется, жаловался на одиночество, я обнимала его, умоляла вернуться.

Я уже не бегаю с мальчишеской ватагой, но интереса к противоположному полу пока не появляется. Хотя я слышу, как Слава с друзьями обсуждают знакомых девочек, причем нередко со смехом, с подшучиваниями. Рассказывают про одну из девочек, что она позволяет катать себя на велосипеде и обнимать чуть ли не каждому.

От отца я слышу, что девочка должна уважать себя, нужно быть строгой с мальчиками, ни в коем случае не позволять себя унижать.