Читать книгу Король и император - Гарри Гаррисон - Страница 5

Шеф озабоченно следил, как гости выходят из специально построенного для них дома. Ночной кошмар все еще не давал ему покоя. Казалось, на мир упала мрачная тень. Шеф обнаружил, что даже ступает более легко, более осторожно, словно земля в любой момент может раздаться и сбросить его в мир, который он видел во сне.

Однако все шло своим чередом. Вот его друг и соправитель Альфред, он повернулся на ступенях и ободряюще протянул руки к крепкому малышу, спускающемуся следом. Эдвард то ли прыгнул, то ли упал в объятия отца. За ними, улыбаясь счастливой материнской улыбкой и прижимая к бедру второго ребенка, шла та, которую Шеф не мог забыть. Его любовь, давно потерянная для него Годива, некогда подруга детства, проведенного в болотной деревушке, ныне всем известная и всеми любимая леди Уэссекс. Гости не могли видеть его в то мгновение, он стоял в тени странного механического сооружения, которое намеревался сегодня опробовать в деле. Он мог наблюдать, оставаясь незамеченным.

Не замеченным теми, на кого он смотрел. Но не его собственными людьми, которые неловко переминались и растерянно переглядывались, видя его молчаливую сосредоточенность.

Он знал, что должен считать своих гостей врагами. И строить планы – если не их убийства, то хотя бы изгнания. Ведь они действительно опасны. Многие поговаривали, хотя не осмелились бы произнести это при нем, что первая обязанность короля – обеспечить себе преемника. Несколько лет назад, в мрачные дни, когда в Англию вторглись сразу и франки Карла Лысого, и норманны Ивара Бескостного, Шеф и Альфред договорились разделить свою удачу и землю, которой им удастся завладеть сообща. Они также решили, что каждый будет наследовать другому, если тот умрет, не оставив потомства, и что наследник одного из них в такой же ситуации будет наследовать обоим. В то время этот договор не выглядел слишком серьезным. Они не знали, доживут ли до следующей зимы, не говоря уже о весне. И Годива ночевала в палатке Шефа, если не в его кровати. Он тогда считал, что, коль скоро они выживут, однажды сами собой вернутся и ее любовь, и его желание.

Он заблуждался. Умри он сейчас – и королевство перейдет к Альфреду. А от Альфреда – к смеющемуся карапузу, которого сейчас несут на руках, к принцу Эдварду. Вице-королям, конечно, будет наплевать на договор монархов. Никаких шансов, что скандинавские конунги Олаф и Гудмунд, да и десятки других правителей, согласятся подчиниться христианским властелинам. Сомнительно даже, что жители Мерсии или Нортумбрии признают над собой власть сакса из Уэссекса. Единый король Севера был еще и единственным в своем роде. Единым королем больше не признали бы никого.

Шаткое положение. Не закончится ли все это Рагнарёком, о котором хотел напомнить отец? Шеф должен обзавестись женой и родить наследника как можно скорее. Так считают все. При дворе блистает множество дочерей ярлов и прочих принцесс Севера, не теряющих надежды на малейший знак внимания со стороны короля. Рагнарёк или не Рагнарёк, но Шеф на это не пойдет. Просто не сможет.

Выйдя из тени, Шеф постарался изобразить радостную улыбку. Но гости разглядели под ней гримасу боли. Альфред сдержался, не бросил взгляд на жену. Он давно знал, что соправитель вовсе не охоч до мальчиков, как шептали некоторые, а влюблен в его жену Годиву. Иногда Альфред жалел, что не может отдать ее Шефу или разделить с ним. Но если он и допускал подобные мысли, то она – нет. По какой-то причине она год от году все сильнее ненавидела друга детства. Ее неприязнь росла вместе с его успехами: возможно, Годива слишком много думала о том, как могла бы сложиться ее судьба.

– Чем ты удивишь нас сегодня? – поинтересовался Альфред, и его смешок прозвучал фальшиво.

Лицо Шефа прояснилось, как бывало всякий раз, когда он мог показать новинку.

– Это телега. Но непростая: на ней могут ездить люди.

– На телегах всегда ездят люди.

– Три мили до рынка и обратно. Ухабы да рытвины мешают ей двигаться быстрее пешего, иначе седоки просто вывалятся. Даже на хорошей каменной дороге, которую недавно замостили мы с тобой, – последние слова были чистой лестью, это отметили все присутствующие, – было бы невыносимой мукой ехать с ветерком. Но не на такой повозке. Смотри. – Шеф похлопал по толстой стойке, которая шла вверх от крепления тележной оси. – Эта стойка упирается в упругую полосу. – Он показал на нее.

– Вроде тех полос, из которых ты мастеришь арбалеты.

– Точно. К полосе приделаны ремни из крепчайшей кожи. А на ремнях висит вот это. – Шеф похлопал по плетеному кузову, заставив его покачаться. – Залезай.

Альфред осторожно забрался внутрь, уселся на одну из двух скамеек. При этом кузов раскачивался, как гамак.

– Леди! – Аккуратно отступив на два шага, чтобы случайно не дотронуться до Годивы, Шеф пригласил ее последовать за мужем.

Она забралась в экипаж, отодвинула сидевшего рядом с отцом Эдварда и тесно прижалась к Альфреду. Шеф тоже сел и пересадил хнычущего ребенка рядом с собой на переднюю скамью. Дал знак расположившемуся впереди кучеру, тот щелкнул кнутом, и повозка стронулась с места.

Когда запряженные в нее четыре лошади разогнались на хорошей дороге до неслыханной скорости, Альфред даже подпрыгнул от неожиданности – сзади раздался ужасающий скрип, превратившийся в бешеный визг, словно резали свинью. Там сидел человек, пунцовый от напряжения, и дул в волынку, при этом умудряясь ухмыляться щербатым ртом.

– Мой тан Квикка. Заслышав его музыку, встречные убегают с дороги.

Раскачивающийся на рессорах экипаж живо домчал седоков до окраины Стамфорда. Вдоль дороги то и дело попадались керлы и их жены; народ был в восторге от скачки во весь опор. Отставшая королевская свита неслась галопом, возбужденно улюлюкала. Годива прижимала к себе дочку, озабоченно поглядывая на Эдварда, которого железная рука Шефа держала за штаны, не позволяя свеситься за борт.

Альфред с трудом перекричал шум:

– Это и есть самое полезное достижение Дома Мудрости?

– Нет, – повысил голос в ответ Шеф, – их много. Вон там еще одно, сейчас покажу. Стой, Озмод, – закричал он кучеру, – остановись ради Христа!.. Я хочу сказать, ради Тора, остановись. Ты что, не слышишь?

На повернувшемся к нему лице тоже играла улыбка:

– Прости, государь, но лошади испугались чего-то – видать, отвыкли от такой скорости.

Альфред глядел с неодобрением. Королевский двор в Стамфорде прослыл странным местом. Альфреда прозвали в народе Esteadig, Милосердный, за доброту и широту взглядов. Тем не менее таны и олдермены обращались к нему не без должного уважения. А с соправителем даже керлы частенько разговаривали как школьные друзья, вместе с которыми он ворует яблоки. Что же касается Квикки и Озмода, то, сколько ни называй их танами, с лиц и тел не сойдут следы рабства. Еще совсем недавно единственное, что могло бы связывать их с королями, – это монарший приговор, зачитанный перед казнью. Да, Квикка и Озмод участвовали в невероятном путешествии единого короля по странам Севера, поэтому им прощались многие вольности. И все же…

Единый король уже выпрыгнул из повозки, оставив ее дверцу открытой, и направился к группе крестьян, копающихся в топкой земле рядом с дорогой. Они оставили свое занятие и с уважением поклонились. Однако и на этих лицах гуляла улыбка.

– Что труднее всего при расчистке нового поля? Нет, не вырубить деревья – с этим любой дурак справится, имея хороший топор. Нет, самое сложное – корчевка. Раньше крестьяне старались срубить дерево поближе к земле, а потом выжигали пень. Это долго, к тому же дуб, ясень и вяз, даже когда от них ничего не остается, могут пустить новые побеги. А вот как мы справляемся теперь. – Шеф ухватился за длинную рукоять, торчащую из сложного механизма с железными шестернями и блоками. – Канат привязываем к самому крепкому пню на поле. Другой конец накидываем на самый слабый пень. Затем налегаем всем весом. – Шеф сопровождал объяснение соответствующими действиями: качнул рукоять храповика назад, а потом вперед, и так несколько раз. В двадцати ярдах от него из земли с ужасающим треском полез пень. К рычагу подскочил какой-то керл, стал помогать королю. Рывок за рывком пень вытащили – к общей радости крестьян и наблюдающей свиты.

Король вытер грязные руки о серые рабочие штаны, дал знак керлам оттащить выкорчеванный пень и привязать канат к следующему.

– Англия – страна лесов. Я ее превращаю в страну полей. Этот механизм для корчевки сделали в Доме Мудрости жрецы Ньёрда – они моряки, все знают о блоках и канатах – и несколько моих катапультеров, они знакомы с зубчатыми колесами. Удд, железных дел мастер, руководит изготовлением шестерен. Они должны быть маленькими, но прочными.

– А ты всякому позволишь обзавестись такой машиной?

Пришла очередь улыбнуться Шефу.

– Я бы, может, и позволил, если бы решать это предоставили мне. Но куда там! Отец Бонифаций, казначей Дома Мудрости, дает машины в аренду тем, кто собирается расчистить поле. Керлы платят за пользование корчевалкой, но расчищенная земля достается им бесплатно. Не навсегда – через три поколения она будет возвращена короне. Я разбогатею на арендной плате за эти машины. А мои наследники, – Шеф кивнул на маленького Эдварда, – разбогатеют, когда к ним вернется земля.

Он указал на силуэт ветряной мельницы, бойко машущей крыльями среди плоских полей Стамфордшира.

– Еще одно новшество. Не само ветряное колесо – об этом вы давно знаете. То, что к нему приделано. Тоже способ улучшать земли. Подъедем поближе, я покажу.

Повозка заметно сбавила ход, когда Озмод свернул с Великой Северной дороги, вымощенной камнем, на старую, тонущую в грязи колею. Шеф воспользовался возможностью в сравнительно спокойной обстановке продолжить рассказ о достижениях Дома Мудрости.

– Мы едем смотреть на большую машину, – склонился он к Альфреду, – но есть и много малых приспособлений, которые приносят не меньше пользы. К примеру, научившись у Бранда и его людей запрягать лошадей в хомуты, мы через какое-то время обнаружили, что лошади иногда при повороте рвут постромки, потому что тяга приложена только к одному боку. Сначала решили брать для ремней кожу попрочнее, а потом один человек, получивший от меня ферму и лошадей, сообразил, что постромки не обязательно крепить к передку. Крепишь их к концам крепкой поворотной поперечины, и эту поперечину – мы ее называем валек – за середину привязываешь коротким ремнем к передку телеги. В результате натяжение постромок одинаковое даже при повороте. И это не только сберегает нам кожу! Очень часто настоящая польза изобретений проявляется не в том, для чего они предназначались, и происходит это не сразу. Мы придумали валек – и теперь керлы могут делать короткие пахотные борозды, обрабатывать совсем маленькие поля, ведь им гораздо легче развернуть упряжку. Из этого следует, что даже самый бедный крестьянин, у которого земли акр или два, может управиться сам, не завися от лендлорда.

– Керлы благодарны своему королю, – задумчиво проговорил Альфред. – Они становятся твоими людьми, а не людьми лендлордов. И это, как и деньги за аренду машин, делает тебя сильнее.

Вмешалась Годива:

– Вот для этого он и старается. Ничего не делает без причины – я это поняла уже очень давно.

Шеф ничего не сказал, разглядывая свои грязные ладони.

Через минуту Альфред нарушил молчание:

– А эти новинки, которые мы будем смотреть… Расскажи о них.

Шеф отвечал безжизненным тоном:

– Ладно. Земля здесь, как вы знаете, быстро заболачивается. А кое-где всегда были болота. Само собой, их стараются осушить. Но при рытье канавы в этих местах не всегда можно угадать, куда потечет вода, попадет ли она вообще в твой ров. – Постепенно к Шефу возвращалось воодушевление. – Любой любитель пива знает, что есть два способа розлива: либо просверлить бочку внизу, тогда ее надо затыкать хорошей пробкой, либо сверху подсосать через трубочку и опустить ее конец. Дальше пиво само потечет в кувшин или ведро.

– Никогда о таком не слышал. А в чем тут штука?

Шеф пожал плечами.

– Никто не знает – пока. Но достаточно того, что мы можем изготовить большие трубы, которые не влезут человеку в рот, и устройство для отсасывания воды. Словно кузнечные мехи, только наоборот. Тогда-то мы и заставим воду течь из болот в канавы, даже в те канавы, которые расположены на большом расстоянии.

Повозка и свита наконец подъехали к ветряному колесу, и Шеф спрыгнул, опять оставив дверцу открытой. Вокруг ветряка простиралась паутина грязных канав, тут и там соединенных парусиновыми трубами.

– Вы видите будущие пахотные угодья. – Шеф понизил голос, так что его могли слышать только гости, но не свита. – Я даже не знаю, сколько тут ждущей осушения земли. Наверное, ее хватило бы на полудюжину шайров. И эту землю я никому не отдам. Я делаю ветряные колеса, плачу рабочим. Осушенные поля достаются короне, деньги за их аренду пойдут в казну.

– И опять все только для твоей выгоды, – резко сказала Годива, точно бичом хлестнула, и Альфред заметил, что его уязвленный соправитель еще раз вздрогнул. – А скажи-ка, что ты сделал для женщин?

Шеф помялся, заговорил было, потом умолк. Он не знал, с чего начать. Напомнить о ветряных мельницах, освободивших от нескончаемой рутины десятки тысяч рабынь, толокших зерно в ступах? Рассказать об опытах, которые ставились в Доме Мудрости, чтобы разлучить в кои-то веки английскую крестьянку с ручной прялкой? Нет, решил Шеф, самое главное для женщин – построенная им мыловарня. Изготовляемое на ней из золы и жира твердое, скрипучее мыло – вещь сама по себе не новая, но, по уверениям Хунда, способная добрую половину женщин уберечь от родильной горячки. Лекарь убедил короля повелеть, чтобы все повитухи носили с собой мыло и тщательно мыли руки.

Шеф слишком долго раздумывал.

– Так я и знала. – Годива пошла к повозке, уводя за собой детей. – Все только для мужчин. Все ради денег.

Она и не подумала понизить голос. Альфред, Квикка, Озмод, мельник и его жена, обе королевские свиты – все провожали ее взглядом. Потом все посмотрели на Шефа.

Тот опустил глаза.

– Это не так, – пробормотал Шеф, чувствуя, что в нем поднимается ярость – как после падения человека-птицы, когда короля просили все равно заплатить неудачнику. – Всех дел не переделаешь. Сначала делаешь то, что умеешь делать, а потом смотришь, что можно сделать еще. Все, что мы делаем, приносит пользу женщинам. Стало больше земли, больше еды, больше шерсти.

– Так и есть, – согласился Квикка. – Раньше каждую зиму то тут, то там можно было видеть маленьких босых оборванцев, плачущих от холода и голода. Теперь у них, по крайней мере, есть теплая одежда и горячая еда. Потому что они под защитой короля.

– Это точно, – сказал Шеф с внезапным ожесточением. – Потому что все это, – он повел рукой, указывая на мельницу, поля, дренажные канавы и поджидающий экипаж, – держится на одном – на силе. Еще несколько лет назад все обстояло по-другому. Если бы какой-нибудь король, например Эдмунд или Элла, сделал что-нибудь хорошее, на что ему хватило бы серебра, тут же напали бы викинги, все отобрали и снова ввергли страну в нищету. Чтобы сохранить то, что у нас есть, мы должны топить корабли и уничтожать армии!

По обеим королевским свитам прокатился одобрительный гул, эти люди оружием прокладывали себе путь в жизни.

– Да, – продолжал Шеф, – это приносит пользу женщинам и детям, чему я только рад. Но что мне нужно больше всего и за что я буду платить золотом, а не серебром, – это не новый способ запрягать лошадей или осушать болота, а новый способ драться с императором. С Бруно Германским. Потому что мы с нашими болотами можем и забыть про него, но он про нас не забудет. Риг, отец мой! – Шеф повысил голос до крика и вытащил из-за пазухи амулет, серебряную лесенку. – Ниспошли мне новое оружие для битв! Новый меч, новый щит! Новые катапульты и арбалеты. Это самое главное, что нам нужно. И если приближается Рагнарёк, мы сразимся и победим!

Улучив момент, когда уехал король, ближайшие советники и друзья решили обсудить его дела. Все трое – Бранд, Торвин и Хунд – сидели на верхнем этаже большой каменной башни Дома Мудрости, в личной комнате Торвина, глядя на ухоженные плодородные земли, на зеленые поля, пересеченные длинной белой полоской Великой Северной дороги, по которой непрестанно двигались всадники и повозки. По настоянию Торвина присутствовал и четвертый – Фарман, жрец Фрейра, один из двух величайших провидцев Пути. Человек малоприметный, он не участвовал вместе с тремя друзьями в рискованных приключениях, зато, по словам Торвина, был посвящен во многие тайны богов.

Бранд, гигант-норвежец, с сомнением покосился на Фармана, но остальных он знал достаточно давно, чтобы говорить без обиняков.

– Мы должны смотреть правде в глаза, – начал Бранд. – Если Шеф погибнет, то погибнет все. Есть много людей вроде Гудмунда, которые по гроб жизни обязаны единому королю и на которых можно опереться как на каменную стену. Но согласится ли Гудмунд сотрудничать с Олафом, или с Гамли, или с Арнолдом, или с любым другим королем данов и норвежцев? Нет. Если он и захочет, ему не позволят его собственные ярлы. А что касается подчинения англичанину… Все держится на одном-единственном человеке. Беда в том, что человек этот безумен.

– Ты уже говорил это однажды, – укоризненно напомнил лекарь Хунд, – и оказался не прав.

– Ладно, ладно, – уступил Бранд. – Может быть, он не сошел с ума, просто всегда был со странностями. Но вы же понимаете, что я хочу сказать. Он выиграл много сражений и выжил в самых невероятных переделках. Однако каждый раз словно что-то уходит из него. И это ушедшее возвращается.

Задумались все трое слушателей: лекарь Хунд, жрец Идун, англичанин; кузнец Торвин, жрец Тора, датчанин; провидец Фарман, человек, чьего роду-племени не ведал никто.

– Шеф и впрямь утратил кое-что, когда убил Сигурда, – подтвердил Хунд. – Он лишился копья. Никто из нас не знает, как оно досталось королю, но он почему-то очень ценил эту вещь. Говорят, что с его копьем теперь не расстается император Бруно, а Хагбарт рассказывал, что он видел, как эти двое сражались и Бруно ушел с добычей. Может быть, это счастливый талисман, и Шеф его упустил.

Бранд решительно замотал головой:

– Нет. У нас здесь есть знатоки, разбирающиеся в чужой удаче, и они говорят, что Шеф своей не утратил. Он так же везуч, как и раньше. Нет, тут что-то другое. Связанное с тем, как он сам к себе относится.

– В Бретраборге он тогда потерял друзей, – снова заговорил Хунд. – Того парня из Дитмарша и богатыря Катреда. Не может ли он чувствовать вину оттого, что он жив, а они мертвы?

Бранду, опытному воину, это объяснение не слишком понравилось.

– Да, такое бывает, – в конце концов признал он. – Но вряд ли проблема в этом. По правде говоря, – он обвел взглядом присутствующих, – я думаю, что все дело в этой проклятой женщине.

– Ты про Годиву, жену Альфреда? – спросил пораженный Хунд.

Он знал обоих с детства.

– Да. Она разговаривает с ним как с собакой, а он вздрагивает, словно пес, которого все время бьют. Но дело не только в ней. Была еще одна, Рагнхильда, королева Восточного Фолда. Из-за нее Шеф чего-то лишился. Ее убил не он, но он стал причиной ее смерти и смерти ее сына. Если Шеф чувствует вину, то не из-за мужчин, а из-за женщин. Поэтому и не женится.

Наступила тишина. На этот раз объяснение не понравилось Хунду.

– Разговаривает с ним как с собакой, – наконец произнес он. – Как вам известно, мое имя и значит «собака». Мой хозяин, отчим Шефа, считал, что я навсегда останусь псом. Но и Шефу он из ненависти дал собачью кличку. Услышав «король Шеф», многие улыбаются, как если бы услышали «король Барбос» или «король Клык». Северяне даже не могут выговорить его имя. Вы знаете, что Альфред несколько раз просил его взять другое имя, которое понравится и англичанам, и норманнам: Оффа или Атли, имя кого-нибудь из героев прошлого. Но ты, Торвин, говорил, что Шеф – тоже имя героя. Может быть, пора нам услышать эту историю? Мне кажется, что в это дело замешаны не только мы, но и боги. Расскажи нам все. И объясни, почему Путь в конце концов признал его тем, кто должен прийти. Мы ведь знаем о Шефе больше, чем все остальные. А Фарман – посредник между нами и богами. Глядишь, вчетвером сумеем понять, в чем тут дело.

Торвин кивнул, но заговорил не сразу, собираясь с мыслями.

– Дело вот в чем, – наконец произнес он. – Эту очень старую историю рассказывают даны. Ее никогда не перекладывали на стихи, она не записана в наших священных книгах, ее не все считают правдивой. И я тоже не слишком-то ей доверял. Но чем больше размышлял, тем больше убеждался, что ее окружает какой-то ореол, дух древности. Думаю, что она правдива и имеет такое же значение, как сказание о Вёлунде или о смерти Бальдра.

Обычно ее рассказывают так. Много лет назад – примерно тогда же, когда родился Спаситель христиан, – даны остались без короля. Последнего представителя королевской династии, Хермота, который сейчас считается любимым воином Одина в Валгалле, они изгнали за жестокость. Но без монарха жестокостей стало еще больше. Это был век, когда брат шел на брата и защищенным себя чувствовал только тот, кто держал в руках оружие.

И однажды на берег моря приплыл щит, а в нем лежал маленький мальчик. Его голова покоилась на ячменном снопе, и больше при младенце ничего не было. Даны подобрали его, вырастили, и со временем он сделался самым могущественным из норманнских конунгов. Он был такой воинственный, что усмирил весь Север. Говорят, в пору его правления девушка могла разгуливать по всей Скандинавии в одиночестве, с золотыми кольцами на каждом пальце и мешочком золота на поясе, и никто бы на нее не напал и даже не посмел сказать грубое слово. Некоторые датские конунги до сих пор объявляют себя Скьёльдунгами, потомками этого властелина. Его прозвали Скьёльд, Щит, ведь он приплыл на щите.

– Так рассказывают эту историю, – продолжал Торвин, – и вы видите, что в ней есть свой смысл. От щита пошло имя Скьёльдунгов. А поскольку неизвестно, откуда взялся мальчик, стали говорить, что его послали боги, которые увидели несчастья данов и пожалели этот народ.

Но с другой стороны, смысла в сей истории ни на грош; именно поэтому я считаю ее достоверной. Да, Бранд, вижу, что ты поднимаешь бровь, но я же тебе говорю: то, что имеет смысл для богов, не всегда имеет смысл для людей. Сам посуди: чтобы боги да сжалились над несчастьями данов? Когда это наши боги кого-нибудь пожалели? Мы бы им тогда не поклонялись так рьяно. И потом, как насчет снопа? Про него всегда упоминают, но никто не знает, при чем тут сноп. Думаю, что именно в нем ключ к разъяснению всей этой истории.

Сдается мне, спустя много лет ее стали рассказывать неправильно. Я думаю, что раньше имя конунга звучало как Скьёльд Скьефинг, а по-английски – Шильд Шифинг. Кто-то из сказителей однажды взял и придумал объяснение для этого имени. Конунга звали Щит, потому что… ну, скажем, он приплыл на щите. А Сноп его звали, потому что… потому что там лежал еще и сноп. Имена происходят от предметов. Даже эпизод с найденным на берегу младенцем появился потому, что выпуклый щит может плавать. В общем, я думаю, что в этой истории нет ни слова правды.

Я считаю, что когда-то и в самом деле был король, которого звали Щит. Ведь у многих из нас такие имена. Твое имя, Бранд, означает «меч». Я знавал людей, которых звали Гейрр, Копье, или Франки, Боевой Топор. И был конунг по имени Скьёльд, Щит. А Шифингом его звали не потому, что он лежал головой на снопе, а потому, что он был сыном Шифа. Или Шефа.

Торвин умолк, и Хунд счел объяснение недостаточным.

– Но что эта история, первоначальная история, означает?

Торвин коснулся своего нагрудного молота.

– На мой взгляд – а многие жрецы Святилища со мной не согласились бы, даже сочли бы меня еретиком, это вам и Фарман подтвердит, – на мой взгляд, эта история содержит три смысла. Во-первых, этих конунгов запомнили или выдумали по определенной причине. Причина, по-моему, в том, что они изменили мир, повернули его историю на другой путь. Думаю, что воинственный конунг Скьёльд объединил людей в один народ и дал им законы, благодаря которым прекратилось братоубийство. А миролюбивый Скьефинг дал нам ячмень и хлеб, научил земледелию наших предков, которые раньше жили, как финны, охотой. Или как твои, Бранд, родичи, huldu-folk, народ кочевников-мясоедов.

Во-вторых, я полагаю, что конунги Скьёльд и Скьефинг избрали правильный путь и люди об этом не забыли. Но мы снова сбились на дурную стезю: на стезю Хермота, любимца Одина. Стезю войны и грабежей. Мы придумываем для грязных дел красивые названия: дренгскарп, херманна вегр, – мужество, путь воина. Ты так называешь это, Бранд, я знаю. Но в результате сильный всегда грабит слабого.

– Я предпочитаю грабить сильных, – проворчал Бранд, однако Торвин его не слушал.

– Думаю, Шеф послан, чтобы вернуть нас на правильный путь. И это не путь Хермота и Одина. Я считаю, что наш король на самом деле враждебен Одину. Он не сделает жертвоприношения Одину. И он не примет благословения Одина.

А теперь я скажу то, что некоторые сочтут ересью. Я не могу отделаться от мысли, что все это происходило в то самое время, когда, по словам христиан, в мир пришел их Белый Христос. А почему он пришел? Почему явились Шеф и Скьёльд? Я могу сказать только следующее, что и будет третьим смыслом этой истории.

В мире однажды что-то пошло не так, он получил рану, которую нельзя исцелить. Мы говорим: Бальдр умер и из мира ушел свет. Христиане рассказывают глупую сказку про яблоко и змея, но суть одна: мир болен и ему нужно лечение. Кто-то должен прийти и исцелить его. Христиане говорят, что Спасителем был Христос и мир уже вылечен, теперь можно посиживать и уповать на личное спасение. Ха! А у нас рассказывают – или рассказывали раньше, – что приходили два конунга и выбрали для норманнов правильную дорогу. Потом мы с нее сбились. По-моему, наш король, не случайно его зовут Шефом, пришел вернуть нас на правильный путь, как и его пра-пра-пра и так далее дедушка. Я считаю нашего Шефа и его древнего тезку посланцами бога Рига. Который, может быть, и не старше, чем Один, но мудрее.

После паузы Хунд, дотронувшись до амулета Идун, сказал:

– Не понимаю, в чем тут ересь, Торвин. Мы ведь не христиане, чтобы указывать человеку, что ему думать.

Торвин посмотрел вдаль, на поля и дорогу.

– Я думаю, что сказания Пути и истории христиан по сути одинаковы. И в тех и в других искажения и выдумки. А может быть, и в тех и в других заключена истина. Но только крупицы истины.

Бранд рассмеялся:

– А ты, наверное, прав, Торвин! Но хотя ты можешь убедить меня и Хунда, даже Совет жрецов, если будешь говорить достаточно долго, я что-то сомневаюсь, что ты убедишь папу римского согласиться с тобой и признать, что у приверженцев Пути тоже есть своя правда!

Торвин засмеялся вместе с ним:

– Нет, я не отправлюсь в Рим просить аудиенции, чтобы изложить свою точку зрения. Каковы бы ни были христиане, церковь остается нашим злейшим врагом, как и поддерживающая ее империя. Я не забываю об этом. Говорят, в тот день наш король целился в Бруно Германского из арбалета. Ему надо было выстрелить.

Впервые заговорил Фарман, его бледное худое лицо не отражало никаких эмоций.

– Болезнь, – повторил он. – Болезнь, от которой страдает мир и которую второй Шеф, или второй Спаситель, послан исцелить. В наших мифах это смерть Бальдра, вызванная предательством Локи. Как мы все знаем, Один пытался вернуть Бальдра из мира Хель и не смог, а в наказание приковал Локи рядом с ядовитым змеем. Наказание наказанием, но при чем здесь исцеление?

– Если существует исцеление, – сказал Торвин, – оно придет через то, что скрыто от нас. Наш друг Шеф мудр, хотя иногда ему не хватает здравого смысла.

– Таким образом мы вернулись к нашему практическому вопросу, – заключил Хунд. – Человек он или полубог, безумец или посланник богов, – что нам с ним делать?

Фарман посмотрел на мчащийся по дороге экипаж, сопровождаемый тридцатью скачущими галопом всадниками, за которыми вздымался столб пыли.

– Я не знаю, – сказал он. – В моих видениях ничего об этом не говорилось. Но, судя по всему, этот человек еще не выполнил предназначения богов. Может быть, он должен вернуть Святое Копье, может быть, сжечь врата Рима… Но пока он здесь, он этого не делает. Он прячется от своей судьбы.

– Тоскует по женщине, которую бросил много лет назад, – добавил Бранд.

– Может быть, ему нужно глотнуть свежего воздуха, вновь почувствовать себя мужчиной, – продолжал Фарман. – Но он не станет мужчиной, копаясь в грязи со смердами.

– Мы должны сделать так, чтобы он оказался на борту корабля, – сказал Торвин. – Может быть, это приведет его туда, куда нужно богам, как того младенца, приплывшего на щите.

– Но на этот раз он не должен быть один, – сказал Фарман. – Вы его друзья. Вы должны пойти с ним. А что касается меня – я буду ждать более ясных указаний.

Снаружи донеслось карканье волынки, сыгравшей свой немелодичный предупредительный сигнал.