Читать книгу Джонсон - Ганеша - Страница 2

Шли годы. Друг за другом, как медленные лани.

Не имея возможности ни покорить «высшее общество», которое, по мнению нашего героя, как терра инкогнито, непременно где-то должно было быть, ни завоевать его, так как имел не укомплектованную экипировку, Лёша был заброшен в его тыл. Хотя коня давно уже заменила машина, плащ – имидж, а меч… Как был, так и остался мечом, только и жаждущим воткнуться в тугую плоть.

И так как он не входил в число современных аристократов, которых в России всегда почему-то пыталась заменять интеллигенция, для него был разработан план проникновения в «высшее общество» посредством союза с разорившейся духовно «графиней» – студенткой-гуманитаркой.

Её социальной ориентации он был представлен как денди из семейства мещан с буржуазными потугами. Чтобы её ум сразу же активно включился в свои социальные «пятнашки», тут же попытавшись его догнать, покорить и присвоить в свою собственность. И с криком «Тукита я!» со всех ног броситься наутёк, корча вечно недовольные тобой гримасы. Дабы растоптать его самооценку, раскатать её скалкой прагматизма и испечь из Лёши красивое (в глазах подруг) кулинарное изделие с этикеткой «Муж». Периодически допекая его советами и вполне обоснованными упрёками, если он снова расслабится и отсыреет. Как и любая Кухарка.

Но приблизительно за месяц до восхождения Джонсон в видимую часть горизонта его жизни Лёша был познакомлен Анжелой, подружкой Виталия, с Т.Н. Дабы растормошить после рейса его симпатический отдел не особо-то уже и нервной системы.

Черты Т.Н. были наскоро набросаны мясистой живописью неизвестного мастера, о котором она знала лишь понаслышке от своей вечновесёлой матери. Поэтому для самого Лёши оковы его связи с Т.Н. были игрушечными. И он прекрасно осознавал, что если она не сможет стать тем фоном для реализации его чувственных запросов, где станет возможной актуализация его идеальной сущности, ему придется найти более благодарный материал.

И буквально через пару дней Лёша был приглашён Т.К., более куртуазной подружкой Т.Н., совершить вечерний променад в её седане с целью сбора информации о потенциальном женихе её подруги. Под блеск, сверкание и кутерьму ночного города, причудливо переливавшихся по длинному капоту её мощного авто.

Сам язык говорит нам о типах их мышления, декодируя их инициалы – Т.К. и Т.Н. – как литеры условных сокращений: Так Как и Так Называемая. Поэтому во внутренней речи я и буду их так и величать. К тому же Т.Н. и одевалась и вела себя тогда ещё столь вульгарно, что и не заслуживала того, чтобы описывать её более детально. А Т.К. – и подавно.

Ибо совершенство невозможно выразить в двух словах.

Окончив инквизиторский допрос, на котором Лёша совершенно искренне и немного горделиво всё о себе выложил на панель их повышенного внимания, Т.К. изящно рассовала всё это по карманам памяти и что было духу погнала подкапотных лошадей. Вдохновившись его коротким, но таким фантастическим рассказом!

Лёша вздохнул, но не облегченно, а с примесью сожаления. Словно бы выдохнув из себя затхлость разочарования. Было видно, что он охотно помучился бы ещё на дыбе её расспросов, растягивающих его удовольствие до приятной ломоты в суставах. Заставляя его честно-честно во всем признаться. Снова и снова. Так сильно он собой гордился!

Но включив шарманку, обе они заголосили дуэтом модные тогда куплеты, пытаясь поразить его в самое сердце своими вокальными данными: «Ку-у-ра-а-жи-и-и!…» Давая понять Лёше для чего они его, на самом-то деле, пригласили. И кто они, собственного говоря, такие.

Но тогда он этого наивно ещё не замечал и считал (на пальцах своего недалёкого рассудка), что обе эти чудесные ведьмы элементарно надрались зелья и просто дерут горло, как типичные мартовские кошки. Даже не пытаясь его зачаровать. То есть ещё не осознавая это как личный вызов, постепенно ведущий к его полному поражению. Их красотой и слаженностью их дуэта.

Хотя, какой красотой, о чём речь?

Ведь Т.Н. была просто хорошенькая. Да и только. А Т.К. – просто шикарна! И не более того. Так что ни о какой возвышающей каждую из них отдельно, ни об усредняющей их вместе красоте не было и речи. Внутри него. Обе они были просто-напросто восхитительны! Только и всего! Спорил он сам с собой, не желая сдаваться.

Ведь Лёша, сидя в бешено мчащемся по городу ослепительно белом экипаже Т.К. и выслушивая их «ямщицкие» песни, неосознанно уже предвосхищал это своё восхищение ими обеими: то вместе, то раздельно.

То в одном месте вместе, то в другом – раздельно. То в третьем месте снова вместе, но уже – раздельно. Каждую. И снова… и снова вместе!

Поражая его ещё и тем, как широко им удавалось открывать при этом свои перепачканные в помаде рты. Как бы предвосхищая и уже обещая ему и это в тех куплетах, смысл которых они и преломляли ему сквозь эту его банальную линзу восприятия их вокальной истерии. Втягивая его в свою историю – их персональных я.

Что потребовало от него тут же завести на каждую из них, на этих социальных животных, отдельные учётные карточки. Как бы они ни старались тут перед ним смешать их в одну потрёпанную колоду всех представительниц прекрасного пола в их сумрачное время «Меча и Орала»1.

Тем более, что меч у него, как известно, был. А вот орала не было. И уже давно.

Ибо это старинное слово давно уже выбыло из его употребления.

И во всю глотку орало теперь с новой силой напомнило их перепачканными в помаде ртами о его любимом оральском море, в котором он ранее так любил купаться. В ласковых волнах волнующих ласк. Когда какая-нибудь раскосая ласка нежно ластилась к нему и хищно показывала свои ослепительно белые зубы. И то и дело игриво его покусывала, делая наслаждение ею ещё более острым. Привнося в это впечатление от её игры свою перчинку.

Ведь наслаждение без боли не так впечатляет, как то неопределённое ощущение, когда ты и сам не знаешь, то ли она сделает тебе безумно приятно, то, вдруг, больно, слегка куснёт тебя, то снова заставит тебя об этом навсегда забыть и трепетно погрузиться в её глубочайшую нежность. Раз за разом, до самых её глубин. То вновь неожиданно вернёт тебя резцами острого наслаждения к своей реальности И, улыбнувшись, снова позволит тебе ненадолго о себе и обо всём забыть, покачивая тебя на этих ласковых волнах её игры в оральское море глубочайшей любви к тебе. Гораздо более откровенной и искренней, чем все те, кто позволял тебе уже без неё хоть как-то на этих волнах искриться её, её ослепительно яркими плазменными бликами экстаза! Закручивая тебя в белоснежные буруны воспоминаний: о её резцах! И если ещё и крича от боли и наслаждения, то – как чайки – в пронзающей душу тоске по былому счастью!

Но, конечно же, как истинный джентльмен, Лёша сделал вид, что внутри у него совершенно ничего не происходит. Предпочтя остаться для них совершенным, то есть – миражом, а не очередным куражом. Который ещё подумает над тем, стоит ли ему уплотняться и врываться в их сонно мурлыкающую реальность – прямо в спальню. И таять там у них на глазах. И – на устах. Короче, повёл себя как типичный самовлюблённый мармелад. Простите, – китайский мандарин. И его отвезли домой.

После того, как Василиск Иванович разменял родовое гнездо на две квартиры, на Первом и Третьем участках, сам Виталий обосновался на Первом, а его маман – на Третьем.

Когда Банан дал Виталию прочитать «Слепое кино», тот пригласил его спуститься на квадраты его маман и лишь там критически заметил:

– Если бы ты и в жизни был такой же умный, как в своей книге, – усмехнулся он. – Тебе б цены не было. Задним умом и дурак богат. А в жизни нужно соображать налету!

– Так я и пытаюсь стать умным «методом от противного». От того, каким противным я тогда был.

– И меня ты сделал тут каким-то монстром. Мне, конечно, приятно, что я тут такой крутой…

– Я просто сжал тебя тут до пары дней, – оправдывался Банан.

– Ну, так-то да, – задумчиво заметил Виталий, перелистывая тетрадку. – Всё, вроде бы, верно. Так-то оно и было, на самом деле.

– Но, думаю, дальше ты станешь ещё круче! Мне придется ещё сильнее тебя сжимать – в объятьях крепких фраз.

– Так ты что, и дальше писать собрался?

– Ну, да. Другой работы-то у меня нет. По крайней мере, пока. Да и не вижу я уже смысла работать на берегу.

– Ну, так-то, да. Там тебя и покормят. И жилье и робу дадут. Да и на работу далеко ходить не надо. Проснулся и – полетел! А если ещё и денег в конце рейса отвалят, то вообще – красота!

– А в рейсе-то делать нечего. Вот я и перепросматриваю своё недавнее прошлое, как на замедленной перемотке. Гоняя его туда-сюда. И наблюдая кто, где и как пытался меня использовать. В этом и смысл названия, что я постепенно прозреваю, пока его смотрю.

– А я-то думаю, что за «слепое» кино? Думал, ты исполняешь.

– Так что всё, что ты мне сейчас скажешь, может быть использовано против тебя в моём Высшем Судилище! Я серьезно!

– Да, ну тебя, – отмахнулся тот.

– Так я уже сейчас запоминаю эту сценку, чтобы потом описать её во всех деталях, – усмехнулся Банан. – Устроив тебе Судный День! Поэтому у нас тут не просто общение, а театр на дому. Так что приосанься и перестань уже ковырять в носу, – ударил он его по руке.

– Да тише ты, палец мне сломаешь!

– Никакого уважения! – усмехнулся Банан. – Раньше вообще боялись литераторов. Они ходили за всеми с блокнотиками и что-то там царапали. А в выходные в газете выходил фельетон с реальными героями их наблюдений. Так что литераторов просто шарахались и никуда в общество не впускали. Чтобы те не высмеивали их недостатки.

– Так вот ты чем тут занимаешься! – разозлился Виталий, выстреливая мизинцем в стенку. – Вынюхиваешь? Компромат на меня собираешь? А ну, вали отсюда!

– Что? – оторопел Банан.

– Да ладно, шучу я. Высмеивать недостатки – это хорошо. Я и сам этим постоянно занимаюсь. Только не словом, а – делом. Ещё и навариваясь на этом. А не жду, пока мне заплатят за статейку.

– Только я высмеиваю не только чужие, но, заодно, и свои недостатки. Ведь именно они и послужили источником моих слабостей, которыми лишь воспользовались те, кто пытался меня кинуть. Чтобы больше уже не наступать на эти «грабли».

– Если бы я стал свою жизнь описывать, то, наверное, вообще бестселлер вышел бы! – самодовольно усмехнулся Виталий.

– Так в чем же дело, ручку дать?

– Но я, наверное, не смогу писать. Потому что я сразу же хаваю всю ситуацию целиком и тут же делаю нужные выводы, а не в течении полугода.

– Я когда живу на берегу, тоже так думаю. И только потом, когда перепросматриваю в рейсе ситуации, мне открываются всё новые их стороны, которых я не замечал только потому, что был так увлечён текущим моментом, что многое упускал. Из-за того, что меня это в тот момент не интересовало. Хотя мог бы добиться гораздо большего! Я уже молчу о других целях, которые я вообще не ставил и потому не мог использовать ситуацию во всей её полноте. Более глобально.

– Ну, что ж, учиться никогда не поздно. Может, что-нибудь из тебя, в конце концов, и выйдет толкового. А не только глупая писанина.

Расцвела зима, окутав своей сияющей фатой всё своё юное существо.

Недавно откинувшись из «монастыря карамелек», Т.Н. была без сапог, и это служило ей темой для пустых разговоров. Банан, устав наблюдать за нудизмом её служанки, публично обнажающей и залапывающей его восприятие прекрасного социальными банальностями, решил убить в ней это чудовище. Как и любой Принц. И рассказал об этом Виталию.

– Я понимаю, что ты от чистого сердца, – усмехнулся в ответ Виталий, – но сегодня ты дашь ей денег на сапоги, а завтра… Может что-нибудь случится. С этой «карамелькой», – пошловато усмехнулся он. – Совершенно случайно. И вы поссоритесь. Деньги – это такая вещь… Там, где в отношения вмешиваются деньги, начинаются неприятности. Причём, самые неожиданные. «Рай в шалаше» не пустая фраза, это модель идеальных отношений.

– Да я ей ещё ничего и не обещал, – оторопел Банан, упав с башни своей мечтательности. И задумчиво потирая башню.

– Никогда не обременяй себя обязательствами, – продолжил Виталий, видя что Банан охотно хавает его блевотину. – Ты никому ни в чём не обязан и ничего не должен. То, что думают они – это их трудности. Человек рождается свободным, а умирает – должником. Собственно, поэтому он и умирает. Не успевая выполнять чужие требования. Если кто-то пытается с тебя что-то подтянуть, шантажируя твоей обусловленностью или одержимостью общественными институтами, то это только его проблема. А если он чем-то недоволен и пытается нанести тебе вред, то, с точки зрения чистой логики, он для тебя не более, чем навязчивая вредная привычка, которую нужно тут же бросить.

– Пока она не загнала тебя в могилу, – согласился Банан и усмехнулся.

– Пообещать всегда можно. Выполнять – по обстоятельствам. Более того, если ты хочешь, чтобы к тебе кто-то хорошо относился, нужно наобещать ему (а тем более – ей!) золотые горы! Что бы она почувствовала свою зависимость от тебя. И, через это, её подсознание запустило процесс идеализации твоей персоны.

– И она будет верить? – удивился Банан.

– Конечно! Ведь любая вера основана на желании приобрести что-либо для себя без каких-либо конкретных усилий с твоей стороны. Которые они готовы ждать тем дольше и исступленнее верить в чудо, чем меньше личных усилий они готовы вкладывать в их самостоятельное приобретение.

– Прекрасно понимая, что быстро только кошки родятся, – согласился Банан.

– Не важно даже, духовные это будут блага или же материальные. Вера есть вера. И она всегда есть результат твоего невежества, помноженного на твою лень.

– И чем ты глупее и ленивее, – понял Банан, – тем сильнее в тебе жажда найти того, кто будет чуть ли не против твоей воли толкать тебя к твоему же счастью.

– Поэтому никогда не устанавливай точные сроки. Говори: по обстоятельствам. Что желаемое ими есть у твоего хорошего знакомого, который с радостью окажет тебе услугу. Вначале ты можешь долго его не встречать. А потом он может куда-нибудь уехать или попасть под загруз.

– И ему будет уже не до тебя.

– Чтобы выйти из положения, можно делать со своим хорошим знакомым всё, что угодно. Отправить его в другой город, страну, под поезд… Главное – никогда не повторяться.

– Иначе тебе перестанут верить, – понял Банан.

– И ты не только погасишь инерцию маховика идеализации своей персоны, но и запустишь противофазу. И тогда, что бы ты ни делал и ни говорил, ты будешь грести против течения.

Жизнь наивно учила Банана, что «кто платит, тот и заказывает музыку». В то время как Виталий пошёл по этой дороге гораздо дальше. Призывая и Банана, даже если пока реально нет денег, всегда обещать самые щедрые дивиденды. Поддавшегося на уговоры Виталия пока что поселиться у него на Первом участке. Помогая ему с ремонтом их нового «дома свиданий». Не понимая, что так Виталий просто-напросто разводит его на деньги. Не на прямую, не для себя лично. А на покупку строительных материалов и предметов первой необходимости. Если они хотят тут вместе, как и раньше, «клеить тёлок». Прослаивая разводку трепом:

– Всегда говори, что у тебя есть деньги. Много денег. Но сейчас ты вложил их в одно дело. Большое дело. Но ты не хочешь пока об этом распространяться, чтобы его не сглазить. И если дело выгорит, то денег хватит на всё на свете. И даже ещё и останется. Их контекст – это их трудности. Ведь ты и в самом деле не знаешь своего будущего. И что и сколько сможешь в будущем приобрести.

– Поэтому ты никого и не обманываешь, – заключил Банан.

– Просто врёшь им от всего сердца! Не желая их потерять. Да и мало ли что может случиться завтра? Ты можешь спонтанно что-то придумать и внезапно разбогатеть. Или, вообще, получить наследство от дядечки в Америке. Жизнь полна импровизации! Ты же не Буратино, созданный раз и навсегда. У тебя есть мозги!

– Тем более, что даже Буратино, в конце концов, стал настоящим.

– Ну, вот. И ты в любую минуту можешь всё изменить в самую лучшую для себя сторону. Нужно только сесть и крепко обо всём подумать, взвесив все за и против.

– Это я умею, – усмехнулся Банан. – Отвернуться от мира и начать видеть мир затылком.

– И придумать как на этом можно серьезно навариться. Если ты сам не знаешь, что будет с тобой завтра, то зачем портить себе, а тем более – ей, настроение и мешать тебя боготворить? – усмехнулся Виталий. – Потому что через некоторое время, по ходу дела, часто оказывается, что платить, собственно, уже и не за что. Ты уже получил всё, что от неё хотел. Да и мало ли что может случиться потом?

– Потом не бывает, – серьезно заметил Банан. – Есть только здесь и сейчас. И своими действиями сейчас мы лишь создаем предпосылки для существования потом. И не факт, что они перестанут быть только лишь пред-посылками. И посылок от Деда Мороза мы так и не получим. Будущее основано на чистой вере, помноженной на адекватность ей наших действий.

– Да. Жизнь полна импровизации! – заливался Виталий.

– Но если жизнь повернётся так, что всё же придется заплатить? – в сомнении усмехнулся Банан.

– Для того и нужны мозги, – усмехнулся в ответ Виталий, – чтобы этого никогда не произошло! Поэтому нужно стараться толком-то ничего и не обещать. Пусть они сами постоянно догадываются о том, что они смогут от тебя получить, если они так одержимы конкретным. Чтобы тебе не пришлось отвечать за свои наивные обещания. Твоя задача лишь намекать им на свои возможности. Так сказать, прощупывать почву. Как минер, обнаруживая скрытые в их подсознании мины их глубинных желаний и поглаживая, очищать их своей речью от лишнего грунта их заблуждений на счет своей персоны.

– Пытаясь их обезвредить? Как говорится, привести их в чувства?

– А как иначе они придут в себя? Ведь жизнь настолько полна импровизации, что ты можешь не выполнить свои обещания, даже если только к этому и будешь стремиться.

– Ну да, быт. Обстоятельства. И всё такое. Ведь мы можем стремиться не к тому, зачем сюда пришли. О чём судьба и напоминает нам, раз за разом разрушая наши хрустальные замки иллюзий.

– Которые мы создаем не только в своих, но и в чужих головах. Наивно полагая реально их осуществить.

– Только поэтому жизнь для нас и полна импровизации, что никто толком-то не знает своего реального предназначения.

– В худшем случае, ты всегда знаешь, что всего лишь играешь на чужой жадности. А это самая скверная черта в человеке. Которая не лечится ни чем, кроме как прижиганиями техничного кидалова! Жизнь тяжелая штука. Об этом забывают дураки и мечтатели. Мечтательность расслабляет разум, это болезнь. А болезнь надо лечить.

– Лекарь ты, конечно, толковый!

И войдя к нему в доверие, Виталий начал вымогать у него бумажник, упрямо называя его «лопатой». Но Банан ни в какую не желал с ним расставаться, вымогая реальные основания его разливного упрямства. К тому же у Виталия нещадно выпирало из его узкого нутра желание побахвалиться перед товарищем, что, как он сам не раз повторял, в море и дурак может заработать, а вот на берегу…

В общем, пронял его бес, и через некоторое время, которое они незаметно вышибли из календаря, под строжайшим секретом… Виталий детально разложил перед Бананом на столе внимания несколько несложных, но затейливых механизмов отработки денег. Поведав, что пока Банан почти год тупил в море, Болич подтянул его в команду. И пройдя этап обучения, он стал кидалой.

– Мы работали на рынке "Южный", мы редко там работаем, там охрана. Один мальчишка дал мне свою лопату и подстраховывал, чтобы всё шло гладко. Я снял лошка. Отработал сотку. Давай отваливать. Бежать нельзя, сам полагай, спалит. Оглядываться – тоже. Вдруг он уже прокусил что к чему и уже ищет меня в толпе? Я оглянусь, тут-то он меня и опознает. Отваливаю быстрым шагом. А самому всё кажется, сейчас он подбежит, руку на плечо положит и скажет: "А ну, стой, братэлло!" Я эту руку его плечом прям чуть ли не чувствовал. Ты знаешь, я в жизни мало чего боюсь. А тут – такая шугань… Еле до подъезда дошёл. Забыл про лифт, забегаю на девятый этаж, разворачиваю… Она аж взмокла в кулаке, моя первая, честно отработанная сотка! Сотка баксов!

– А если он честный труженик, копил, копил…

– Накопительство – это ужасный грех, – усмехнулся Виталий. – Оно высасывает кровь из экономики. Деньги существуют лишь для обмена их на товары производства.

– А если ты уже купил всё, что тебе необходимо?

– Тогда – на средства производства. Или на то, что помогает нам их сэкономить. Деньги должны делать деньги, а не лежать под матрацем. Добро пожаловать в капитализм! Пора выкинуть из головы эти совковые стереотипы, когда деньги были, а купить на них было нечего. Да к тому же я что-то не припомню, чтобы ты или я с береговой зарплаты смогли скопить хотя бы сотку баксов. Мы кидаем только морских и барыг. А у них соткой больше, соткой меньше… К тому же, кидая, мы заставляем человека быть осторожнее. Если бы не мы, его всё равно бы кинули, ведь он потерял бдительность, расслабился и начал доверять. Но уже – по крупному! Так что, кидая, мы приносим очевидную пользу. Можно сказать, оказываем услуги населению.

Своей подруге Анжеле, у которой он жил во время ремонта, Виталий так и говорил, что работает в сфере услуг на каком-то мифическом грузовичке.

– Она видит, мальчишки за мной каждое утро на «Кресте» подкатывают. Что я могу ей сказать? Развожу чипсы. А кого я там на самом деле развожу, её иметь не должно.

– А как именно ты отработал сотку?

– Как, как… Есть один доллар?

– Да, – произнес Банан. Порывшись в бумажнике, достал доллар и протянул его Виталию.

– Смотри, складываешь его в четверо, вот так. Понял? А сотка есть? Да не бойся, я покажу и отдам. Я ж не фокусник, – усмехнулся он.

– Да кто тебя знает, – недоверчиво усмехнулся Банан и нерешительно вынул сотню.

– Эту я беру у клиента, типа для обмена её на рубли, и что-то говорю ему. Не важно что. Типа, а она точно настоящая? А где ты её взял? И одновременно не спеша складываю её точно так же. Видишь?

– Ну и?

– Дай на секунду лопату. Мне надо показать.

– Ну, на, – произнес Банан, недоверчиво протягивая ему бумажник.

– Доллар прижимаю снизу мизинцем, а сотку его ложу сверху. Потом вытягиваю шею, смотрю за ним через плечо и говорю испуганно: «Менты!». И когда он на мгновение оглядывается, я быстро переворачиваю лопату и доллар оказывается сверху, а сотка – снизу.

Несмотря на узловатые пальцы, это получилось у него довольно ловко.

А если бы он на них смотрел, получилось бы ещё ловчее.

– Ловко! – довольно усмехнулся Банан.

– А когда он тут же поворачивает голову обратно и смотрит на бумажник, я протягиваю ему свернутый доллар и говорю: «Если честно, не нравится мне твоя сотка. И вообще надо валить отсюда, пока нас менты не повязали». И быстро отваливаю.

– А если это подстава?

– Так для того и подстраховывает напарник. Он смотрит по сторонам и хавает движуху. И если замечает хоть что-то подозрительное, проходит мимо меня и мимоходом спрашивает: «Не знаешь, где можно купить кожаную куртку?». Сигналом служит слово «кожаную». Или любое другое словосочетание с производным от словом «кожа». Можно использовать любое другое слово, не важно, но, в основном, используем его. Так как слово «кожа» уже стало сигналом того, что нужно срочно валить. Спасать свою шкуру! А с новым словом ты, от волнения, можешь не воспринять это как сигнал, и тебя повяжут.

Пришлось Банану отдать ему лопату, пусть гребёт.

Но с девицами у них почему-то не росло.

– Не пойму, – признался ему Банан через несколько дней. – Ты худющий как смерть, страшный, как мое прошлое. Я же – подкачанный красавчик! Но все девушки ведутся не на меня, а на тебя. В чём дело?

– Ну, ты смешной. И хотя я тоже считаю себя красавчиком, – усмехнулся Виталий, – не даром у меня в армии было погоняло Микки, так как я на него похож, но девушки ведутся не на тебя, и даже не на меня. А на то, что они хотят от тебя получить. Твоё тело – ничто, их жажда – всё! Ты должен понять, чего именно хочет девушка. А все они в этой жизни хотят примерно одного и того же.

– И чего же они хотят?

– Того, что ты можешь купить им за деньги. И тебе остается только создать у них в голове иллюзию твоего богатства, приобретя его вещные и поведенческие атрибуты. И расцвечивая их своей игрой во власть имущего. Чтобы они с восторгом кинулись у тебя это отнимать, надеясь хотя бы на крохи с твоего барского стола.

– Но у тебя же вообще нет денег! – не понял Банан.

– Так это только потому, что я все их вложил в одну большую Тему, – напомнил ему Виталий. – Тему Тем. И как только Тема прорастёт, денег будет шквал! А то, на что они надеются, это последствия их одержимости деньгами, их жадность. Я всего лишь подыгрываю им, играя свою скромную роль на сцене их порочности. Ведь я прекрасно понимаю, что главное действующее лицо в этой сценке не я, а они сами. Их крик души! Как в той басне, где ворона каркнула во всё воронье горло!2 А вот если бы им было всё равно, сколько у тебя денег, то они и велись бы все не на меня, а на тебя. Но я пока что ни одной такой не видел. Если бы увидел, сразу женился бы! Так что всё, что мне пока остается – только использовать этих поведённых, помогая им себя обманывать. Очаровывать и околдовывать женскими чарами. Или как там они это называют, – усмехнулся он, – втирая мне своими двусмысленными ужимками, что безумно в меня влюбились. Только и надеясь, что они в конце концов поймут, что это был только нелепый предлог для чего-то большего, чем их жадность. Для нашей любви. И осознав это, станут хоть немного лучше.

– Короче, проводишь воспитательную работу с населением, – усмехнулся Банан.

– Это и есть мой крест, который я влачу по жизни. Принося себя в жертву ради людей. Ради любви.

– Ради женского пола?

– Помогая им увидеть свою одержимость и наконец-то хоть что-то у себя в голове переосознать и сделать соответствующие выводы. Ведь разве безумца можно убедить доводами разума?

– Его можно только разочаровать!

– И подтолкнуть к разумности через боль разочарования в своих иллюзиях.

– Каким бы безумным это тебе не показалось? – опешил Банан.

– То есть – именно поэтому! Мы не теоретики. Мы – практики! Мы выжигаем пороки общества на корню. Мечты и практика стоят по разные стороны баррикад. И чем сильнее ты не хочешь работать сам, тем активнее ты мечтаешь о ком-то, кто придёт и сделает всю твою работу за тебя. Но у каждого свой жизненный путь. И если ты сядешь кому-то на шею, твой жизненный путь останавливается и ждет, пока ты с неё не слезешь. Чтобы снова начать над тобой работать. Твоими руками. И твоей и только твоей головой. Пока ты сам не начнёшь шевелиться, в твоей жизни ничего не изменится в лучшую сторону. А не в сторону того, на чью шею ты уселся. Думая, что ты его как-то используешь. В то время как он в это же самое время использует тебя.

Только позже до Банана дошло, когда их пути разошлись, что Виталий всё это говорил ему о нём самом, пытаясь заставить именно его начать думать своей, а не его головой. Пока он его использовал. Пока Банан думал, что из-за отсутствия своей жилплощади, использует его.

И судя по тому, как одна из кандидаток на разделку ложа ускользнула от них, пока Банан был в туалете, с его шапкой, он, покупая на следующий день точно такую же формовку (как была у него в армии – отглаженная утюгом и с пришитыми ушами, заставив насмехаться над собой бойцов на Чукотке, советовавших ему на морозе в минус пятьдесят пять опустить уши, только теперь уже – норковую, так ничему и не научившись), убедился в том, что Виталий говорил ему на счёт этих вертихвосток истинную правду. Так что когда мать снова запела ему о Джонсон, как о более безопасном сексе, он невольно заставил себя к ней прислушаться.

Чуть позже он, конечно же, встретил укравшую у него шапку девушку – прямо посреди улицы.

– Ты забыл у меня свою шапку, – растерялась она от неожиданности, не зная что сказать.

– Я сделал это специально, – усмехнулся Лёша. – Чтобы ты поняла, что я потерял от тебя голову. Потом заберу. Вместе с твоим сердцем.

– Когда? – опешила она.

– Когда ты будешь к этому уже полностью готова, – улыбнулся он. Прекрасно понимая, что шапку его она уже давно продала за копейки и просто пытается хоть как-то замять назревающий конфликт.

– Так ты зайдёшь? – приняла она его слова всерьёз.

– Чтобы ты меня там полностью раздела? – оторопел Лёша, опасаясь и за другие свои вещи.

– И повалила на кровать! – усмехнулась она, поняв что он на неё не злится. – Пошли.

Но Лёша не стал наступать второй раз на эту скользкую уже от желания к нему тропу. Опасаясь уже не столько за свою новую – точно такую же, как она украла – шапку, которую он мог снова в любой момент пойти и купить, сколько за парку в семьсот пятьдесят полновесных тогда долларов, которую он в России уже не сможет себе позволить. Так как таких тут просто нет. И никогда не будет, понимал он.

В эпицентр новогоднего торжества метели из брызг шампанского подруга Ары познакомила Виталия со своей сестрёнкой Люсей. Миловидной хрупкой девушкой. В которую тот, устав от сожительства с истеричной Анжелой, постоянно только и обвинявшей его во лжи, требуя от него скорейшего выполнения его многочисленных обещаний, начал по-юношески влюбляться.

Куражились всей компанией, ездили на ёлки, палки и скакалки. Ледяные сказки, салазки и прочие вылазки. И в первые же дни между Люсей и Бананом установилось что-то вроде дружеского взаимопонимания. Которому воспалённая слизистая ревность Виталия подсовывала самые грязные сексуальные контексты.

Но через несколько дней секрет Виталия раскрылся, как мидия на раскалённой жаровне допроса. Хотя, он сам протупил.

Банан кинул, что не знает куда ему деть купленный им «по пьяной лавочке» новый ГАО-50, который тогда вовсю рассекал на рекламных роликах по голубым экранам телевизоров. Поддавшись за бугром на уговоры собутыльника, с которым он и зашёл по пьяни в лавочку, купить себе такой же. Мол, нью-вэйв! Смотри и учись, сынок! И Болич тут же предложил ему обменять его на «двойку».

Банан поехал заценить товар. И обнаружив у Ады дома ветхую модель «AKAI» c подсаженным кинескопом и какой-то видюшник с изношенными головками, пожалел о том, что зря под’издержался на частного извозчика и кинул в шутку, что, мол, знает из какого музея берутся подобные экспонаты. Фраза полежала в шутке, понежилась, и, полежалая, выскочила изо рта, чтобы обмякнуть на ушах у Болича. На что тот лишь по-свойски доверчиво улыбнулся. Банан имел ввиду свалку, но Болич понял его правильно.

И на следующий же день Виталий грубо высказал Банану, что утром Болич притащил его фразу на стрелку и публично предъявил ему на глазах у всей команды за преднамеренную утечку информации из его бездонной бочки словарно-матерного запаса. И настоятельно рекомендовал заделать течь. Пританцовывая от возбуждения. Потому что ни он, ни другие ребята из команды не знают сколько её там вылилось и насколько это может оказаться серьезным для того, чтобы нанести прямой вред их работе. Иначе им придётся выкинуть из команды и его и его «ржавую бочку».

Виталий, с перепугу, взвалил себе на плечи весь рюкзак обвинений и чуть не лопнул от напряжения, истерично дрожа в коленях, так как Болич, закипая нетерпением в подмышках, набил его до отказа. Считая, что сделка не удалась именно потому, что Банан, якобы, заранее знал, что «двойка» была отработана.

– Я хотел тебя хоть чему-то в жизни научить, по старой дружбе! Посвятить тебя в философию кидалы! А ты?! Не умеешь держать язык за зубами!

– Нечего ему было пытаться меня кинуть, – лишь усмехнулся в ответ Банан, – пытаясь всучить мне свой утиль взамен моего нового телевизора. Я бы и без тебя не повёлся на этот тупой развод. И мне совершенно наплевать на какой помойке он нашел свой мусор. Украл, кого-то развёл или просто подобрал. Утиль есть утиль. К тому же Болич сам уговорил меня только посмотреть на его хлам. Надеясь, что я схаваю его блевотину. И я не обещал ему ничего, кроме просмотра. А то, что у него не получилось развести меня на обмен, так это Болич сам виноват. А не ты. И он просто начал искать крайнего. А заодно и решил проверить тебя на вшивость, взяв на пушку. А ты и раскололся!

– Он не мог взять меня на пушку! Я бы это схавал.

– Значит, не такой уж и никудышный он разводила, раз это схавал только я! Потому что я вообще ему ничего такого не говорил. Особенно – из того, о чём мы тут общались.

Но Виталий дулся, как варёный рак, и тупил. Благо, по гороскопу он был рак, то есть талант к этому у него был врождённый.

Через пару дней они всей кампанией дринкчали у Ары. И когда кураж выдохся, Банан, Виталий и Люся поехали по домам. Но по дороге Виталий предложил продолжить в «Горизонте». Банан платил.

После продолжения банкета Виталий заявил, что поедет спать на Первый, а Банану наказал проводить Люсю на Третий, дрыхлеть у родителей. Которые её породили и теперь медленно убивали своей моралью.

По дороге Банан и Люся зашли в ночной павильон купить сигарет.

А когда вышли, Банан заметил в подъезжающей машине лицо, похожее на Виталия. Которое тут же запало в тень. Но было темно. И Банан решил, что ошибся.

Они пошли, а машина тащилась следом.

Когда Банан начал, играя, кутать Люсю в воротник её шубы от мороза, мозолистое сердце Виталия не выдержало, и под напором возмущений мозоль лопнул:

– А ну, стоять!

Он выскочил из машины и, перебежав дорогу, стал прыгать вокруг Банана.

Как трусливая болонка, не решаясь напасть. И громко визгливо тявкать.

Прыгнуть на Банана ему мешал и путался под ногами закреплённый в школьные годы страх, который он постоянно пытал ся преодолеть. Но с той же регулярностью получал. Стакан креплёного страха!

Видимо, сейчас он решил разорвать этот «порочный круг».

– Ты хотел её трахнуть! – вопиил Виталий, танцуя вокруг Банана свой истеричный танец, всё время пытаясь напасть сбоку. – Я всё видел!

– Неужели ты думаешь, я хотел чтобы она тебе изменила? – оправдывался Банан, всё время резко поворачиваясь к нему лицом и готовясь отбить нападение. И его печень. Догадываясь, что тот ожидает удара с правой в лицо, то и дело непроизвольно убирая его с дистанции моторикой бессознательного, ни на секунду не забывающего о том, какое неизгладимое впечатление в виде шишек и синяков оставили на нём школьные годы. И непроизвольно догадываясь о том, что с ним сейчас будет.

– Я знаю! – крикнул он и, резко отпрыгнув вправо, сымитировал готовность напасть.

Заставив Банана резко сократиться и даже непроизвольно дернуть правой. Пытаясь поставить блок.

– Думаешь, я способен испортить ваши отношения? – не менее резко повернулся Банан в его сторону, когда тот снова отскочил влево. – Ведь я знаю, как сильно ты её любишь!

– Ты? – прыгнул он вправо. – Да ты – животное!

– Неужели ты думаешь, – как стрелка компаса поворачивался к нему Банан, – что я готов был испортить нашу дружбу каким-то вульгарным перепихоном?

– Нашей дружбе теперь конец! – крикнул Виталий, и прыгнул ещё левее, а потом резко – вправо и ударил справой.

На которое Банан ответил своей заготовкой слева, готовясь пропустить его удар и сломать его пополам ударом в туловище. Но так как Виталий только имитировал нападение и не подошёл на ударную дистанцию, то и удар Банана не достиг цели. Лишь охладив его пыл, подобно опахалу пройдя снизу вверх вдоль всего его тела.

Единственное, чего я мог хотеть в подобных обстоятельствах, так это развести её на минет! Ведь только тогда были бы и волки сыты и овцы целы! Хотел уже, в сердцах, выпалить Банан ему всю правду.

Но вдруг увидел, что тот начал возню со своей избранницей, важно беря её под руку. Не обращая на него уже абсолютно никакого внимания, как будто Банана и вовсе никогда не существовало. И понял, что тот опять разыграл его. И только бахвалился тут перед спутницей, махая крыльями. Заставив и его исполнять этот ритуальный танец двух бойцовых петухов.

И понял, с усмешкой, что ссора понадобилась Виталию как повод к разрыву их отношений. Которые теперь приносили ему, продавшему секрет воровского промысла за лимонную дольку дружеского участия, лишь одни убытки авторитета. И хотя Виталий, сам по себе, натура инертная и влияемая, то есть способен лишь нести заряд, но не порождать его, но нести – от всего сердца, решительней многих, судя по всему, честь разработки сценария ("Гарик", слежка на тачке) принадлежала ему самому. Сказывались его подростковые увлечения детективными рассказами Чейза, которые Ара, после прочтения, восхищенно давал почитать Виталию и Банану. Болич раскрыл для него возможность воплощения своей жизни (хрупкого в детстве Виталика, которого все били, когда он то и дело пытался на них наброситься, подхлестываемый изнутри своей природой, и обзывали: «Тупой Пенёк!») в духе романтического героя. И он слушал(-ся) Болича, ощущая себя натуральным гангстером. Благородным К. Идальго.

В общем, Банан вынес, что Виталия достаточно оправдывает и наказывает его же глупость. И не стал нападать на него, разрушая все иллюзии Люси относительно его жалкой персоны. Пожалев эту глупую курицу. Уже готовую было открыть для него свой клюв.

Вынес и унёс.