Читать книгу Мы будем вместе. Письма с той войны - Гавриил Яковлевич Кротов - Страница 36

Три дня не было писем. Связной вчера пришёл расстроенным, зная, что это огорчит меня, но я постарался сохранить внешнее спокойствие, только, ссылаясь на болезнь, лёг спать засветло. Спал ли я? Можешь догадаться. Когда начинается анализ, рождаются сомнения. Ведь я ещё «не перепрыгнул» и не могу кричать радостных междометий. Слава всевышнему, есть письма, но, пока нет тебя, сомнения останутся.

Ты просишь сказать, что есть в тебе отрицательного (я писал, что кое-что мне тоже не нравится), изволь: хотя это, конечно, мелочь, не нравятся мне твои «алые паруса», способность мечтать до реальности. Жизнь признаёт только реальное. Ты способна верить своей мечте. Помнишь, после первого отъезда ты «считала, что вся эта история ограничится письмами. А что мне – жалко письма написать?». Но ты любила не меня, а мечту. Ты полюбила Барсукова, а уверяла, что любишь меня. Таким образом, ты доверчивого человека можешь завести в свою мечту, а потом убьёшь его этим миражом.

Первый раз я боялся тебя, не верил любви. Очень часто в твоих словах проскальзывали противоположные мысли. Вот это мне не нравилось (и до сих пор боюсь).

Не нравится твоё отношение (дружба) к книгам. Книга – вообще-то оружие, а для тебя – прежде всего красота, изящество. Это отрывает тебя от грязной нашей земли, внушая отвращение к этой грязи. Это всё неплохие качества, но мне может не нравиться что угодно. Я лично привык жить в этой грязи, отмывать от неё ребятишек, жить и ходить в бой вот с этими прекрасными грубыми людьми. Они плохо живут, мало знают, но они делают жизнь. Мы, как выражались раньше, классовая надстройка, и чем ближе мы стоим к ним, тем ближе к успеху. Оговариваюсь, что это не порок, а только мне не нравится, так как я боюсь, что это может разъединить нас.

Третье: светская скрытность, умение подбирать слова, способность обходить острые углы. Вот твои слова: «… только потом доходит до меня, что лучше бы промолчать, да уж поздно»; «в глаза бы я этого не сказала, но ведь в письмах всё дозволено». Примитивный характер с этим не мирится. Сказал, что думал, а там как знаешь. Если уже отдал всё, то дипломатии не место. Красивую одежду надевают для людей, а для друга, единственного друга, не скрывают тела. Это касается наших отношений, но и посторонним людям я избегаю говорить светские уверения в совершенном почтении. Обиделся, прекратил дружбу, хорошо, что вовремя. Избави меня бог от таких друзей, его лучше иметь врагом.

Вот и своими письмами я делаю глупости, высказывая прямо свои мысли, например, о Х. Ведь не со зла же это было сказано.

Вот что мне не нравится. Но не лень. И брось ты мне говорить и о лени, и о кухонном прогрессе. Не что иное, как эта кухня, мешало мне на пути. К ней получил я сильную неприязнь, и мне было бы тяжело поставить тебя в условия кухни, обедов, стирки. Я не жил богато, но никогда в жизни не стоял в очередях, не рядился на базаре и тратил последнее на прачек, домработницу и т. п., считая, что свободное время дороже этой десятки. Это непрактичность, но арифметический итог от этого всё же выигрывал.

Ты пишешь: «Всё чаще и чаще мечтаю о том чудесном будущем, которое ждёт нас». Среди будущего много неприятностей, борьбы, неудач, а быть может, крепких ударов. Но я-то напеку оладьи и смогу научить готовить прекрасные блюда. Эх, если бы эти способности я мог сменить на другие. Но идеально чудесное будущее трудно создать, для этого надо иметь наследство, а от отца я получил лишь орден Красного Знамени. Ты просишь не сомневаться, уверяешь, что если бы имела крылья, то прилетела бы обнять и поцеловать. Но бес недоверия шепчет: «Но она не допустила бы ошибки в жертву условиям».

Но что действительно обрадовало меня, приятно поразило меня – это отношение Ольги Семёновны к моим письмам (я плохо разбираюсь в тактичности и принимаю это очень горячо). Считает меня нетерпимым в доме, похитителем дочернего счастья, а всё-таки принесла письма на работу. Чувствуя в ней сильного противника, я глубоко ей благодарен за тебя (отношение к тебе) и отношение к моим письмам. Хотел бы я заслужить её расположение, но боюсь, что это невозможно, так как от тебя я не откажусь, но если погибну, то надеюсь, что зла иметь не будут.

* О непонятном: «блестящее положение» и прочее опишу отдельным письмом биографического характера.

* Относительно замечаний: «Похабная картина» – слово нехорошее, а разве эта картина хорошая? У Есенина до отвращения ярко передано отвращение: «Мне стало гадко, словно я попал в блевотину, изверженную спьяна».

* Не называть глупым, не прибедняться». Твой чёрт говорил: «Ведь это и в 16 смешно, а в 35 ещё смешнее». Да я сам чувствую глупость. Стоило влюбиться, прожив жизнь. Влюбиться, чувствуя «неравность» воспитания, лет и даже роста.

* За «мамашу» извиняюсь. Отныне О. С., так как мама – тебе.

* Откуда в слове «дурачёк» буква «о». Клянусь, что это ляпсус монус, за счёт небрежности. Элементарная грамматика мне знакома.

* Почему написал «жене». Это не претензия на твою личность, просто бумагу не заверили бы «кому-то». Строчку с «женой» легко отрезать.

* Поговорки я твои помню все, жаль, что не могу почувствовать себя Юпитером, а быком быть не хочется.

* Относительно ответа девочкам – помогу, но времени у ребят мало, и они не сидят на месте. Я лично ответил.

* К Абраше не хожу давно. Именно из-за боязни надоесть.

* За Х. извиняюсь, но я его не знаю, а сомневаться мне пришлось во многих. Сказано не с целью запятнать его.

* Что будет через три года: или одним счастливым, или одним покойником больше.

Видишь, даже сжато отвечая на два письма, я не мог вместить всего на норму бумажной площади. Ночью сяду за дополнительные листы. Как я тосковал 3 дня без твоих писем. А всё ж не писал. Достижение!

Целую крепко, крепко, и ухожу на несколько часов. А потом буду с тобой долго, долго: все уснут, а мы будем беседовать.

Твой полуумненький Ганя (глупым – запретила называться, умным – нельзя назвать).