Читать книгу Трилогия о Фрэнке Брауне: Ученик пророка. Альрауне. Вампир - Ганс Эверс, Ганс Гейнц Эверс - Страница 8

Жандарм уже давно уехал. Было довольно поздно, но Фрэнку Брауну не хотелось ещё спать. Он сел за стол, хотя чувствовал, что не будет в состоянии работать.

Вдруг ему почудился шорох за дверью. Он прислушался, окликнул Терезу, но не получил ответа. У него было ощущение, будто кто-то стоит за дверью и хочет войти.

«Пусть приходит – я готов». Но прогнал эту мысль и рассмеялся. «Нервы!» – решил он и, чтобы успокоиться, взял книгу. Он перелистал уже несколько страниц, как снова услыхал за дверью возню. Он стал посреди комнаты и прислушался – действительно, кто-то возился с замком. Он подошел к двери и распахнул её: никого! Но он явственно различил теперь, что шум идёт от двери в спальню, задвинутую на тяжелый засов изнутри. Он сделал шаг вперёд, но, увидав белую фигуру, с рукой на задвижке, – инстинктивно отскочил назад и захлопнул дверь на замок.

Подойдя к столу, Фрэнк Браун достал свой браунинг и, убедившись, что револьвер заряжён, открыл предохранитель и снова направился к двери. Но не успел он сделать и одного шага, как задвижка отскочила, и дверь открылась настежь. В дверях стоял Пьетро Носклер. На нем была черная от грязи, промокшая насквозь рубашка; на черных волосах болтался сбоку белый ночной колпак. Голые ноги, покрытые черными густыми волосами, были облеплены навозом и грязью.

«Оригинальный костюм для визита», – подумал Фрэнк Браун. Он окликнул американца, но тот ничего не слыхал. Они пристально смотрел широко открытыми глазами прямо перед собой, ничего не различая. Фрэнк приблизил к его лицу лампу – веки не дрогнули. Мистер Пьетро бродил ощупью, как в глубокой темноте.

Вдруг американец остановился. Казалось, он очнулся. Он повернул опять к двери и ощупью вышел. Фрэнк следовал за ним с лампой в левой руке и с револьвером в правой. Он видел, как Пьетро осторожно спустился по лестнице и вошёл в ресторан. Здесь он нащупал буфет и достал длинный, остро отточенный нож для разрезания мяса. Нащупав большими пальцами остриё, он широко осклабился, зажал крепко клинок в правой руке и опять осторожно поднялся по лестнице. На этот раз он прошел прямо в открытую дверь кабинета. Фрэнк стоял в двух шагах от него и следил за каждым движением, готовый выстрелить в любой момент.

Но было ясно, что его ночной гость ничего не видит и не слышит. Пьетро потихоньку открыл дверь в спальню и направился прямо к кровати, нащупал руками клинок ножа и взял его в рот.

Свет от лампы упал в эту минуту на лицо Американца, – на нем была написана безграничная ярость.

Схватив рукой подушку, Пьетро с бешеной силой всадил в неё нож; ещё раз высоко поднял он нож и снова всадил его в подушку; потом вытер глаза, словно желая стереть брызнувшую в лицо кровь.

И ещё и ещё он продолжал вонзать свой нож в подушку…

На его губах появилась улыбка блаженства; раза два он глубоко вздохнул и выронил нож. Потом спокойной, почти твердой походкой Пьетро направился к двери.

Фрэнк Браун шел за ним до выхода и, остановившись в дверях, смотрел ему вслед, пока Пьетро не скрылся в темноте дождливой ночи.

Вернувшись к себе, Фрэнк осмотрел постель: одеяла и подушки были насквозь исколоты, вдоль и поперек.

Только теперь он почувствовал страх.

– Для нас обоих лучше, что я не лежал здесь, – сказал он громко.

* * *

Босоногий, с белой шалью через плечо, с большим бумажными колпаком на голове и с деревянной саблей в руке, разгуливал по улицам глухонемой пастушок Джино. На короткой верёвке он тащил за собой козу, у которой на шее, хвосте, рогах и ногах болтались большие бубенчики. Спину козы обмотали куском холста, к которому прикрепили большую куклу, усадив её верхом, лицом к хвосту. Кукла была сделана довольно примитивно: из пакли и черных тряпок; две красные бусины изображали её глаза. Пара рогов, длинный красный язык и зелёный хвост свидетельствовали, что она должна изображать дьявола.

Джино издавал какие-то хриплые звуки, поколачивая при этом своим мечом дьявола. Коза с испугу блеяла, и все её одиннадцать бубенчиков звенели при этом.

Ребятишки и женщины бежали за ними гурьбой.

От времени до времени мальчик доставал из кармана записки и раздавал их окружающим. На них было написано:

«Сегодня вечером, равно в 8 часов, в помещении для собраний, Великая битва с дьяволом. Всех христиан просят сердечно пожаловать.

Пророк Илия».

– Пойдем туда, Тереза? – спросил Фрэнк Браун.

– Нет. Мне не хочется.

– Почему не пойти? Вся деревня там будет.

– Моего отца тоже не будет.

Фрэнк рассмеялся.

– Твоего отца?.. Хочешь, я дам ему двадцать крон, и он пойдет.

Вся кровь бросилась в голову девушки. Но Фрэнк не унимался.

– Ты не веришь, что он пойдет?

Она встала и посмотрела прямо в глаза.

– Я знаю, что он пойдет за деньги, я знаю, что ради них он готов на все. Я знаю также, что он взял с тебя деньги за… за… меня! Но он – мой отец, и я ничего не хочу больше слышать. Замолчи!

Её грудь высоко подымалась, она задыхалась от гнева. Такой она ему нравилась очень, и он продолжал её мучить. Наконец девушка не выдержала и разрыдалась.

– Что тебе нужно от моего отца? Чего ты хочешь от этого противного американца? Разве тебе мало меня?

– Ты пойдешь со мной сегодня? – спросил он вместо ответа.

Она молча кивнула головой.

* * *

Фрэнк Браун поднялся к себе. Он был очень недоволен собой: зачем он мучил эту бедную девушку?!..

Он был владыкой в Валь-ди-Скодра; он держал в своей власти злобного Пьетро Носклера, а через него – всю деревню; его кошелёк подчинял его воле скупого Раймонди, а взгляд его – девушку, любившую его. В самом деле, он был здесь владыкой.

Фрэнк громко усмехнулся. Он отчётливо сознавал, что ему недоставало лишь веры… Он позвал Терезу.

– Тереза, ты можешь всему верить? И если я скажу тебе, что солнце свалится с неба, – ты поверишь? Или, что у меня на голове ползет червь, – ты тоже поверишь и даже увидишь его?!

– Ты болен…

– Нет, не я – вы больны: ваша вера – болезнь. И я ничего так страстно не желаю, как заразиться ею; но я иммунизирован от неё. Ты одна можешь помочь мне.

– Возьми же мою жизнь! – прошептала Тереза.

Он вскочил и оттолкнул её.

– К чему мне твоя жизнь? Мне нужна твоя вера, горячая вера! Дай мне силы поверить в самого себя, – и я сам буду чудодеем, который вознесёт тебя на небеса!

– Я верю в тебя! – сказала она.

– Да, ты веришь в меня. Все вы верите в меня. Но отчего я сам не могу уверовать? Скажи мне, владыка ли я, если весь мир говорит это?

– Ты – владыка!

– И ты веришь в меня? Больше, чем в Бога, чем во все остальное на свете?

– Я верю в тебя одного!

Он зашатался, ноги его подкосились, и он свалился на кровать.

– Моя возлюбленная! – прошептал он…

* * *

– Уже восемь часов. Мы ведь собирались на бой с дьяволом к Пьетро.

Он посмотрел на неё.

– Ты хочешь идти туда?

Она засмеялась.

– Разумеется, с тобой!

Они пришли, когда все были уже в сборе. На этот раз Пьетро Носклер постарался украсить несколько свой сарай: со всех поперечных балок спускались фонари; на массивных столбах торчали четыре факела, а на стенах и балках висели огромные картонные щиты с изречениями из Священного Писания.

Все пели великопостную молитву. Одни сидели, другие стояли, третьи молились на коленях. Музыканты сидели в левом углу, и их инструменты, издававшие отвратительные звуки, покрывали и заглушали друг друга.

Пение кончилось. Американец взял у стоявшего позади него портного Ронхи молитвенник, раскрыл его и вернул портному, и последний, запинаясь, водя пальцем от слова к слову, прочел указанное ему место. Все пали на колени и воскликнули: «Аминь!»

Затем Пьетро спросил, не чувствует ли кто-либо потребности «поведать душу?»

Немедленно поднялся рыжеволосый Скуро и в сотый раз рассказал, как он раньше был пьяницей, и как его осенила благодать. Не успел он окончить, как встала Матильда Венье. Она протискалась сквозь ряды молящихся, бросилась на колени перед образом Христа и, плача навзрыд, долго молилась. Потом встала и обратилась к собравшимся.

– Я должна вам поведать свою душу! – воскликнула она. – Вся моя жизнь была сплошной цепью грехов. Меня крепко держал дьявол в своих когтях, но святые молитвы брата Пьетро сломили силу злого духа. Молитесь за меня, возлюбленные братья и сестры. Да простятся мне мои грехи! Моё второе дитя, Фиаметта, – не дочь моего мужа, Мариана Венье, а дочь жандарма – Алоиса Дренкера. Иди сюда, Фиаметта! Пусть все видят тебя, плод моих прегрешений! – и с этими словами она схватила за волосы восьмилетнюю девочку.

Испуганный ребенок ухватился за платье отца, плакал и кричал, а мать с силой тащила и толкала вперёд.

– Вот живое напоминание о греховных объятиях! О, братья и сестры! Простите меня! Молитесь со мной о прощении мне великих грехов!

Всплеснув высоко поднятыми руками, она тяжело опустила их на худенькие плечики ребенка.

– Становись на колени, мерзкий ублюдок, и молись о прощении грехов твоей матери.

Венье стоял, разинув рот, и почесывался. Все устремились вперёд, давили друг друга и с любопытством вытягивали шеи, чтобы лучше видеть супругов Венье и ребенка, плод грешной любви.

Наконец, американец приступил к молитве. Все опустились на колени и вторили словам молитвы. По окончании её он приказал всем подняться и начал свою проповедь.

Это были всё прежние убогие мысли, но Фрэнк Браун чувствовал за ними скрытый огонь, который вот-вот прорвется наружу ярким пламенем… Он слышал шум ветра и ждал, когда в этой душной, тяжелой атмосфере разразится страшная буря…

На мгновение американец умолк и вдруг торжественно воскликнул:

– Бог послал мне знамение!

Казалось, с этими словами он пересек поток, лежавший на его пути.

– Ждите, возлюбленные братья и сестры! Я откроюсь вам!

Пьетро вскочил и обеими руками поднял по направлению к присутствующим медную чашу.

– Идите сюда, – воскликнул он, – и пейте вино!

Трепет пробежал по собравшимся. Первой отпила Матильда Венье.

Фиаметта обошла с чашей присутствующих.

Все пили. Девочка всех обносила вином.

Когда очередь дошла до Терезы, она хотела отказаться; но Фрэнк Браун шепнул ей: «Возьми и сделай вид, будто пьешь». Она послушно взяла и передала ему чашу. Он почувствовал, что на него устремились все взгляды, – перекрестился и выпил.

Это было превосходное, чистое вино.

Руки, девушки горели; она крепко прижималась к возлюбленному и, спустив на лоб косынку, чтобы удобнее было наблюдать, вперилась взглядом в Пьетро Носклера, стоявшего перед ней.

Пьетро заговорил быстро, страстно, высоко подняв обе руки:

– Братья и сестры! Отдадим наши тела на истязания, прольем нашу кровь за Того, Кто пролил свою кровь за грехи всего мира!

Сняв со стены мешок, он высыпал на пол его содержимое. Оттуда посыпались палки и ветки шиповника, берёзовые и ореховые прутья. Пьетро выбрал крепкий прут с длинными и жёсткими шипами и, приблизившись вплотную к образу Спасителя, разделся до пояса.

– Я подам вам пример! – воскликнул он.

Тяжелые удары один за другим падали на спину и плечи, а острые шипы глубоко вонзались ему в тело. Оно все покрылось каплями крови. Лицо американца исказилось от боли, а удары сыпались все быстрей и быстрей. Тело качалось из стороны в сторону.

Бледные губы его шевелились и непрерывно произносили слова молитвы.

– Послушайте, братья! Послушайте, сестры! Бог хочет спасти вас от пыток вечной смерти! Он вселил в моё тело душу своего вернейшего слуги: я – пророк Илия.

Он подпрыгнул обеими ногами, словно собираясь взлететь, потом вновь засвистели розги, обнажая куски мяса на кровоточащей спине.

Матильда Венье вскочила с колен, сняла синюю блузу и разорвала рубашку у плеч.

– Секи меня! – с жаром воскликнула она. – Секи!

Американец заговорил опять.

– Братья и сестры! Дьявол рыщет по свету. Но мы должны изгнать его! Мы будем петь и молиться, а если и это не поможет, – начнём истязать себя. Тогда он обратится в бегство, и победа останется за нами. Следуйте за мной в этой борьбе. Бейте, секите меня! Бога!

Но никто не решался поднять на него свою руку.

– Почему колеблетесь? Или вы не слышите, как сатана насмехается над вашею слабостью? Бей меня, Ронхи; бей, Джироламо; бей меня, Матильда Венье.

Они стояли, подняв прутья, не смея опустить их на тело пророка.

– Вы должны бичевать меня! Слышите? Начни же скорее, сестра Матильда!

Матильда закрыла глаза и ударила, за ней начали сечь портной и Джироламо.

– Сильнее! Сильнее! – кричал Пьетро.

Прутья со свистом рассекали воздух.

Матильда кричала:

– Бейте меня! Я хочу пострадать…

Тереза не спускала глаз с этого зрелища. Вдруг она услышала возглас:

– Пропустите её! Пустите Сибиллу Мадруццо!

Все расступились, образовав проход, пение смолкло, бичевание прекратилось.

– Что тебе нужно, сестра Сибилла? – спросил её Пьетро.

Она зашевелила губами и указала палкой на спину. Американец сделал шаг назад, но старуха поползла за ним, схватила прутья, которые он держал, и поцеловала. Собравшись духом, он ударил её слегка по искривлённой спине. Однако она не отступала.

– Ты стара и больна, – сказал Пьетро. Но она не выпускала его руки и беззвучно молила о чем-то. Наконец, она у кого-то достала карандаш и клочок бумаги и написала: «Ты сказал, что мы все должны пролить свою кровь. Почему же ты сам отталкиваешь меня?»

Пророк колебался. Немая упала перед ним на колени и крепко обняла его ноги.

– Ты должен сделать это! Ты пророк! – воскликнул Ронхи.

Пьетро опустился на колени рядом с нищей. Оба жарко помолились.

Американец вскочил и крепко зажал в правой руке прутья с шипами. Закрывая глаза, он быстро, безостановочно опускал удар за ударом на несчастную старуху. Её искривлённое тело извивалось у его ног; израненное плечо превратилось в ярко-красное пятно.

Тогда свершилось оно…

Сибилла Мадруццо сначала стала на колени, потом встала во весь рост. И её тело, сведенное ужасной судорогой, теперь, через 30 лет, вдруг выпрямилось.

Пророк стоял перед ней, весь дрожа; прутья выпали из его рук.

И громко, отчётливо раздались её слова:

– Господь благословил меня твоею рукою. Да будешь благословен ты!

Она поклонилась, взяла его руку и смиренно её поцеловала.

Страшная тишина наполнила комнату. Все стояли, как оцепенелые. Вдруг Джиованни Ульпо воскликнул:

– Чудо! Пьетро совершил чудо!

Глухим ревом стоял общий крик:

– Чудо! Чудо!

Все бросились вперёд. Каждый хотел видеть в глаза исцелённую и прикоснуться к пророку.

В этот момент раздался призыв пророка:

– На колени, братья и сестры! Совершилось чудо!

Все запели пасхальную песнь…

Песня мощно росла, словно желая пробиться сквозь стены, снести крышу и подняться, улететь из долины – к высоким небесам.

* * *

Фрэнк Браун поднял Терезу со стула; ему пришлось почти нести её: она едва передвигала ноги и, казалось, каждую минуту готова была упасть.

Улицы были пустынны. Со стороны дома американца опять доносились нестройная музыка и пение.

Когда она пришла домой, он спросил:

– Знаешь ли ты о жизни святой, имя которой носишь?

Она отрицательно покачала головой.

– В таком случае я расскажу тебе.

Он достал из книжного сундука толстую книгу и пару тетрадок.

Тереза взяла толстую книгу и с любопытством прочитала заглавие: «Acta Sanctorum»[1].

– Ты будешь читать из неё?

– Да, я хочу рассказать тебе о святой Терезе и о других благочестивых женщинах.

Она погладила его по руке.

– Быть может, ты лучше споешь?

– Нет. Я не хочу петь. Слышала ли ты что-нибудь о Луизе Лато?

– Нет.

Она все ещё пыталась уклониться от разговора с ним о священных предметах. Но он не отставал от неё.

– Ты хорошо знаешь образ святого Франциска? На нем изображено, как святому мужу является Богоматерь и он получает стигматы Спасителя.

– Да, знаю.

– Так вот, этой великой милости удостоился не только он, но и многие другие верующие души, особенно набожные женщины.

Тихим, вкрадчивым голосом он начал ей рассказывать о Жанне Делани, о Маргарите Алакок[2], о святой Терезе, жизнь которой была благословенна частыми видениями.

Он держал её руку и чувствовал, как она понемногу сдавалась. Она слушала, и к ней возвращался тот тихий мистический восторг, которым она вся трепетала, сидя у ног священника.

Страх слышался в её голосе, когда она прошептала:

– Я полна прегрешений. Думаешь ли ты, что я могу спастись?

Он ответил серьезно:

– Да, я так думаю. Послал же Господь дух пророка Илии в душу Пьетро Носклера. Кто знает, быть может, святая Тереза вновь оживёт в тебе?

Картина собрания вдруг пронеслась перед ней; она окончательно потеряла покой.

– Рассказывай дальше, – торопливо заговорила она, – расскажи мне о благочестивых женщинах.

Он начал.

– Во времена святой Екатерины Сиенской ей явился однажды Спаситель и сказал: «Я сделаю твою жизнь полной таких поразительных чудес, что невежественные, плотски живущие люди откажутся верить тебе. Я украшу твою душу таким обилием милостей, что само тело почувствует влияние их и будет жить совсем необычным образом». И святая долгие годы, до самой смерти, не пила и не ела: сияние Спасителя одно питало её. То же было и с Луизой Лато[3]: она питалась лишь святыми дарами и отвергала всякую земную пищу. Каждую пятницу кровоточили её святые раны на лбу, на левом боку, на руках и ногах. Тогда она созерцала Спасителя. Она видела Его одежды, Его раны, терновый венок и крест; видела Его коленопреклонённым и падающим, видела, как распяли Его на кресте. Но затем, когда она испускала свои последние вздохи, она увидала разверстые облака и в море небесного света Отца, заключающего Сына в объятия.

Глаза Терезы сверкали.

– Это, должно быть, прекрасно, – сказала она.

Он кивнул головой.

– Это – высшее счастье, какое может выпасть на долю человека. И удивительнее всего то, что самые ужасные страдания превращаются в высшее блаженство. Чувствуешь ли ты себя способной перенести подобное счастье, Тереза?

Она снова вздохнула:

– Я так полна грехов…

Он перебил её:

– Есть только один грех против Бога.

– Только один? Какой же?

– Не быть в Боге.

Он говорили, и слова его были сладчайшим пением для Терезы. Её грудь вздымалась, а пред глазами сверкало серебристое сияние.

– Что ты чувствуешь? – спросил он её.

– Мне кажется, будто душа моя хочет улететь в объятия жениха.

Фрэнк торопливо поцеловал ей глаза и сказал:

– Хорошо. Ты можешь уснуть.

Он быстро схватил её левую руку и нажал усыпляющий центр у большого пальца.

Несколько секунд она сопротивлялась; затем уснула.

Фрэнк Браун закрыл ей глаза и отложил книги в сторону.

Неподвижно сидел он на кровати и мечтал…

– Это будет! Это должно быть!

Он наклонился над ней, поднял её голову, подложил под неё все подушки и спросил:

– Ты слышишь меня, Тереза?

Она пробормотала:

– Да.

Он говорил ей на ухо – быстро и повелительно. Часто он повторял отдельные фразы медленнее и отчётливее. И снова прерывал себя вопросом:

– Ты слышишь меня? И ты сделаешь это?

И всякий раз получался послушный ответ:

– Да.

Иногда на её губах появлялась улыбка, потом они снова сжимались от страха и ужаса. Он остановился и подумал; затем снова наклонился к ней и повторил в заключение кратко и резко все приказания.

– Теперь я разбужу тебя. Но ты будешь очень, очень утомлена. Твои глаза сомкнутся, и ты немедленно уснешь.

Он слегка подул ей в лицо. Она открыла глаза, взглянула на него и с улыбкой протянула ему руки. Было ясно, что она не сознает сделанного ей внушения. Её наполовину поднятые руки опустились, глаза сомкнулись…

Она спала.

Фрэнк задул лампу и медленно пошел в свою комнату.

Теперь он не хотел больше думать. Он хотел спать сейчас, немедленно. Закрыл глаза и стиснул зубы.

Он хотел спать.

И заснул.

* * *

Из черепа выползали сотни крыс…

Занавес был поднят и сцена изображает зал пророка. Здесь и Сибилла, и Пьетро, и Ронхи и другие. Все собрались: ждали своей реплики. Он сидел перед ними в суфлерской будке. Его собственный череп служил этой будкой.

И сотни крыс выскочили из черепа и разбежались по сцене.

Они смеялись, что-то хотели сказать. Потом на него поползли сотни длинных, голых червей. Они лезли в рот, в уши, в глаза, заползали в ноздри…

Он закричал…

* * *

Когда он проснулся, его виски пылали, и кровь молотком стучала в мозгу.

– Я болен, – прошептал он. – У меня начинается горячка.

Уснуть уж он больше не мог. Крысы и черви – мысли – всё прибывали. От них некуда было уйти: он был наг и бос, и вся его вера разбита вдребезги. Без веры он стал нищим, и всё его царство исчезло, как дым.

Ещё сегодня он думал, что девушка может повести его за собой. Когда он верил в себя, – весь мир принадлежал ему; а в те часы он верил в себя. Теперь вера пропала. Он думал только о том, что произошло у американца. Все видели чудо и верили в него. Почему он один не мог уверовать в него? Потому, что ему были известны сотни таких же исцелений, и он знал, как легко найти им объяснение? Он знал много чудес, но прекрасно понимал, что управлять автомобилем труднее, нежели совершить все чудеса в мире, вместе взятые.

Он вспомнил о Терезе. Она лежала теперь и спала без сновидений. Но завтра она сделает то, что он приказал…

Ещё одной святой больше среди сотен других! Что в этом великого? Разве мало того, что уже есть?

– Нет! Нет! – воскликнул он. – Нужно положить этому конец.

Браун вскочил и пошел в комнату Терезы. Усевшись на кровати, он стал прислушиваться к её тихому, спокойному дыханию; потом с силой начал трясти её. Она проснулась в испуге.

– Тереза! – закричал он.

– Что? – спросонья ответила она. – Что тебе?

– Тереза, ты не сделаешь того, что я сказал тебе. Ничто не должно совершиться – ты слышишь? Ничто!

Она поднялась и протерла глаза.

– Чего я не должна делать? – удивленно спросила она.

Он повторил:

– Ты не должна… – и закусил язык: он забыл, что она не спала!

Он быстро схватил её руку и нажал нерв.

Она моментально уснула. Повторив настойчиво, что никогда, – ни во сне, ни наяву, – не должно у неё явиться и мысли о том, что он ей внушил, он снова разбудил её, оставил в постели и вернулся к себе.

Его губы горько опустились.

«Священник сказал бы, наверно, что я сделал доброе дело. Но все мои добродетели – мои тягчайшие грехи, а моими величайшими грехами были всегда добродетели. Ах, если бы я только мог знать разницу между ними!»

Его охватило величайшее сострадание к себе самому…