Читать книгу Поющий пёс Глен - Гари Забелин - Страница 6

Художник создает образ, извлекает из мозга и из сердца все дарованные и приобретенные эмоции, компилирует их, декомпилирует снова, добавляя краски из души и тестирует созданный образ снова, пока еще упрятанный в воображении и видимый лишь автору. Он закодирован в этюдах, разбросанных по мастерской и никому ничего не говорящих, кроме самого автора, потому что образы на этюдах и картонках открываются с помощью password-да, все еще с неким страхом, припрятанным в душе. А душа, не останавливаясь, тестирует весь этот материал, пытаясь ответить на страшный вопрос – интересно ли это кому еще кроме автора?

В зале ожидания Сан-Франциского аэропорта, перед закатом, солнце зверски пробивает свои лучи сквозь стекла аэровокзала. Взглянешь на окно, и кажется, что сейчас выжжет сетчатку глаз, силуэты людей в контражуре становятся манекенами и не отличишь ортодоксального иудея от консервативного евангелиста. Даже мусульманка в парандже похожа на бородатого старика-сикха в чалме. Не образы, а плоские муляжи. Лишь солнцу ясно, кто вокруг кого вертится. И вдруг на одной из скамеек, чуть подальше от стекол аэропорта, в глубине зала, поближе к выходу прибывающих международных пассажиров… среди икс-лучей обесцвечивающих все… все ли?.. что это?

Пшеничная голова красавицы, сидящей на скамейке в одиночестве и глядящей в сторону взлетных площадок и солнца, почти готового уйти за горизонт. Попав на прекрасную головку, луч подсветил ее, да так причудливо, что превратил во вторичный источник света, не обезличив формы вовсе, как сделал это со всеми другими объектами. Несколько фотографов-любителей тут же, как по команде защелкали своими камерами и отошли в сторону, на их месте тут же появлялись другие. Это был подаренный сверху образ. Не нужно искать натурщицу, ставить освещение и извлекать из головы опыт и эмоции – бери даром. Вот он шедевр. И нет проблемы с авторскими правами – автор – Создатель в эти игры не играет!

Но, ситуация оказалась еще забавней. Показав изображение, автор принялся за “The clip”. Эта блондинка, на которую было трудно не засмотреться, в особенности привлекала проходящих, очень деловых и куда-то летевших мужчин. И они, которым было не до фотоаппарата, завидев эту восхитительную, волшебно посаженную головку с волосами цвета восходящего над океаном солнца, грациозно и искусно причесанную… модель!.. даже если подруга вышагивает рядом и почему-то, наоборот, не может эту же грацию не проигнорировать. А мужчины продолжали вертеть головами. Они уходили дальше и теперь, вот-вот, покажется профиль красавицы и профиль появляется… и тут все открывается – это афганская борзая. Афганская борзая… все это не менее красиво, но очень неожиданно… все равно, что опрокинул полную рюмку водки, а это оказалась чистая вода, что так же вкусно, но не совпадает с ожидаемым… вкус – это послевкусие и предвкусие когда они вместе… И, мужчина принимается хохотать. А идущая рядом с ним женщина перестает коситься на своего напарника и тоже смеется. И они проходят, и появляется другая пара и ситуация повторяется. И снова, как и с предыдущей парой, наступает мир и гармония…

Пес сидел один на скамейке для пассажиров, никто не решался подсесть, хотя зал был перегружен, и свободных мест не было. Вид у сидящего был очень заинтересованный, но чем именно, никто не мог угадать. И хотя на сидящем афгане не было намордника, снующая взад-вперед администрация аэропорта внимания на это не обращала. А вообще-то это было незаконно – без намордника, и долго такое продолжаться не могло, тем более – рейс был из России. Так, среди ожидающих быстро нашлась старушка типа известной Шапокляк, которая и привела к полупустой скамье представительницу аэропорта.

Шапокляк еще не успела выучить английский, но уже была напихана чувством гражданского долга. Она тыкала пальцем на незаконного афгана и пыталась говорить по-русски с английским акцентом. Представительница по длинному тонкому шнуру поводка проследила, к кому именно собака имела отношение. Другой конец поводка был в руках у женщины средних лет с большими испуганными глазами. Ее, видимо, не встретили, и она с беспокойством поглядывала в ту сторону, откуда должны были прибыть встречающие… Подойти к женщине представительница, видимо, не решалась, она лишь пару раз произнесла дежурное “mam”, но красивая женщина с собакой не успела догадаться, что она “mam”, тем более, что в этот же момент она заметила в проходе мужчину, который бежал напрямик к ней. Он подбежал прямо к женщине с явным намерением ее обнять, хорошо обнять, как будто они очень уж давно не виделись, и, кажется, женщина была тоже готова обнять мужчину, но ничего этого не произошло. А произошло пугающее: светло-рыжый афганец, только что спокойно сидевший в отдалении на длинном тонком поводке, прыгнул на мужчину, целясь в руку, которой тот пытался прикоснуться к женщине, чтобы ее обнять, и почти достиг цели, но недопрыгнул… Все присутствующие ахнули, даже Шапокляк… Пес припал к земле передними лапами… и замер. Представительница могла бы поклясться, что, в этот момент афгану что-то почудилось… Он раздул ноздри… Казалось, пес что-то анализировал, и это не позволило ему довести до конца начатое дело. Шокированный мужчина, весь как-то побелевший, повернулся к женщине… за разгадкой. Женщина, наоборот, встретила этот эпизод со смешанными чувствами неодобрения и удовлетворения, трудно было сказать в каких пропорциях “одним словом с улыбкой и в слезах”. Все было ясно одной Шапокляке, которая, с коммунистической настойчивостью, усилив английский акцент продолжала требовать намордника для афгана, для пущей наглядности прикладывая скрещенные ладони с растопыренными пальцами к своему собственному рту. Но, как это часто бывает, справедливость не успела восторжествовать в связи с недостатком времени…

Уже начали выдавать чемоданы и, через десять минут по дороге из Сан-Франциско на юг двигалась Тойота Кэмри, которую вел Макс, а на заднем сидении – давешняя “красивая женщина”.

С того момента, когда в холодильнике друзей нашли водку, обернувшуюся водой, прошло ровно четыре года. В этот високосный день из Сан-Францисского аэропорта Максим вез домой жену Машу, которую не видел пять лет, а она везла огромного пса афгана, которого Макс не видел никогда, и, если честно, видеть не хотел.

Максим вел машину на такой скорости, когда все время нужно было поглядывать в зеркало заднего вида, не мелькает ли там полицейский патруль. Это было особенно неудобно, потому что зеркало заднего вида Макс умышленно перекосил так, чтобы видеть в основном Машино лицо, так что полицейскому досталась только узкая и слегка скошенная полоска сверху. Собака вовсе ушла за кадр. Может потому, что не удалось ее поцеловать, или еще что, но Максиму казалось, что эта женщина красивая, но пока чужая. Почти такая же чужая, как красавица на фотографии с которой ты даже не знаком. Максиму казалось, что женщина в зеркале – персонаж из их истории, a вовсе не жена, не Маша.

– Пса зовут Глен, – произнесла Маша и повторила, – Глен, – чтобы муж запомнил. И тут-то Макс сразу вспомнил, что Маша всегда повторяла, что бы не говорила. – Точно, – вспомнил Максим. Она даже нашла этому объяснение – потому что у Макса плохая память. Пока Макс все это вспоминал, Маша видимо решила, что он уже запомнил, как зовут афгана, и продолжила: – Глену вкололи снотворное, но его снотворное не берет, если он не хочет. Так что в самолете Глен боролся с обидой, что ему что-то вкололи и загнали в клетку, а маму не загнали и он не мог ее защищать, потому что она куда-то делась. И только теперь он может маму защищать, потому что они в одном салоне…

Маша только собиралась пойти по второму кругу с этими же объяснениями, как заснула. Точно, вспомнил Максим. Она ведь и прежде никогда не могла уснуть в самолёте, даже если принимала таблетку. Одним словом, пока Глен не спал в клетке, Маша тоже не спала… в салоне самолета Москва-Сан-Франциско и… Максиму стало ее жалко. Макс говорил теперь сам с собой, но, почему-то предполагая, что она слушает. Он не хотел об этом говорить по телефону через океан, но был убежден, что это самое важное. Что первое, о чем она его спросит, будет это:

– Почему? Нас же по-настоящему преследовали, ты же им показал все документы, других же на самом деле не преследовали! Почему же мы не виделись пять лет?

Максим отвечал, теперь от своего имени. Он отвечал, что и сам долго не мог понять. Что те протоколы допросов в КГБ, что ты мне переправила… я их показал не одному лоеру. Они мне говорили одно и то же – нет, за это сейчас убежище не дают. Помнишь, что там было – исторические книги, слежки за нами, разного рода несправедливость. Ну, что я тебе говорю – это то, что было. Понимаешь, к тому времени Штаты уже дали убежище миллиону Советских людей. Появился специальный язык – тоже лоеры изобрели, как-то: допросы в темных подвалах, избиение железными прутьями, и другими тяжестями, неважно чем, но впрямую угрожающими их жизни. Я говорил – не было в 80-х годах железных прутьев. Один лоер мне показал на шкаф с делами и многозначительно добавил – теперь были… История лгала уже не в первый раз. Правда – это не то, что было на самом деле. Пока я был здесь, там на родине убили двух моих талантливых подчиненных, а ты мне написала, что наш Пашенька тоже в опасности и в какой-то момент я что-то понял… я понял, что правда – это категория, которая живет в человеке, на которого еще не нажали. Когда те, кого любит человек – в безопасности. Если же в опасности… может быть, нет такой моральной категории, может не быть…

– Почему же? Нас же по-настоящему преследовали, других же на самом деле не преследовали! Почему же мы не виделись пять лет? – переспросила она…

– Я еще не могу ответить, мне пяти лет мало чтобы понять. Я думаю, проблемы были не только у нас, но и у них – у Штатов. Просто они пытались решить свои и выдать их за решение наших, это называется ostensibility. Я думаю, что это добрая страна… но, чтобы решить свои проблемы она пойдет на все, так что добрая – очень условная штука… Ну, теперь мы подумаем вместе.

В этот момент Максу одновременно попался на глаза спидометр, на нем было 90, и открытые глаза жены – она не спала, неизвестно, как долго. Макс убрал ногу с акселератора и замолчал… Жена вступила с того же места на котором заснула:

– Глен родился в день, когда ты перелетал через Атлантику пять лет назад… Ты знаешь, когда мы летели над океаном, я думала о том, что 5 лет назад ты так же перелетал… а знаешь, Глен летел в багажном отделении, в клетке. Ему ведь тоже пять лет. А в Одессе он нас на самом деле защищал. И его все боялись. Он, знал, что его боятся, знал и очень гордился. Ему вкололи укол, чтобы он легче перенес полет, но он чувствовал унижение…

– Откуда ты знаешь?

– Я чувствую… Вокруг не было меня, не было Паши, а вместо нас – чемоданы и ящики… Когда ему вкололи снотворное, он начал бороться со сном. Как он мог уснуть? Кто тогда защитит меня?! Меня даже не засунули в клетку, представь его ужас…

– Все же, откуда ты это знаешь?

– Знаю, просто у Глена такой афганский характер. Его никогда не берет снотворное, его вообще нельзя принудить… ты еще узнаешь…

В зеркале заднего вида появились еще два заинтересованных глаза…