Читать книгу Фрактал. Осколки - Гарик ЗеБра - Страница 6

Как мне описать вам эту девочку. Если вы имеете представление о Клаудии Кардинале во время её расцвета в итальянском кинематографе, то сможете понять, что я имею в виду. Таких красавиц в то время ещё не выводили в инкубаторах СССР. Я звал её Веха, хотя родители нарекли её именем Вера. Я, вообще, очень изобретателен по присвоению прозвищ и ласкательных имён для девчонок. Не знаю, почему этот ник пришёл мне на ум, но, как показало время, встреча с этой девочкой действительно явилась вехой в моей жизни, причём больше в эмоциональном и физиологическом плане, чем временным интервалом, т. е. тем, чем обычно отмеряют расстояние или временной промежуток.

Итак: стан её был гибок, грудь высока и упруга, кожа смугла, вероятно, потому, что отец был татарином, а мать украинкой. Рост выше среднего, глаза – бездонное жерло вулкана, цвета пережжённой карамели и совершенно дикий необузданный темперамент. Квентин Тарантино говорил на съёмках фильма со своей музой, Умой Турман, что самая сексуальная часть тела Умы – это её стопы. И он снимал босую Уму, наезжая крупным планом на её узкую, с длинными пальцами, грациозную стопу.

В то советское время Тарантино ещё не снимал Уму Турман, а я уже восхищался стопами своей Вехи, когда её ножки лежали у меня на плечах во время наших страстных утех. Она кричала, кусала свои губы и мои плечи в кровь, а также в кровь расцарапывала мне спину ногтями. Мне было девятнадцать, и был я студентом третьего курса местного университета, а Вехе было всего лишь шестнадцать, и она только окончила школу. Правда, при знакомстве она мне соврала, сказав, что уже исполнилось восемнадцать, и этому возрасту внешне действительно соответствовала. И даже имела определённый опыт общения с противоположным полом.

Каждое утро я собирал портфель, одевался и говорил маме, что иду в университет на занятия к первой паре. Шёл три квартала, и Веха открывала мне дверь в домашнем коротеньком ситцевом халатике. Прямо в прихожей повисала на мне и начинала стаскивать с меня одежду и бельё. Наша страсть была больше похожа на животный инстинкт спаривания. Мы частенько начинали это прямо в прихожей, а потом, потные и разгорячённые, принимали душ, хохоча, целуясь и обнимаясь. Обычно я приходил к 8.30 часов утра. Родители её к тому времени уже были на работе. Отец, мясник, с внешностью палача и грубыми манерами, уходил в шесть утра, к семи уходила мать, работавшая в том же магазине. Простая деревенская женщина из западенской Украины, с остатками былой красоты.

К моему приходу курица уже запекалась в духовке, наполняя ароматом всю квартиру, а в холодильнике ждали две жестяные банки апельсинового сока, произведённые в Греции. Жесточайший дефицит того времени. После душа, обмотавшись полотенцами, мы плюхались на металлическую кровать с панцирной сеткой, стоящую в её комнате, захватив с собой банку сока, предварительно пробив в жестяной крышке две большие дырки. Мы по очереди пили сок, целовались и ласкали друг друга. Слушали на кассетнике Сальваторе Адамо, который был тогда в фаворе у молодёжи и как нельзя лучше подходил для романтических моментов. Потом мы любили друг друга снова и снова. Тут же в кровати ели запечённую курицу, и в 16.00 я уходил домой. Я еле добирался до нашей квартиры и уже в восемь вечера укладывался спать, чего раньше за мной не водилось, ведь я Сова.

Так продолжалась полгода, и я завалил зимнюю сессию в универе. Мама забеспокоилась: уж не заболел ли её любимый сынуля? Но я всё сваливал на загруженность в универе и в спортивной секции бокса. Секцию я тоже не посещал. А родителям Вехи стали жаловаться соседи на шум и крики их дочери в первой половине дня.

Это заинтересовало её старшего брата, который имел репутацию отъявленного хулигана в нашем городе. Он застукал нас и в один из вечеров встретил меня со своим дружком по дороге домой. Мне крепко досталось.

Мы на время прекратили наши свидания, пока я залечивал раны. Зато я начал усиленно посещать секцию и подналёг на тренировки. Даже дома каждый день продолжал самостоятельно заниматься, особенно перед большим зеркалом, боем с тенью. Я и до этого делал неплохие успехи в боксе. До встречи с Вехой я усиленно занимался пять лет в секции, участвовал в городских соревнованиях. У меня неплохо получалось, и наш тренер Рафаэль Гашевич сказал, что я к 21 году должен стать КМС, т. е. кандидатом в мастера спорта.

После возобновления занятий, через три месяца, я поздно вечером позвонил в знакомую дверь на первом этаже. Дверь открыл брат, и я пригласил его поговорить за жизнь на улице. Я бил его очень жёстко и долго. К тому времени мой левый боковой вылетал на автомате под разными углами и всегда находил цель. Порою мне удавалось при удачном попадании «гасить» противнику свет. Отделав брата под «орех», я взял с него слово оставить нас в покое, и мы возобновили наши дневные встречи, изредка дополняя их походами в кино.

Поскольку мы были молоды, темпераментны и вспыльчивы, то часто спорили и ругались из-за мелочей. И вот однажды я пришёл, как обычно, в 8.30 утра, и дверь мне открыла заплаканная мать Вехи. Она сказала, что дочь сбежала из дома неизвестно куда.

Я начал расследование… Это сейчас всё гораздо проще: можно позвонить по сотовому, написать смс, послать mms, отправить е-мейл. В конце концов, при определённых усилиях определить по навигатору в Google местоположение сотового телефона. Тогда ничего этого ещё не существовало.

Я вскрыл верхний ящик письменного стола своей подруги и принялся перебирать всё, что там было: заколки и резинки для волос, обёртки от шоколада и конфет, записки и записную книжку, обрывки бумаги с напоминаниями, что купить, шариковые ручки и карандаши и т. д. Но нашлось кое-что интересное. А именно письмо от подруги из Новосибирска с приглашением прилететь и с возможностью устроиться на работу в местный Дом Моды манекенщицей. Слова «модель» тогда ещё в СССР на существовало.

Мать Вехи слёзно меня просила слетать в Новосибирск и вернуть беглянку в родные пенаты. Я был лёгок на подъём ещё и потому, что она сбежала и от меня, ничего мне не сказав. Уже на следующий день я сидел в самолёте ИЛ-18 и через два часа приземлился в аэропорту Толмачёво, имени А. И. Покрышкина, города Новосибирска. Быстро поймав такси, я катил по адресу, указанному на конверте подруги. Ещё через полтора часа я звонил и стучал в деревянную покоцанную дверь на втором этаже ветхого строения на окраине города. Никто не отозвался.

Я сел на ступеньки лестничной клетки возле квартиры номер 6 и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Через полчаса появились подруги, которые тащили, хохоча и тараторя, скатанный матрас и подушку. Каково же было их изумление, когда они увидели меня, сидевшего на их пути и вперившего свирепый взгляд в эту милую парочку. Далее последовала немая сцена, как в Гоголевском «Ревизоре».

– Привет. Поздравляю с покупками. Но, боюсь, траты были напрасными, – сказал я.

– Ты зачем прикатил? Я домой не вернусь, – взвизгнула Веха.

– А тебя никто и не спрашивает. Я уже купил билеты на завтра. Так что сегодня празднуем отходную. А завтра труба зовёт. «И снова в бой. Покой нам только снится», – процитировал я Александра Блока. – А мы разойдёмся мирно и красиво.

Девочки поникли и чуть не ревели. Мне даже стало их немного жаль. Веха понимала, что спорить со мной бесполезно. Особенно после моего разговора с её старшим братом, на помощь которого так надеялись её родители, думая, что он без труда сможет положить конец нашим романтическим отношениям.

Телефона у Нади, так звали её подругу, дома не было. Близился вечер. Нам надо было идти в местное отделение связи, где имелся переговорный пункт, и сообщить родителям Вехи, что беглянка попала в сети и завтра мы прибудем на родную землю.

Расспросив у Надюхи дорогу, мы двинулись. Через час миновали мост над рекой Обь. И далее мы заплутали. Домишки вокруг были старые, местами тронутые безжалостным временем и, не выдержав его ноши, покосившиеся. Номера домов и названия улиц частенько отсутствовали. Прохожих мало. Попался какой-то мужик нам навстречу.

– Скажите, пожалуйста, как пройти на переговорный пункт? – был мой вопрос.

Он не торопился с ответом. Незнакомец внимательно оглядел меня и ещё более пристально мою спутницу. Обтягивающий ярко-жёлтый топик не мог скрыть весомый аргумент женской красоты. А синяя джинсовая мини-юбка только подчёркивала стройность и длину загорелых ног моей подруги. Она стушевалась под его взглядом, и я почувствовал, как задрожала её рука, державшая мой локоть. Мне его взгляд тоже не пришёлся по нутру.

– Меня зовут Колян. Я вас провожу. Тут недалече, – ответил незнакомец. И был в его словах скрытый подтекст, который, правда, легко угадывался.

Я напрягся. Он повернулся и зашагал, не оборачиваясь на нас. Мы тронулись за ним. Чем дальше мы шли, тем меньше становилось фонарей на нашем всё сужающемся пути. По мере продвижения Колян сказал, что он только откинулся. Тянул срок, семерик за тяжкие телесные. Отбывал в знаменитых Питерских Крестах. Хвастался татуировками, попутно объясняя их значение. В то время салонов тату не было и в помине, мода на татушки ещё не вошла в нашу жизнь. Это были знаки «отличия» зэков, кто уже протестировал на вкус тюремную баланду и уют за колючей проволокой.

И когда я понял, что мы идём явно не туда, то шепнул моей дрожащей девочке отпустить мой левый локоть. Я был уверен, что когда Колян обернётся, то в его руке будет нож или кастет. Но когда он обернулся, я остолбенел. На меня смотрел ствол. Я узнал пистолет «Макаров», который мы проходили наряду с автоматом Калашникова на военной кафедре в универе. Да, всё как в кино, только ствол был реальный и дуло было направлено в мою грудь. И это было не кино. Его палец лежал на спусковом крючке, и голос: «Извини, братуха. Очень уж хороша у тебя Маруха».

Всё как будто остановилось. Замерло. Я чувствовал, что сейчас он нажмёт на курок. Мой организм устроен очень нестандартно. Во время опасности, физической или сильнейшего стресса, когда кажется, что всё летит в тартарары, когда большинство в таких ситуациях паникуют и падают духом, мне вдруг становится пофиг. Приходит необъяснимое спокойствие. Я почувствовал, как мгновенно рука Вехи стала ледяной и задрожала мелко-мелко, а ещё я услышал дробный клацающий стук. Это стучали её зубы. И тут в мозгу молнией пронеслась наука, полученная этим летом в стройотряде от моего бурщика по кличке «Пуля».

– По тюле вяжешь? По фене ботаешь? – начал я, на нервяке срываясь на фальцет. – По тыкве дам, и шлифты сами выпадут. Всё, шлагбаум. Мой братан на вертолёте лямку тянул в пересылке во Владимирском централе, – и далее в том же духе на блатоте. А закончил коронкой от моего учителя по воровскому жаргону: – Стреляй, сука! Ебал я тебя с бугра по-волчьи!

Колян оторопел:

– Брательник, а ты кто? Ты чё, свой, што ли?

– Почти свой. Мой старший брат, царствие ему небесное, оставил мне это в наследство. А сам схватил ментовскую пулю в затылок, когда совершал побег с кичмана.

– Тогда отбой, – процедил Колян. – Мы не той дорогой идём.

Он развернулся, убрал ствол за брючный ремень и зашагал в другом направлении. Мы за ним. Через полчаса мы уже звонили из переговорной кабинки по автомату родителям Вехи. Затем вышли из душной переговорной на свежий воздух. Колян курил около входа. Мы распрощались. Обнялись по-братски, и мы зашагали в сторону автобусной остановки, которая была в квартале отсюда и дорогу к которой он нам объяснил.

Через сто метров к нам подошёл какой-то алкаш и попросил закурить. Я ответил, что не курю. И вдруг раздался крик:

– Эй ты, урод! Отойди от ребят.

Это бежал на подмогу Колян, который смотрел нам вслед, пока мы покидали его «гостеприимный» квартал. Алкаш тут же ретировался. А наш убийца, он же спаситель, сказал:

– Нет. Сам посажу вас на автобус.

Всю обратную дорогу мы с Вехой ехали молча. Каждый прокручивал в голове варианты возможных событий. Через час мы были у подруги дома. И тут меня вдруг отпустило. Передо мной стоял тот самый ствол, чёрный, с кое-где облупившейся краской, не новый и, видимо, со спиленными номерами. Меня затрясло. Я осознал, что произошло Чудо. Я, а возможно и Веха, остались в живых, притом, что её ждало более серьёзное испытание перед кончиной. В голове мелькнула и осталась там жить навсегда мысль, что я Везунчик. И это доказанный и неоспоримый факт. И когда я это понял, осознал и принял, то на душе стало весело и спокойно.

Надюха достала припасённую для особого случая бутылку портвейна «777» 0,7 литра, и я тут же махнул гранёный стакан. За ним второй. Досталось и подругам. Отмечали два события: отъезд и чудесное спасение.

К вечеру следующего дня я вручил беглянку родителям и её брату. Мама всплакнула, отец не вышел нас встречать, а брат долго тряс мою руку и благодарил.