Читать книгу Призрак Оперы - Гастон Леру - Страница 6

Арман Моншармин написал такие объемные мемуары, что мы вправе задаться вопросом, находил ли он когда-нибудь время заняться Оперой, пока описывал, что там происходило. Он не знал ни одной ноты, но был на дружеской ноге с министром общественного образования и изящных искусств, пробовал себя в бульварной журналистике и имел довольно большое состояние. Ко всему прочему, он был весьма обаятелен и не имел недостатка в интеллекте, поскольку, решив стать директором Оперы, сумел выбрать того, кто окажется наиболее полезным для него партнером, и отправился прямиком к Фирмину Ришару.

Фирмин Ришар был незаурядным музыкантом и галантным мужчиной. Вот характеристика, которая на момент его вступления в должность стала достоянием театральной публики благодаря публикации в «Театральном ревю»:

Мсье Фирмину Ришару около пятидесяти лет, он высок ростом, широкоплеч, но совсем не имеет лишнего веса. У него яркая внешность и приятные черты лица, волосы заходят низко на лоб и коротко подстрижены. Его борода очень гармонично сочетается с прической. В выражении его лица есть что-то немного грустное, однако это впечатление сразу смягчается честным и прямым взглядом и обаятельной улыбкой.

Мсье Фирмин Ришар – выдающийся музыкант. Он весьма искусен в гармонии и контрапункте. Отличительная черта его композиций – монументальность. Им опубликованы несколько произведений камерной музыки (которую высоко оценили критики), фортепианные пьесы, сонаты и небольшие, но обладающие оригинальностью сочинения, а также сборник мелодий. Его «Смерть Геркулеса», исполняемая на концертах в консерватории, наполнена эпическим влиянием Глюка[14], одного из почитаемых мсье Фирмином Ришаром мастеров. Однако, отдавая должное Глюку, не меньше его он любит и Пиччинни[15] – мсье Ришар наслаждается им везде, где только его услышит. Полный восхищения к Пиччинни, он преклоняется перед Мейербером[16], упивается Чимарозой[17], и никто не оценит неподражаемого гения Вебера[18] лучше, чем он. Наконец, что касается Вагнера[19], то можно смело утверждать, что мсье Ришар – первый и, возможно, единственный во Франции, кто понимает его музыку.

На этом я завершу цитату, из которой, как мне кажется, довольно ясно следует, что, хотя Фирмин Ришар любил почти всю музыку и всех музыкантов, долг каждого музыканта – любить Фирмина Ришара. Заканчивая этот беглый портрет, добавлю лишь, что мсье Ришар был достаточно авторитарным и отличался скверным характером.

Первые несколько дней, которые оба партнера провели в Опере, были очень радостными, когда они почувствовали себя хозяевами такого огромного и прекрасного учреждения. И они, конечно же, забыли странную и забавную историю с Призраком, когда произошел инцидент, который доказал им, что в этом фарсе – если он был фарсом – точка еще не поставлена.

Фирмин Ришар тем утром прибыл в офис в одиннадцать часов. Его секретарь, Реми, показал ему полдюжины писем, которые он не распечатал, потому что на них стояла пометка «личное». Одно из этих писем сразу же привлекло внимание Ришара не только потому, что надпись на конверте была сделана красными чернилами, но еще и потому, что ему показалось, будто он уже где-то видел этот почерк. Директор сразу вспомнил: это был тот по-детски трогательный почерк, которым кто-то так странно дополнил инструкцию. Ришар вскрыл конверт и прочитал:

Мои глубокоуважаемые директора!

Прошу прощения за то, что беспокою вас в эти столь драгоценные моменты, когда вы решаете судьбу лучших оперных артистов, когда вы возобновляете важные договоры и заключаете новые. И все это с деликатностью, со знанием своего дела, с прекрасным пониманием театра, публики и ее вкусов. Ваш авторитет близок к тому, чтобы потрясти меня, учитывая мой прошлый опыт. Я знаю, как много вы сделали для Ла Карлотты, Ла Сорелли и для маленькой Жамме, а также для других, в которых распознали талант и оценили их замечательные качества. (Вы прекрасно знаете, кого я имею в виду, говоря про талант, – очевидно, это не относится ни к Ла Карлотте, которая поет как мартовская кошка и которой никогда не следовало покидать кафе «Жакин»; ни к Ла Сорелли, которая особенно успешна в демонстрации своих прелестей; ни для маленькой Жамме, которая танцует, как теленок на лугу. Это также не относится и к Кристине Даэ, которая, несомненно, гениальна, но которую вы с ревнивой осторожностью держите подальше от любого важного выступления.) Конечно, вы свободны вести дело в своем учреждении так, как вам заблагорассудится, не правда ли? Несмотря на это, я хотел бы воспользоваться тем, что вы еще не выставили Кристину Даэ за дверь, и услышать ее сегодня вечером в роли Зибеля[20], поскольку роль Маргариты после ее недавнего триумфа ей запрещена. И я попрошу вас не занимать мою ложу ни сегодня, ни в последующие дни. Заканчивая это письмо, не могу не признаться вам, как неприятно я был удивлен в последнее время, придя в Оперу, узнав, что абонемент на мою ложу был продан по вашему приказу.

Я не стал протестовать, во-первых, потому что не люблю скандалы, а во-вторых, потому что подумал: может, ваши предшественники, господа Дебьен и Полиньи, которые всегда были ко мне добры, забыли перед уходом рассказать вам о моих маленьких причудах. Однако я только что получил ответ от господ Дебьена и Полиньи на мою просьбу объясниться – ответ, который доказывает мне, что вы ознакомлены с пунктами инструкции и, следовательно, посмеялись надо мной самым оскорбительным образом. Если вы хотите, чтобы мы жили в мире, вам не следует начинать с того, чтобы отнимать у меня мою ложу!

После этих небольших наставлений, мои дорогие директора, остаюсь вашим скромным и покорным слугой.

Призрак Оперы.

К этому письму прилагалась вырезка из колонки личных объявлений в «Театральном ревю», где значилось следующее:

П. О.: Р. и М. непростительны. Мы предупредили их и оставили им Вашу инструкцию. С уважением!

Едва Фирмин Ришар закончил чтение, как дверь его кабинета открылась и перед ним появился Арман Моншармин с точно таким же письмом. Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Итак, шутка продолжается, – заключил Ришар, – но она перестает быть забавной!

– Что они хотели этим сказать? – спросил Моншармин. – Неужели Дебьен и Полиньи думают, что раз они были директорами Оперы, то могут требовать предоставлять им ложу до конца жизни?

Ибо как для первого, так и для второго не было никаких сомнений в том, что двойное послание было результатом шутливого сотворчества их предшественников.

– У меня нет ни малейшего желания позволять и дальше себя разыгрывать! – объявил Ришар.

– Это довольно безобидно! – возразил Моншармин. – Собственно, чего они хотят? Ложу на сегодня?

Фирмин Ришар приказал секретарю прислать билеты в ложу № 5 первого яруса господам Дебьену и Полиньи, если она еще не зарезервирована.

Она оказалась свободной. Дебьен жил на углу улицы Скриба и бульвара Капуцинов, а Полиньи на улице Обера. Оба письма Призрака Оперы были отправлены из почтового отделения на бульваре Капуцинов. Это заметил Моншармин, осматривая конверты.

– Хорошее наблюдение! – оценил Ришар.

Они пожали плечами и выразили сожаление, что люди такого почтенного возраста все еще развлекаются детскими забавами.

– Все-таки они могли быть повежливее! – заметил Моншармин. – Ты видел, как они отозвались о Ла Карлотте, Ла Сорелли и маленькой Жамме?

– Ну что ж! Дорогой мой, эти люди во власти болезненной ревности! Удивительно – они зашли так далеко, что заплатили за небольшую переписку в «Театральном ревю»!.. Неужели им больше нечего делать?

– Кстати! – снова заговорил Моншармин. – Похоже, они очень заинтересованы в маленькой Кристине Даэ…

– Ты не хуже меня знаешь, что у нее репутация целомудренной девушки! – ответил Ришар.

– Мы очень часто имеем фальшивую репутацию, – возразил Моншармин. – Вот у меня – разве нет репутации знатока музыки? А ведь я не отличу скрипичный ключ от басового.

– Успокойся, у тебя никогда не было такой репутации, – заверил его Ришар.

После этого Фирмин Ришар приказал швейцару пригласить артистов, которые уже в течение двух часов бродили по большому коридору в ожидании открытия директорской двери – той двери, за которой их ждали слава и деньги… Или увольнение.

Весь оставшийся день прошел в обсуждениях, переговорах, подписаниях или расторжениях контрактов. Поэтому можете мне поверить: в тот вечер – 25 января – оба наши директора, уставшие от тяжелого дня, полного гнева, интриг, рекомендаций, угроз, протестов, заверений в любви, ненависти… оба они легли спать пораньше, даже не испытывая любопытства, чтобы заглянуть в ложу № 5 и узнать, пришлось ли Дебьену и Полиньи по вкусу представление. После ухода прежнего руководства в театре велись ремонтные работы, и Ришар приложил немало труда, чтобы спектакли в это время не прекращались.

На следующее утро Ришар и Моншармин нашли в своей почте, во-первых, благодарственную открытку от Призрака, составленную таким образом:

Мои глубокоуважаемые директора!

Благодарю вас. Это был прекрасный вечер. Даэ великолепна. Хоры требуют доработки. Ла Карлотта отличный инструмент – но и только. Ожидайте скорого сообщения по поводу 240 000 франков – точнее, 233 424 франков 70 сантимов. Господа Дебьен и Полиньи прислали мне 6 575 франков 30 сантимов, что составляет оплату первых десяти дней в этом году – так как их полномочия закончились 10-го числа вечером.

Ваш покорный слуга

П. О.

Во-вторых, там было письмо от Дебьена и Полиньи:

Мсье!

Мы благодарим вас за оказанную любезность, но вы легко поймете, что перспектива вновь послушать «Фауста», как бы ни мила она была для бывших директоров Оперы, не может заставить нас забыть, что мы не имеем права занимать ложу № 5 первого яруса. Ведь она принадлежит исключительно тому, о ком мы говорили вам, перечитывая вместе с вами инструкцию. Взгляните еще раз на последний пункт статьи 63.

Примите наши уверения и пр.

– Они начинают меня раздражать! – заявил Фирмин Ришар, яростно вырвав письмо у Моншармина из рук.

В тот вечер ложа № 5 первого яруса была сдана в аренду.

На следующий день, придя в свой кабинет, Ришар и Моншармин нашли отчет капельдинера[21] о событиях, произошедших накануне вечером в ложе № 5 первого яруса. Вот главный отрывок этого краткого отчета:

Этим вечером у меня возникла необходимость, – написал капельдинер, – дважды вызывать полицейского (в начале и в середине второго акта). Лица, занявшие ложу № 5 первого яруса, прибыли туда лишь в начале второго акта. Вскоре они вызвали возмущение публики оглушительным смехом и громкими неуместными шутками. Я вошел туда и сделал им замечание, призвав к порядку и потребовав вести себя подобающе. Эти люди, казалось, были не в себе, они хихикали и говорили глупости. Я предупредил их, что, если они продолжат в том же духе, мне придется их выдворить. Не успел я выйти, как снова услышал их смех и протесты зрителей из зала. Я вернулся с полицейским, который вывел их. Продолжая смеяться, они заявили, что не уйдут, пока им не вернут деньги. В конце концов они, казалось, успокоились, и я позволил им вернуться в ложу; однако смех тотчас же возобновился, и на этот раз я удалил их окончательно.

– Пусть позовут капельдинера, – крикнул Ришар секретарю, который первым прочитал этот отчет и уже сделал на нем пометки синим карандашом.

Секретаря звали Реми – это был умный и застенчивый молодой человек, двадцати четырех лет, с тонкими усами, элегантный, высокий, всегда безупречно одетый (в любую погоду он носил фрак). Жалование его составляло 2 400 франков в год. Он просматривал газеты, отвечал на письма, распределял ложи и пригласительные билеты, назначал встречи, общался с посетителями, навещал больных артистов, подыскивал замену, вел переписку с главами департаментов. Но самой главной его обязанностью было служить своеобразным замком директорского кабинета, непреодолимой преградой для тех, кого директора не желают видеть.

Секретарь уже вызвал капельдинера и теперь пригласил его в кабинет.

Тот вошел, немного обеспокоенный.

– Расскажите нам, что произошло, – резко приказал Ришар.

Капельдинер нахмурился и указал на отчет.

– Но эти люди – почему они смеялись? – спросил Моншармин.

– Господин директор, они, должно быть, хорошо поужинали и выглядели более готовыми к шалостям, чем к прослушиванию музыки. Едва появившись в ложе, они сразу вышли обратно и позвали билетершу. На ее вопрос, что им угодно, они сказали: «Осмотрите ложу – там действительно никого нет?..» – «Никого», – подтвердила билетерша. «А мы, – заявили они, – когда вошли, услышали голос, который говорил, что ложа занята».

Моншармин не мог сдержать улыбки, но Ришар выглядел мрачным. Будучи опытным мистификатором, он слишком хорошо разбирался в вещах такого рода, чтобы не распознать в рассказе следы одной из тех отвратительных шуток, которые сначала забавляют своих жертв, а в конечном итоге приводят их в ярость.

Капельдинер, глядя на улыбающегося Моншармина, счел нужным тоже ухмыльнуться в ответ. Это было ошибкой. Ришар одарил служащего таким испепеляющим взглядом, что тот сразу же стер улыбку с лица и постарался изобразить встревоженную озабоченность.

– Когда эти люди прибыли, – грозно продолжил допрос Ришар, – в ложе кто-нибудь был?

– Никого, господин директор! Никого! И в соседних ложах тоже никого не было, ручаюсь! Я могу поклясться в этом на Библии! Уверен, что все это просто шутка.

– А билетерша – что она сказала?

– О! Для билетерши все объясняется довольно просто. Она сказала, что это Призрак Оперы. Вот и все!

Капельдинер снова усмехнулся. Но тут же пожалел об этом. Потому что как только он произнес слова «Призрак Оперы», Ришар окончательно пришел в ярость.

– Пусть вызовут билетершу! – приказал он. – Немедленно! Сейчас же пришлите ее ко мне! И отошлите прочь всех остальных!

Капельдинер хотел было возразить, но Ришар рявкнул ему: «Молчать!» Затем, когда губы несчастного подчиненного, казалось, сомкнулись навсегда, господин директор потребовал, чтобы они снова открылись.

– Что еще за «Призрак Оперы» такой?.. – свирепо спросил он.

Но теперь капельдинер был не в силах вымолвить ни слова. Отчаянной мимикой он пытался дать понять, что ничего об этом не знает и даже не хочет знать.

– Вы видели этого Призрака Оперы?

Капельдинер энергично замотал головой в знак отрицания.

– Очень плохо! – зловеще заявил Ришар.

Капельдинер в ужасе расширил глаза, которые и так уже вылезали из орбит, и пролепетал:

– Почему?

– Потому что я уволю каждого, кто его не видел! – объяснил директор. – Это просто недопустимо: не видеть столь вездесущего призрака! Мои служащие должны делать свое дело – и делать его хорошо!