Читать книгу Язык заклинаний - Гаррет Уейр - Страница 9

Лет через сорок после прибытия драконов в Вену в городе родилась девочка. Разумеется, ничего сверхъестественного в этом не было – человеческие детёныши то и дело появлялись на свет. Однако эта малышка отказывалась забывать о прошлом, и именно благодаря ей мы знаем столь многое о драконах в Вене.

В её глазах это был не просто город, а добрый друг, который её вырастил. Она была городской девчонкой до мозга костей и в свои одиннадцать лет ещё не знала, каково это – гулять по лесу.

Родители девочки – такие же странные и загадочные, как и все взрослые – торжественно назвали её «Анна Маргарита», но обращались к ней не иначе, как Мэгги. Эти самые родители, Александр Миклош и Кэролайн Брукс, вовсе не собирались заводить ребёнка – как не собирались и влюбляться и жениться. До того, как они встретились, оба считали, что свадьба и дети – это не для них, известного поэта (отца Мэгги) и ещё более знаменитой художницы (матери Мэгги).

Однако это всё же произошло – странным и загадочным образом.

Когда Мэгги было три годика, её мать – красивая, высокая и талантливая Кэролайн Брукс, собрала чемодан и села на поезд в Германию. Там проводилась выставка её работ. Она обещала дочери вернуться через два дня и привезти шоколаду.

Ранним, ясным утром Кэролайн обняла Мэгги, поцеловала мужа и отбыла в Берлин в полной уверенности, что ненадолго с ними расстаётся.

Но в Берлине Кэролайн Брукс попала в аварию и скончалась на месте. Такого не ожидал никто.

Александр Миклош, всё такой же известный поэт, стал ещё и отцом-одиночкой. А у Мэгги не осталось почти никаких воспоминаний о матери. И это печалило её больше всего. Невозможно скучать по человеку, которого совсем не помнишь.

Поэтому ей становилось неуютно всякий раз, когда разговор заходил о Кэролайн – ну какой ребёнок не плачет по родной матери? Неужели с Мэгги что-то не так? Конечно, ей было обидно, что она осталась без мамы, и девочке не хватало её образа: того, что она почерпнула из детских книжек и наблюдений за другими семьями. Когда чужая мать вытирала ребёнку глаза платком, Мэгги гадала: делала ли так её мама?

Чуть ли не все матери брали своих детей за руку, когда переходили дорогу, и Мэгги даже не сомневалась в том, что Кэролайн поступала точно так же. Впрочем, Александр предпочитал опускать ладонь ей на плечо и тихонько напоминать:

– Не забывай смотреть по сторонам.

Конечно, можно было бы спросить отца: «А какой была мама?» Всё-таки он уважал любопытство и убеждал дочь в том, что глупых и бессмысленных вопросов не существует. Но даже по прошествии семи лет со дня смерти матери он заметно напрягался и поджимал губы, когда при нём упоминали Кэролайн. Если он сам о ней заговаривал – ничего страшного, если кто-то другой – папа сильно расстраивался. Мэгги не хотелось причинять ему боль неуместным любопытством, тем более что сама она не помнила мать и ни капли по ней не скучала.

Александр поговаривал, что по картинам Кэролайн можно понять, какой она была. Мэгги думала, но вслух этого, само собой, не говорила, что невозможно стать ближе к маме только благодаря её картинам.

Три года она жила с любящей матерью, но знала её лишь по фотографиям и со слов знакомых. Говорили они всякое, чаще шёпотом: «Бедняжка», «Как же ей не повезло» или «Какое у неё скучное личико! А ведь мама была настоящей красавицей», и это Мэгги было особенно неприятно слышать. Какая разница, скучная у Мэгги внешность или нет? Какая разница, насколько красивой была её мать? Всё равно она мертва.

«Интересно, таится ли в бедной малышке тот же талант, что и в матери» – об этом тоже часто шептались при Мэгги. Ей самой гадать не приходилось, она знала, что рисует отвратительно. Её так и подмывало ответить: «Нет, ничего в бедной малышке не таится», но папа всегда говорил, что вежливость складывается не столько из хороших манер, сколько из доброты.

– Грубость ни к чему хорошему не приводит, – поучал он дочку. – Постарайся быть добрее.

Вот почему Мэгги молчала, как бы не сердили её приглушённые шепотки окружающих. Главное, что она сама знала о своей бездарности. Даже если она рисовала людей, а не овощи, они всё равно выходили похожими на уродливые картофелины, хотя Мэгги очень старалась рисовать аккуратно.

Само собой, неудачи никому не нравятся, и Мэгги не была исключением. Она не собиралась становиться ни художницей, ни поэтом. Она знала, что отец любит свою работу, но ничего не понимала в его стихотворениях – разбираться в них было так же нелегко, как искать дорогу в незнакомом городе без карты.

Ей нравилось читать, но сидеть целыми днями за столом она не хотела. Папа проводил в своём кабинете долгие часы, склонившись над запятнанной чернилами бумагой или глядя в окно. Порой он отрешённо смотрел в одну точку, будто видел в ней нечто, невидимое для других.

– Я не бездельничаю, – как-то раз объяснил он. – Я думаю или пытаюсь думать.

– Разве мысли не сами по себе появляются? – удивилась Мэгги. С ней иначе и не бывало, и Мэгги не сомневалась, что уж думать-то она умеет.

– Да, но когда пишешь стихотворение, в голову не всегда приходят нужные мысли. Поэтому я смотрю в стену и размышляю над ними.