Читать книгу Сошедшие с ковчега - Гарри Зурабян - Страница 11

1914 год, июнь. Россия,

г. Санкт-Петербург

– Поди прочь! – пресекая попытку слуги что-то сказать, Георгий стремительно пересек анфиладу комнат, прошел к себе. Плотно закрыл дверь, достал из шкафа графин с мадерой, наполнил на треть бокал и тяжело опустился в кресло. В последние дни кабинет стал для него единственным местом, где он мог позволить себе расслабиться, побыть самим собой. Он устал…

Собираясь глотнуть вина, Георгий отметил, как дрогнула рука. Его лицо, без того напряженное и хмурое, сделалось и вовсе мрачным.

«Если так пойдет дальше, я не выдержу, сорвусь», – подумал он. И поймал себя на том, что эта мысль за прошедшую неделю стала в его сознании доминирующей. Он предполагал, что будет тяжело. Но представить не мог, насколько!

Несмотря на то, что внутренне он был готов ко многому, открытие, сделанное сегодня, потрясло его до глубины души. Он почувствовал, что действительно начинает ненавидеть тех, кто окружал его все эти годы. Правда, Румянцев предупреждал, что это пройдет, это нормально. Но Лазорян все равно чувствовал себя опустошенным.

«Нормальная реакция, – мысленно усмехнулся Георгий, подавляя растущее отчаяние. – А ну, как не пройдет? Нет, мои враг – не в России, они – в Турции, в Германии. Здесь же – по-прежнему, все родное, дорогое, любимое. Дмитрий Иванович, безусловно, прав. Это – реакция на изменившееся отношение ко мне окружающих».

Он страшился своих мыслей, но не думать об этом не мог. Хотя и успокаивал себя, пытаясь отыскать ответы на мучившие его вопросы в рекомендациях, которые постоянно давал Румянцев. Лазоряну вспомнился их вчерашний разговор…

На Петербург пала невесомая, прозрачная пелерина белых ночей. Ему необычайно нравилась эта пора, когда город погружался в их «фарфоровый» свет – колдовской и завораживающий. Создавалось впечатление, будто дворцы, здания, мосты, каналы, храмы и парки существуют не в реальности, а живут своей, особенной жизнью, писанные акварельными красками на огромном холсте рукой таинственного чародея. Еще с детства у него порой рождались фантазии, что однажды белые ночи откроют перед ним загадочные врата, ведущие в незнакомый мир. До недавнего времени память Георгия хранила остроту тех чувств. В них присутствовала доля страха и восхищение, нетерпеливое ожидание и готовность скорее оказаться за порогом манящих и одновременно пугающих сказочных врат.

Но вчера, направляясь на встречу с Румянцевым, он не испытал и малой толики былых чувств. Мало того, обнаружил, что в душе царит раздражение. Приглушенная, чарующая акварель белых ночей уже не будила прежнего восторга, а вызывала досаду своими бездарными, блеклыми мазками.

В условленном месте он появился, с трудом контролируя эмоции, что не укрылось от Дмитрия Ивановича. Сев в машину, какое-то время Румянцев молчал, строя в уме догадки о причинах такого настроения Лазоряна.

Наличие авто у Георгия значительно упрощало их встречи. Обычно Лазорян приезжал в заранее назначенное место в нужное время, Румянцев быстро садился в машину, и они уезжали. Как правило, за город, но не очень далеко. Так было и в этот раз, с той разницей, что Георгий заметно нервничал.

– Что-нибудь случилось, Георгий Георгиевич? – спросил Дмитрий Иванович, когда они миновали городскую черту.

– Все в порядке, – не оборачиваясь, ответил тот. Сказано это было тоном, не предусматривающим продолжения.

Румянцев решил не настаивать и подождать, пока они не доберутся до места. Выбор был всегда за Лазоряном, он отлично ориентировался в окрестностях столицы. Проехав где-то с пару верст, Георгий остановил авто, заглушил двигатель. Но несколько минут еще сидел неподвижно. Дмитрий Иванович тоже не спешил возобновлять разговор, спокойствия и выдержки ему было не занимать. Но обоюдное молчание становилось все более тягостным.

– Иногда просыпаюсь среди ночи и не могу понять, где моя настоящая жизнь, во сне или наяву, – неожиданно прозвучал голос Лазоряна. В его интонациях не было показного надрыва, но муки хватало с лихвой. – Я все чаще стал задавать себе вопрос: правильно ли поступил, согласившись служить в вашем ведомстве?

– Какой ответ приходит вам на ум? – осторожно поинтересовался Румянцев.

– Давайте пройдемся, – не ответив, предложил Георгий.

Когда они покинули машину и, преодолев с полсотни метров, остановились, Лазорян проговорил:

– Я прихожу к выводу, что решение было ошибочным.

Мне не справиться.

– Что конкретно вас беспокоит? – внимательно посмотрел на него Румянцев.

Георгий отвел взгляд, устремив его вдаль, и попытался объяснить:

– Не знаю, бывали ли вы в ситуации, когда от человека ничего не зависит. Он знает, что объективно прав, истина на его стороне, но он не в состоянии переломить ход событий. А события таковы, что грозят полностью уничтожить человека, сделать его изгоем…

– Простите, Георгий Георгиевич, что перебиваю, но мне знакомо подобное состояние. Видите ли, мне приходилось работать за границей. Мое окружение было враждебно настроено по отношению к России. Естественно, я пребывал в этом обществе не как ее поданный. Поэтому мне известны ощущения человека, который вынужден скрывать свои истинные мысли и чувства. Хотя, в отличие от меня, вы находитесь в более незавидном положении. Тяжело жить среди своих с клеймом предателя, зная, что это не так.

– Речь не только обо мне, – напомнил Лазорян. – Мне невыносимо смотреть, как страдает Анастасия. От нас отвернулись почти все.

И с отчаянием повторил:

– Все! Даже в отношениях с близкими чувствуется холодность и отчужденность.

Не сговариваясь, они вновь неспешно двинулись вперед.

– Понимаю, – сочувственно произнес Румянцев. – Тем не менее, я не вправе что-либо скрывать от вас. Должен заметить, возможно, вас ждут более неприятные вещи. Хотя искренне желаю, чтобы чаша сия вас миновала.

– О чем вы говорите? – повернулся к нему Лазорян.

– Может статься, что с вашей стороны последует несколько необычная реакция. – И тут же поспешил заверить Георгия: – Но мы полагаем это нормальным. Иначе говоря, нормально ожидать ответной реакции человека на мнение общества, объявившего его, как вы выразились, изгоем.

– Что за реакция? – все еще не понимая, уточнил Лазорян.

– Ненависть, Георгий Георгиевич, ненависть, – вздохнув, ответил Румянцев. – Уязвленное самолюбие и гордость могут сыграть с вами злую шутку. Здесь бессмысленны советы либо увещевания. Вы сами должны преодолеть этот рубеж.

– Но как? – ошеломленно воскликнул Лазорян.

– Постарайтесь отнестись к происходящему хладнокровно и взвешенно. Не забывайте о своей миссии и той цели, что поставили перед собой.

– Миссия, – немного успокоившись, повторил Георгий. И с горечью усмехнулся:

– Звучит как мессия.

Но следом сконфуженно пробормотал:

– Простите, кажется, я сказал глупость.

– Наша работа и правда схожа с миссионерской деятельностью, – между тем продолжал Румянцев. – Вижу, вы удивлены. Но если не принимать во внимание внешние атрибуты, а сравнить суть, найдется немало общих черт. Мы – одиночки, живем и умираем безвестными. В то же время мы – первые, до подхода, образно говоря, ударных сил, вступаем на запретную, неизвестную территорию. Разведка и контрразведка существуют с давних времен. Их успехи или поражения зачастую находятся в прямой зависимости от таких понятий, как жизнеспособность целых государств и народов. Ведь официальная дипломатия – лишь видимая часть огромного айсберга под названием «политика». Что касается наших служб, они – скрыты глубоко под водой. Мы не имеем права выступать открыто, обнаруживать себя. Таким образом, окруженные завесой тайны, нередко становимся объектом грубых нападок, общество не желает мириться с фактом нашего существования. Нам приписывают всевозможные ужасы, обвиняют в превышении власти и в стремлении вообще прибрать к рукам всю власть, чтобы действовать бесконтрольно. Мы, естественно, не можем не учитывать подобных настроений. Вместе с тем каждый из нас должен ясно представлять, ради какой цели создавались наши службы.

– И ради какой? – искоса взглянул на него Лазорян.

– Защищать интересы, прежде всего, собственного государства. По большому счету, политика – дело неблагодарное и грязное. Она базируется на выгоде, предательстве, жестоком противостоянии. Но она же – неотъемлемая часть мира, который мы сами создали. А он далек от совершенства. Однако это не значит, что в нем нет места высоким моральным и нравственным принципам. Что есть наш мир? Две чаши весов: на одной – порядок, на другой – хаос. Положение их никогда не бывает неизменным. Человечество не раз переживало годы гармоничного развития и взлета, как и упадка, погружения в хаос. Но каждый человек сам определяет для себя, каким убеждениям ему следовать, независимо от того, какой период переживает человечество в целом.

– Боюсь, сейчас мир как раз и стоит на пороге неотвратимо приближающегося хаоса, – заметил Георгий.

К сожалению, вы правы, – согласился Румянцев. – С приходом нового века грядут большие перемены как в общественном сознании, так и в сознании отдельного человека. Нынче все чаще слышатся требования о пересмотре ценностей. А вот они-то были, есть и будут всегда неизменными. Их нельзя подогнать, перекроить в зависимости от общественного строя. Такие понятия, как совесть, честь, долг не приемлют расплывчатого определения. Нельзя иметь половинчатую совесть, как нельзя исполнить свой долг на треть или четверть. И общество либо принимает эти ценности за незыблемую основу своего существования, либо нет. Остальные рассуждения на эту тему несут в себе завуалированную ложь и лицемерие. Говоря о том, что наши службы работают в интересах Российской империи, я имею в виду, прежде всего, глубокую внутреннюю убежденность каждого сотрудника в правоте и правомерности своих действий. Мы обязаны видеть себя представителями светлых, а не темных сил.

Румянцев остановился и долгим, пристальным взглядом всмотрелся в лицо Лазоряна:

– Если вы, Георгий Георгиевич, осознаете данный факт, считайте, что задача уже наполовину выполнена.

На этот раз Лазорян выдержал его взгляд. Однако, мучимый сомнениями, возразил:

– Свет и тьма – две стороны одной медали. Нередко добро и зло подменяют друг друга, чтобы посмотреть, как человечество будет выпутываться из этой ситуации, пытаясь угадать, что есть что. Люди же склонны принимать решения, не особенно задумываясь о последствиях. А в этом случае очень легко ошибиться.

– Умение четко разграничивать эти явления приходит не с опытом и не посредством обогащения разума знанием. Оно приобретается в горе и страданиях. Порожденные ими жажда крови, озлобленность, ненависть, мстительность – удел слабых. Сильные натуры в горе и страданиях обретают мудрость и милосердие. Прислушайтесь к голосу сердца. Оно подскажет вам, как надобно поступить. Мы редко позволяем себе лукавить и лгать, будучи наедине с собой. Другое дело, что мы не всегда готовы следовать голосу сердца. Ибо человек слаб, подвержен сильным страстям, среди которых низменные, увы, занимают далеко не последнее место.

– Звучит не слишком оптимистично.

– Полно, Георгий Георгиевич, – ободряюще улыбнулся Румянцев, – вы отнюдь не слабый человек. И ваши сомнения – лишнее тому подтверждение. Людям безвольным, бесхарактерным свойственно отдаваться во власть течения, им так удобнее и спокойнее. Вы же – из когорты «прометеев». Не смущайтесь, я вовсе не пытаюсь льстить вам, а всего лишь размышляю вслух. Учитывая отношение к вам государя императора, вы могли бы подыскать себе, скажем так, более доходное место. Снискали бы чины, звания, награды, не особо утруждаясь, время от времени исполняя незатейливые «па» – шаркая ножкой по паркету. Однако выбрали военную службу…

– А куда мне было деваться? – с притворным сожалением, вздохнул Лазорян. – Она – одна из традиционных в нашем роду.

– Да, я помню, – кивнул Дмитрий Иванович. – Но мы часто забываем, какой смысл присутствует в этом выборе – защищать Отечество. Люди, его сделавшие, сознательно и добровольно приносят на алтарь Отечества свою жизнь. А ведь большинство полагают ее главной ценностью в мире. Так что, Георгий Георгиевич, не позволяйте чувству самоуничижения завладеть вашим сердцем и разумом. До сих пор вы прекрасно справлялись с возложенной на вас миссией. Уверен, так будет и впредь. Что же касается отношения к вам окружающих, это – часть вашего задания. Я согласен, часть трудная и неприятная. Но такова специфика службы. Иногда нам приходится выступать под маской врага – для своих, и под маской друга – для наших противников.

– Двуликий Янус, – едва слышно, произнес Георгий.

Припомнив этот разговор, Лазорян подумал о том, как все было понятно при встрече с Румянцевым. Но как гадко и отвратительно на душе теперь, после случившегося в Морском собрании.

Бывший дом графа Миниха в Кронштадте являлся своего рода привилегированным клубом, где собирались представители военно-морской касты Российской империи. Здесь проводились концерты знаменитостей и великосветские балы, читали лекции и общались меж собой заслуженные корифеи российского флота. Стены Собрания украшали полотна выдающегося мариниста Ивана Айвазовского. В буфете подавались изысканные напитки известных марок едва ли не со всего мира. В меню даже общего табльдота значились блюда, способные не только удовлетворить самый взыскательный вкус, но и поражавшие своими относительно невысокими ценами.

Прислуживали в Собрании пожилые матросы, отслужившие срок на флоте. Причем большинство из них были людьми, не раз являвшими примеры героического мужества, награжденные знаками отличия империи за храбрость и отвагу в сражениях…

Лазорян зашел в Морское собрание, чтобы встретиться с Сашей Васильчиковым – пожалуй, единственным человеком, который остался верен Георгию и Анастасии. Так вышло, что Георгий пришел первым. Стоило ему войти, как несколько офицеров поднялись со своих мест и демонстративно покинули помещение. Он готов был провалиться сквозь землю. Это было обиднее, чем пощечина. Еще никогда в жизни Георгий не чувствовал себя более оскорбленным и униженным. Лицо его моментально вспыхнуло, он непроизвольно сжал кулаки. Еще чуть-чуть, и происшествие грозило вылиться в грандиозный скандал. Он понял, что сдерживает себя из последних сил. И тут в голове, толком не оформившись, промелькнула странная мысль. Что, если это – провокация? Впрочем, он сразу же отбросил ее, это выглядело бы чересчур подло и жестоко.

К сожалению, голос сердца не обманул Георгия. Он так никогда и не узнает, что демарш его сослуживцев был частью дьявольского плана Яхонтова. Но, что вдвойне интересно, сами офицеры также не подозревали, что на время превратились в шахматные фигурки, ловко переставляемые полковником – мастером игр без правил за кулисами и под ковром.

Не дождавшись Александра, тотчас покинув Собрание и вернувшись домой, Лазорян с облегчением узнал, что Анастасия отсутствует. Будь она дома, сразу догадалась бы по его виду, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Он же не хотел ее лишний раз расстраивать, ей и так приходилось нелегко. Хотя у нее тоже осталась единственная подруга, которая с пониманием и сочувствием отнеслась к несчастью супругов.

В любом обществе всегда найдутся люди, доверяющие больше собственному мнению, снисходительно, а то и недоверчиво относящиеся к разного рода «авторитетам». К их числу принадлежала княгиня Наталья Залеская, обладательница одного из самых больших состояний в России. К слову, данное обстоятельство играло немаловажную роль, позволяя Наталье Николаевне чувствовать себя достаточно независимой. В данный момент у нее и гостила Анастасия.

Узнав, что контрразведка подозревает супругов Лазорян

в шпионаже в пользу Германии – сестра Анастасии была замужем за немецким дипломатом Макензеном – княгиня от души посмеялась.

Не обременяя себя осторожностью, она откровенно заметила:

– Бог ты мой, в жизни не слыхала нелепее вздора! Эдак и Его Величество можно обвинить. Он ведь тоже состоит в ближайшем родстве с «подданной» германской империи.

И, обращаясь уже к обоим супругам, добавила:

– Мне абсолютно безразлично, что болтают о вас в свете. Двери моего дома по-прежнему для вас открыты. У контрразведки руки коротки, чтобы захлопнуть их перед вами. Поэтому можете всецело на меня рассчитывать.

Стоило Георгию припомнить откровенное высказывание княгини Залесской, как новая мысль повергла его в еще большее отчаяние. Новости – особенно плохие – имеют обыкновение распространяться с поразительной скоростью. Что будет, когда до Николая II дойдут слухи о «шпионской деятельности» Лазоряна? Подумать только, крестник государя императора – пособник германской разведки. Большего позора и придумать нельзя!

«А если он уже знает? – с ужасом подумал Георгий. – Мне останется только одно: застрелиться. Господи, – взмолился он, – дай мне силы пережить все это! Не отступить, не бросить, не струсить. Дай силы для мудрости, милосердия и любви!»

К счастью, зазвонивший телефон выдернул его из мысленного кошмара и вернул в реальность. Георгий поднял трубку, ответил. И услышал взволнованный голос Васильчикова.

– Жорж, я все знаю. Прости, что опоздал, – принялся оправдываться он. – Если бы я был с тобой, этого бы не случилось.

– Саша, этого уже не исправить. Не вини себя. Просто приезжай сейчас и все, – устало проговорил Лазорян.

– Конечно, Жорж, уже еду, – коротко бросил тот.

Связь прервалась. Георгий вернул трубку на место. Взгляд его был полон тоскливой муки. Ему казалось, прошла вечность, прежде чем Игнат, служивший еще покойному батюшке Георгия, доложил о приходе Васильчикова.

– Проси, – поднимаясь, кивнул Лазорян. – И вот еще что, я тут обошелся с тобой резко, ты уж прости, не держи на меня зла.

– Бог с вами, ваше сиятельство, – замахав руками, пробормотал тот. – Какие обиды, какое зло? Скажете тоже.

– Хорошо. Ступай, Игнат, да проводи поскорее Александра Сергеевича. Постой, обязательно доложи, когда княгиня вернется.

– Непременно, ваше сиятельство, – поклонился слуга. На этот раз не прошло и пары минут, как двери распахнулись, и помещение кабинета потряс зычный, густой баритон Васильчикова.

– Жорж, прости, – вновь начал он, подходя и обнимая друга.

Лазорян решительно перебил его:

– Саша, перестань. В том, что случилось, нет твоей вины. И покончим с этим. Лучше скажи, что говорят в Собрании?

Георгий приготовил напиток другу и протянул ему бокал.

Васильчиков благодарно кивнул, сел в кресло.

– Что говорят? – переспросил с какой-то интригующей улыбкой на губах. – Тебе это действительно интересно?

– Не томи, – взмолился Георгий.

– Ты не поверишь, но в Собрании обсуждают не столько сегодняшний инцидент, сколько пришедшую в Гвардейский экипаж реляцию, – Васильчиков поднял глаза к потолку: – Высочайшее повеление, дорогой друг.

– Причем здесь какая-то реляция и высочайшее… – начал, было раздраженно Лазорян и осекся.

– Вот-вот, – многозначительно закивал Александр. – Говорят, пришло указание – с самого верха, прекратить в отношении тебя всяческие нападки и преследования. Как говорится, крестник цезаря – вне подозрений, – и он весело рассмеялся.

– И ты, Брут? – криво усмехнувшись, мрачно заметил Георгий. – Неужели ты мог подумать, что я пожаловался государю императору?

– Жорж, ей-богу, ты становишься просто невыносимым, – обиженно откликнулся Васильчиков. – Я пошутил. Прости, если неудачно. Мне давно известно о твоем «родстве» с Его Величеством, но, заметь, никто не может похвастаться тем, что узнал это от меня.

Лазорян, до того стоявший у стола, прошел к креслу и сел напротив Александра. После чего взял свой бокал и сделал приличный глоток.

– Так-то лучше, – улыбнулся Васильчиков, следуя его примеру. – Послушай, Жорж, какая, в сущности, разница, кто или что стало причиной подобного решения? Главное, теперь вы с Анастасией можете вздохнуть свободно, контрразведка вам не страшна. Они не посмеют ослушаться. А уж наш, с позволения сказать, высший свет не замедлит отреагировать. Попомни меня, уже к вечеру вы получите дюжины три приглашений. Первыми, как водится, поспешат те, кто еще вчера бросал в вашу сторону презрительные взгляды «истинных патриотов Отечества»…

– А также спешил удалиться при моем появлении, – грустно закончил Лазорян. Он закрыл глаза. Голос его зазвучал глухо, но выразительно:

– Саша, до сегодняшнего дня я не подозревал, что во мне может быть столько ненависти. Как я их ненавидел в ту минуту! Это был океан ненависти. А ведь в прошлом году с тремя из тех офицеров я ходил в дальнее плавание. У нас сложились приятельские отношения. И потом, встречаясь не единожды, мы чувствовали друг к другу искреннюю симпатию, – голос его дрогнул. – Они знали, как я предан России. Почему же с такой легкостью отреклись от меня? – он открыл глаза, в упор посмотрел на Васильчикова. – Ты же этого не сделал.

– Ну, братец мой, у меня к тому были свои резоны.

– Опять шутишь?

– Отнюдь, – старясь сохранять серьезность, возразил Александр. – Жорж, подумай сам, где бы еще меня – закоренелого холостяка, кормили такими замечательными пирогами, какие печет ваша Глафира? Да, вдобавок, бесплатно поили этой восхитительной мадерой. Патриотизм патриотизмом, но иногда, знаешь ли, хочется, для разнообразия, и пирогов с мадерой.

Говоря так, Васильчиков напустил на себя настолько смущенный и виноватый вид, что Георгий, не выдержав, рассмеялся.

– Вот, выходит, какие тайные мысли посещают одного из лучших офицеров флота Его величества, – смеясь, проговорил он.

Их смех был прерван появлением Игната, сообщившего, как и просил Георгий, о возвращении Анастасии. Мужчины едва успели встать со своих мест, как она – раскрасневшаяся, необычайно взволнованная, буквально ворвалась в кабинет мужа.

– Сашенька, как я рада вас видеть! – с порога воскликнула Анастасия.

Она повернулась к слуге:

– Игнат, вели приготовить нам чай.

Когда тот удалился, обратилась уже к обоим мужчинам:

– Я слышала смех, когда направлялась сюда. Поэтому решила, что вы, верно, еще ничего не знаете.

Анастасия прошла к креслу, присела. После чего, собравшись с силами, проговорила:

– В Сараево убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд. Вместе с женой. Петербург гудит, как растревоженный улей.

Васильчиков и Лазорян обменялись быстрыми взглядами. Анастасия с тревогой смотрела на них, ожидая, что они скажут. Но оба молчали. Да и что они могли сказать?

– Неужели…война? – не в силах вынести их молчание, спросила Анастасия.

– Что ты, Настенька, милая, какая война? – стараясь выглядеть беспечным, откликнулся Георгий.

– Но если Австро-Венгрия предпримет агрессивные шаги в отношении Сербии, Россия не сможет остаться безучастной. Ты сам сколько раз говорил, что нынешние Балканы – это крюйт-камера. Достаточно маленького фитилька, чтобы все полыхнуло. И не только на Балканах, но и по всей Европе.

– Анастасия, я знаю Жоржа много лет, – тоже, желая успокоить ее, вступил в разговор Васильчиков. – Поэтому заявляю со всей ответственностью, что ни один из его прогнозов не сбылся.

– Вы – неисправимый оптимист, Сашенька, – с грустной улыбкой заметила она. – Но, похоже, на этот раз ошиблись, – Анастасия рассеянно оглядела кабинет мужа. Взгляд ее упал на календарь.

– 28 июня 1914 года, – отрешенно проговорила она.